Неточные совпадения
В канаве бабы ссорятся,
Одна кричит: «Домой идти
Тошнее, чем на каторгу!»
Другая: — Врешь, в моем дому
Похуже твоего!
Мне старший зять ребро сломал,
Середний зять клубок украл,
Клубок плевок, да дело в том —
Полтинник
был замотан в нем,
А младший зять все
нож берет,
Того гляди убьет, убьет!..
Такой
был крик, что за душу
Хватил — чуть не упала я,
Так под
ножом кричат!
Верные ликовали, а причетники, в течение многих лет питавшиеся одними негодными злаками, закололи барана и мало того что съели его всего, не пощадив даже копыт, но долгое время скребли
ножом стол, на котором лежало мясо, и с жадностью
ели стружки, как бы опасаясь утратить хотя один атом питательного вещества.
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги; не
было ни жестокого слова, ни упрека, но не
было и снисходительности. Главное же —
был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным
ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо
было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на отсутствие
ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом, как
едят только на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера приготовили господам постели.
— Ну, теперь прощайте, а то вы никогда не умоетесь, и на моей совести
будет главное преступление порядочного человека, нечистоплотность. Так вы советуете
нож к горлу?
Алексей Александрович велел подать чай в кабинет и, играя массивным
ножом, пошел к креслу, у которого
была приготовлена лампа и начатая французская книга о евгюбических надписях.
— Вы опасный человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться в лесу под
нож убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше
нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не
будет очень трудно.
Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но стрижен он
был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой
нож.
Попов, дворовый человек, должен
быть грамотей:
ножа, я чай, не взял в руки, а проворовался благородным образом.
Старуха пошла копаться и принесла тарелку, салфетку, накрахмаленную до того, что дыбилась, как засохшая кора, потом
нож с пожелтевшею костяною колодочкою, тоненький, как перочинный, двузубую вилку и солонку, которую никак нельзя
было поставить прямо на стол.
Одолел
было уже козак и, сломивши, ударил вострым турецким
ножом в грудь, но не уберегся сам.
Посещение кухни
было строго воспрещено Грэю, но раз открыв уже этот удивительный, полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих жидкостей, стука
ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал огромное помещение.
Были там еще корабли-пираты, с черным флагом и страшной, размахивающей
ножами командой; корабли-призраки, сияющие мертвенным светом синего озарения; военные корабли с солдатами, пушками и музыкой; корабли научных экспедиций, высматривающие вулканы, растения и животных; корабли с мрачной тайной и бунтами; корабли открытий и корабли приключений.
Действительно, все
было приготовлено на славу: стол
был накрыт даже довольно чисто, посуда, вилки,
ножи, рюмки, стаканы, чашки, все это, конечно,
было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов, но все
было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя, что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некоторою гордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черном платье.
— Нет! нет! Не может
быть, нет! — как отчаянная, громко вскрикнула Соня, как будто ее вдруг
ножом ранили. — Бог, бог такого ужаса не допустит!..
У него
был еще складной садовый ножик; но на
нож, и особенно на свои силы, он не надеялся, а потому и остановился на топоре окончательно.
«Негодный!» он кричит однажды: «с этих пор
Ты
будешь у меня обтёсывать тычину,
А я, с моим уменьем и трудом,
Притом с досужестью моею,
Знай, без тебя пробавиться умею
И сделаю простым
ножом, —
Чего другой не срубит топором».
Туробоев отошел в сторону, Лютов, вытянув шею, внимательно разглядывал мужика, широкоплечего, в пышной шапке сивых волос, в красной рубахе без пояса; полторы ноги его
были одеты синими штанами. В одной руке он держал
нож, в другой — деревянный ковшик и, говоря, застругивал
ножом выщербленный край ковша, поглядывая на господ снизу вверх светлыми глазами. Лицо у него
было деловитое, даже мрачное, голос звучал безнадежно, а когда он перестал говорить, брови его угрюмо нахмурились.
Самгин ожег себе рот и взглянул на Алину неодобрительно, но она уже смешивала другие водки. Лютов все исхищрялся в остроумии, мешая Климу и
есть и слушать. Но и трудно
было понять, о чем кричат люди, пьяненькие от вина и радости; из хаотической схватки голосов, смеха, звона посуды, стука вилок и
ножей выделялись только междометия, обрывки фраз и упрямая попытка тенора продекламировать Беранже.
Ел Тагильский не торопясь, и насыщение не мешало ему говорить. Глядя в тарелку, ловко обнажая вилкой и
ножом кости цыпленка, он спросил: известен ли Самгину размер состояния Марины? И на отрицательный ответ сообщил: деньгами и в стойких акциях около четырехсот тысяч, землею на Урале и за Волгой в Нижегородской губернии, вероятно, вдвое больше.
Было в улыбке этой нечто панпсихическое, человек благосклонно награждал ею и хлеб и
нож; однако Самгин подозревал скрытым за нею презрение ко всему и ко всем.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая
есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех
была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На
ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
Самгин осторожно оглянулся. Сзади его стоял широкоплечий, высокий человек с большим, голым черепом и круглым лицом без бороды, без усов. Лицо масляно лоснилось и надуто, как у больного водянкой, маленькие глаза светились где-то посредине его, слишком близко к ноздрям широкого носа, а рот
был большой и без губ, как будто прорезан
ножом. Показывая белые, плотные зубы, он глухо трубил над головой Самгина...
Самгин понимал, что подслушивать под окном — дело не похвальное, но Фроленков прижал его широкой спиной своей в угол между стеной и шкафом. Слышно
было, как схлебывали чай с блюдечек, шаркали
ножом о кирпич, правя лезвие, старушечий голос ворчливо проговорил...
Уши отца багровели, слушая Варавку, а отвечая ему, Самгин смотрел в плечо его и притопывал ногой, как точильщик
ножей, ножниц. Нередко он возвращался домой пьяный, проходил в спальню матери, и там долго
был слышен его завывающий голосок. В утро последнего своего отъезда он вошел в комнату Клима, тоже
выпивши, сопровождаемый негромким напутствием матери...
Когда он вышел в столовую, Настя резала хлеб на доске буфета с такой яростью, как однажды Анфимьевна — курицу:
нож был тупой, курица, не желая умирать, хрипела, билась.
Когда она начала
есть, Клим подумал, что он впервые видит человека, который умеет
есть так изящно, с таким наслаждением, и ему показалось, что и все только теперь дружно заработали вилками и
ножами, а до этой минуты в зале
было тихо.
Пила и
ела она как бы насилуя себя, почти с отвращением, и
было ясно, что это не игра, не кокетство. Ее тоненькие пальцы даже
нож и вилку держали неумело, она брезгливо отщипывала маленькие кусочки хлеба, птичьи глаза ее смотрели на хлопья мякиша вопросительно, как будто она думала: не горько ли это вещество, не ядовито ли?
«Жизнь — сплошное насилие над человеком, — подумал Самгин, глядя, как мальчишка поплевывает на
ножи. — Вероятно, полковник возобновит со мной беседу о шпионаже… Единственный человек, которому я мог бы рассказать об этом, — Кутузов. Но он
будет толкать меня в другую сторону…»
Внимательно следил, чтоб куски холодного мяса и ветчины
были равномерны, тщательно обрезывал
ножом излишек их, пронзал вилкой оба куска и, прежде чем положить их в рот, на широкие, тупые зубы, поднимал вилку на уровень очков, испытующе осматривал двуцветные кусочки.
А между тем заметно
было, что там жили люди, особенно по утрам: на кухне стучат
ножи, слышно в окно, как полощет баба что-то в углу, как дворник рубит дрова или везет на двух колесах бочонок с водой; за стеной плачут ребятишки или раздается упорный, сухой кашель старухи.
В воскресенье и в праздничные дни тоже не унимались эти трудолюбивые муравьи: тогда стук
ножей на кухне раздавался чаще и сильнее; баба совершала несколько раз путешествие из амбара в кухню с двойным количеством муки и яиц; на птичьем дворе
было более стонов и кровопролитий.
— И порядка больше, — продолжал Тарантьев, — ведь теперь скверно у тебя за стол сесть! Хватишься перцу — нет, уксусу не куплено,
ножи не чищены; белье, ты говоришь, пропадает, пыль везде — ну, мерзость! А там женщина
будет хозяйничать: ни тебе, ни твоему дураку, Захару…
Она рвалась к бабушке и останавливалась в ужасе; показаться ей на глаза значило, может
быть, убить ее. Настала настоящая казнь Веры. Она теперь только почувствовала, как глубоко вонзился
нож и в ее, и в чужую, но близкую ей жизнь, видя, как страдает за нее эта трагическая старуха, недавно еще счастливая, а теперь оборванная, желтая, изможденная, мучающаяся за чужое преступление чужою казнью.
Ему живо представлялась картина, как ревнивый муж, трясясь от волнения, пробирался между кустов, как бросился к своему сопернику, ударил его
ножом; как, может
быть, жена билась у ног его, умоляя о прощении. Но он, с пеной у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими трупами, перерезал горло и себе.
Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась «поговорить с ним». Он
был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал все и сейчас даст ей удар
ножа, как Райский.
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. —
Будь вы просто женщина, не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы не сурово, а с пощадой, даже если б я
был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете, не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему прочему. У злодея под
ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
Марк в самом деле
был голоден: в пять, шесть приемов
ножом и вилкой стерлядей как не бывало; но и Райский не отставал от него. Марина пришла убрать и унесла остов индейки.
Да — это
нож, ему больно. Холод от мозга до пят охватил его. Но какая рука вонзила
нож? Старуха научила? нет — Вера не такая, ее не научишь! Стало
быть, сама. Но за что, что он сделал?
Быть может, непристойно девице так откровенно говорить с мужчиной, но, признаюсь вам, если бы мне
было дозволено иметь какие-то желания, я хотела бы одного: вонзить ему в сердце
нож, но только отвернувшись, из страха, что от его отвратительного взгляда задрожит моя рука и замрет мое мужество.
На одной
был хлеб, солонка,
нож, вилка и салфетка; а на другой кушанье.
Верхушку ананаса срезывают здесь более, нежели на вершок, и бросают, не потому, чтоб она
была невкусна, а потому, что остальное вкуснее; потом режут спиралью, срезывая лишнее, шелуху и щели; сок течет по
ножу, и кусок ананаса тает во рту.
Хотя японцы и просили устроить обед на европейский лад, однако ж нельзя
было заставить их
есть вилками и
ножами, и потому наделали палочек.
Он ехал целым домиком и начал вынимать из так называемого и всем вам известного «погребца» чашку за чашкой, блюдечки,
ножи, вилки, соль, маленькие хлебцы, огурцы, наконец, покинувший нас друг — вино. «А у меня
есть, — окончательно прибавил я, — повар».
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он
был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном
ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он
был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему стало ужасно грустно.
Сервировка
была в строгом соответствии с господствовавшим стилем: каймы на тарелках, черенки
ножей и вилок из дутого серебра, суповая чашка в форме старинной ендовы — все
было подогнано под русский вкус.
В их большом каменном доме
было просторно и летом прохладно, половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной
пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали
ножами, во дворе пахло жареным луком — и это всякий раз предвещало обильный и вкусный ужин.
Она начала так: «Мороз крепчал…» Окна
были отворены настежь, слышно
было, как на кухне стучали
ножами и доносился запах жареного лука…
Митя вздрогнул, хотел
было что-то вымолвить, но промолчал. Известие страшно на него подействовало. Видно
было, что ему мучительно хотелось бы узнать подробности разговора, но что он опять боится сейчас спросить: что-нибудь жестокое и презрительное от Кати
было бы ему как удар
ножом в эту минуту.