Неточные совпадения
Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь
передо мной и которое
было таким для миллионов людей в продолжение веков и
было и
будет всегда одинаково и всегда может
быть поверено.
«Где хозяин?» — «Нема». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто же мне отопрет дверь?» — сказал я, ударив в нее ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднес ее к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он
был слепой, совершенно слепой от природы. Он стоял
передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
За мной неслись четыре казака; уж я слышал за собою крик гяуров, и
передо мною
был густой лес.
Грушницкий стоял
передо мною, опустив глаза, в сильном волнении. Но борьба совести с самолюбием
была непродолжительна. Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне, не поднимая глаз...
От этих интересных наблюдений я
был отвлечен бабочкой с желтыми крылышками, которая чрезвычайно заманчиво вилась
передо мною.
Ну и решил, что вам действительно
передо мной совестно такие куши давать и, кроме того, может
быть, подумал я, он хочет ей сюрприз сделать, удивить ее, когда она найдет у себя в кармане целых сто рублей.
— А чего ты опять краснеешь? Ты лжешь, сестра, ты нарочно лжешь, по одному только женскому упрямству, чтобы только на своем поставить
передо мной… Ты не можешь уважать Лужина: я видел его и говорил с ним. Стало
быть, продаешь себя за деньги и, стало
быть, во всяком случае поступаешь низко, и я рад, что ты, по крайней мере, краснеть можешь!
Ты крепко
передо мною виноват, — продолжал он, — но я помиловал тебя за твою добродетель, за то, что ты оказал мне услугу, когда принужден я
был скрываться от своих недругов.
Очевидно
было, что Савельич
передо мною
был прав и что я напрасно оскорбил его упреком и подозрением.
— Мало ли отчего! Впрочем, перед кем можете вы
быть виноватою?
Передо мной? Это невероятно. Перед другими лицами здесь в доме? Это тоже дело несбыточное. Разве перед братом? Но ведь вы его любите?
— Может
быть, и я со временем испытаю, может
быть, и у меня
будут те же порывы, как у вас, так же
буду глядеть при встрече на вас и не верить, точно ли вы
передо мной… А это, должно
быть, очень смешно! — весело добавила она. — Какие вы глаза иногда делаете: я думаю, ma tante замечает.
— Может
быть, и влюблюсь, но никогда никого не полюблю, кроме тебя, и иссеку из мрамора твою статую… Вот она, как живая,
передо мной!..
— Я
была где-то на берегу, — продолжала Вера, — у моря,
передо мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту — добежала до половины; смотрю, другой половины нет, ее унесла буря…
Сведения об этой, столь рано его оставившей, супруге довольно у меня неполны и теряются в моих материалах; да и много из частных обстоятельств жизни Версилова от меня ускользнуло, до того он
был всегда со мною горд, высокомерен, замкнут и небрежен, несмотря, минутами, на поражающее как бы смирение его
передо мною.
Дверь
была на ключе, я отворил, и вдруг — темная-темная ночь зачернела
передо мной, как бесконечная опасная неизвестность, а ветер так и рванул с меня фуражку.
Я запомнил только, что эта бедная девушка
была недурна собой, лет двадцати, но худа и болезненного вида, рыжеватая и с лица как бы несколько похожая на мою сестру; эта черта мне мелькнула и уцелела в моей памяти; только Лиза никогда не бывала и, уж конечно, никогда и не могла
быть в таком гневном исступлении, в котором стояла
передо мной эта особа: губы ее
были белы, светло-серые глаза сверкали, она вся дрожала от негодования.
Всего краше, всего светлее
было то, что он в высшей степени понял, что «можно страдать страхом по документу» и в то же время оставаться чистым и безупречным существом, каким она сегодня
передо мной открылась.
Дилемма стояла
передо мной неотразимая: или университет и дальнейшее образование, или отдалить немедленное приложение «идеи» к делу еще на четыре года; я бестрепетно стал за идею, ибо
был математически убежден.
В самом деле он
был в дрянном, старом и не по росту длинном пальто. Он стоял
передо мной какой-то сумрачный и грустный, руки в карманах и не снимая шляпы.
Но каково
было мое изумление, когда вдруг встала мама и, подняв
передо мной палец и грозя мне, крикнула...
— Вы думаете? — остановился он
передо мной, — нет, вы еще не знаете моей природы! Или… или я тут, сам не знаю чего-нибудь: потому что тут, должно
быть, не одна природа. Я вас искренно люблю, Аркадий Макарович, и, кроме того, я глубоко виноват перед вами за все эти два месяца, а потому я хочу, чтобы вы, как брат Лизы, все это узнали: я ездил к Анне Андреевне с тем, чтоб сделать ей предложение, а не отказываться.
— Сейчас, — сказал ему князь, не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я
был решительно обижен последними словами князя; намек на бесчестность Версилова
был так ясен (и так удивителен!), что нельзя
было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно
было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую
передо мной книгу.
Но эта новая жизнь, этот новый, открывшийся
передо мною путь и
есть моя же «идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее уже и узнать нельзя.
— Понимать-то можешь что-нибудь али еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала
передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова,
было всего несколько строк: это
была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось ко мне во всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово в слово...
— Так ты вот как! — стала она
передо мной, вся изогнувшись вперед. — Ах ты, пащенок! Что ты это наделал? Аль еще не знаешь? Кофей
пьет! Ах ты, болтушка, ах ты, мельница, ах ты, любовник из бумажки… да таких розгами секут, розгами, розгами!
Я с удовольствием наблюдал за ними обоими, прячась в тени своего угла. Вдруг отворилась дверь и вошел якут с дымящеюся кастрюлей, которую поставил перед стариком. Оказалось, что смотритель ждал не нашего ужина. В то же мгновение Тимофей с торжественной радостью поставил
передо мной рябчика. Об угощении и помину не
было.
Там явились все только наши да еще служащий в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и чего тут не
было! Я сел на конце;
передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
«Ваше высокоблагородие! — прервал голос мое раздумье:
передо мной матрос. — Катер отваливает сейчас; меня послали за вами». На рейде
было совсем не так тихо и спокойно, как в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла воду. Через полчаса мы
были дома.
Есть места вовсе бесплодные: с них, по распоряжению начальства, поселенцы переселяются на другие участки. Подъезжая к реке Амге (это уже ближе к Якутску), я вдруг как будто перенесся на берега Волги:
передо мной раскинулись поля, пестреющие хлебом. «Ужели это пшеница?» — с изумлением спросил я, завидя пушистые, знакомые мне золотистые колосья. «Пшеница и
есть, — сказал мне человек, — а вон и яровое!»
Фаддеев встретил меня с раковинами. «Отстанешь ли ты от меня с этою дрянью?» — сказал я, отталкивая ящик с раковинами, который он, как блюдо с устрицами, поставил
передо мной. «Извольте посмотреть, какие
есть хорошие», — говорил он, выбирая из ящика то рогатую, то красную, то синюю с пятнами. «Вот эта, вот эта; а эта какая славная!» И он сунул мне к носу. От нее запахло падалью. «Что это такое?» — «Это я чистил: улитки
были, — сказал он, — да, видно, прокисли». — «Вон, вон! неси к Гошкевичу!»
Когда я говорю, что
передо мной стол, то это
есть некоторая частная истина, но нет соответствия между этим столом и моим утверждением, что это стол.
Ничего подобного:
передо мной
была возвышенная равнина вроде плоскогорья, покрытая редкой замшистой лиственницей, без всякого подлесья.
Я думал, что он хочет оправдаться
передо мною и доказать, что его промах по кабарге
был случайным.
Будь один кабан, я, может
быть, стрелял бы, но
передо мной
были два секача.
Я добрался наконец до угла леса, но там не
было никакой дороги: какие-то некошеные, низкие кусты широко расстилались
передо мною, а за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно
быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он
был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка уперся руками в бока и остановился
передо мною.
Я приблизился — и остолбенел от удивления.
Передо мною лежало живое человеческое существо, но что это
было такое?
Теперь я понял, что Дерсу не простой человек.
Передо мной
был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн-Рида.
Передо мной
был именно промышленник.
Общее направление реки Вай-Фудзина юго-восточное. В одном месте она делает излом к югу, но затем выпрямляется вновь и уже сохраняет это направление до самого моря. На западе ясно виднелся Сихотэ-Алинь. Я ожидал увидеть громаду гор и причудливые острые вершины, но
передо мной
был ровный хребет с плоским гребнем и постепенным переходом от куполообразных вершин к широким седловинам. Время и вода сделали свое дело.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся своей работой. Покончив с дневником, я лег, но долго не мог уснуть. Едва я закрывал глаза, как
передо мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это
было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец под утро я уснул.
Мое положение вот какое: я люблю вино, и
передо мною стоит кубок с очень хорошим вином; но
есть у меня подозрение, что это вино отравлено.
— Настасья Борисовна, я имела такие разговоры, какой вы хотите начать. И той, которая говорит, и той, которая слушает, — обеим тяжело. Я вас
буду уважать не меньше, скорее больше прежнего, когда знаю теперь, что вы иного перенесли, но я понимаю все, и не слышав. Не
будем говорить об этом:
передо мною не нужно объясняться. У меня самой много лет прошло тоже в больших огорчениях; я стараюсь не думать о них и не люблю говорить о них, — это тяжело.
Я часто слыхивал от них, то
есть от этих и от подобных им, такие вещи, что тут же хохотал среди их патетических уверений, что, дескать, это для меня
было совершенно ничего, очень легко: разумеется, хохотал, когда уверения делались
передо мною человеком посторонним, и при разговоре только вдвоем.
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен ли я в Асю, но я много размышлял о ней, ее судьба меня занимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только с вчерашнего дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец,
передо мною, каким пленительным светом озарился ее образ, как он
был нов для меня, какие тайные обаяния стыдливо в нем сквозили…
Раз ночью слышу, чья-то рука коснулась меня, открываю глаза. Прасковья Андреевна стоит
передо мной в ночном чепце и кофте, со свечой в руках, она велит послать за доктором и за «бабушкой». Я обмер, точно будто эта новость
была для меня совсем неожиданна. Так бы, кажется,
выпил опиума, повернулся бы на другой бок и проспал бы опасность… но делать
было нечего, я оделся дрожащими руками и бросился будить Матвея.
— Вот тебе на! Прошлое, что ли, вспомнил! Так я, мой друг, давно уж все забыла. Ведь ты мой муж; чай, в церкви обвенчаны…
Был ты виноват
передо мною, крепко виноват — это точно; но в последнее время, слава Богу, жили мы мирнехонько… Ни ты меня, ни я тебя… Не я ли тебе Овсецово заложить позволила… а? забыл? И вперед так
будет. Коли какая случится нужда — прикажу, и
будет исполнено. Ну-ка, ну-ка, думай скорее!
Как во сне проходят
передо мной и Каролина Карловна, и Генриетта Карловна, и Марья Андреевна, и француженка Даламберша, которая ничему учить не могла, но
пила ерофеич и ездила верхом по-мужски.
Хоть бы сию же минуту вздумалось ему стать вот здесь, например,
передо мною:
будь я собачий сын, если не поднес бы ему дулю под самый нос!
— Нет, этого мало! — закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет
передо мною молодецкий конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже
было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.