Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы
в бога не веруете; вы
в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере,
в вере тверд и каждое воскресенье
бываю в церкви. А вы… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении
мира, просто волосы дыбом поднимаются.
— Но
бывает, что человек обманывается, ошибочно считая себя лучше, ценнее других, — продолжал Самгин, уверенный, что этим людям не много надобно для того, чтоб они приняли истину, доступную их разуму. — Немцы, к несчастию, принадлежат к людям, которые убеждены, что именно они лучшие люди
мира, а мы, славяне, народ ничтожный и должны подчиняться им. Этот самообман сорок лет воспитывали
в немцах их писатели, их царь, газеты…
«Да, здесь умеют жить», — заключил он,
побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении
мира, а страну свою знали, точно книгу стихов любимого поэта.
Ему доступны были наслаждения высоких помыслов; он не чужд был всеобщих человеческих скорбей. Он горько
в глубине души плакал
в иную пору над бедствиями человечества, испытывал безвестные, безыменные страдания, и тоску, и стремление куда-то вдаль, туда, вероятно,
в тот
мир, куда увлекал его,
бывало, Штольц…
Целые
миры отверзались перед ним, понеслись видения, открылись волшебные страны. У Райского широко открылись глаза и уши: он видел только фигуру человека
в одном жилете, свеча освещала мокрый лоб, глаз было не видно. Борис пристально смотрел на него, как,
бывало, на Васюкова.
Из новых знакомых, которые
бывали у Приваловых, прибыло очень немного: два-три горных инженера, молодой адвокат — восходящее светило
в деловом
мире — и еще несколько человек разночинцев.
Он никогда не
бывал дома. Он заезжал
в день две четверки здоровых лошадей: одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета,
в котором
бывал два раза
в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три
в неделю
в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по
миру оберток и переплетов.
— Гляди: святые буквы
в книге налились кровью. Еще никогда
в мире не
бывало такого грешника!
Много раз
в моей жизни у меня
бывала странная переписка с людьми, главным образом с женщинами, часто с такими, которых я так никогда и не встретил.
В парижский период мне
в течение десяти лет писала одна фантастическая женщина, настоящего имени которой я так и не узнал и которую встречал всего раза три. Это была женщина очень умная, талантливая и оригинальная, но близкая к безумию. Другая переписка из-за границы приняла тяжелый характер. Это особый
мир общения.
Я сознавал
в себе большую силу духа, большую независимость и свободу от окружающего
мира и
в обыденной жизни часто
бывал раздавлен беспорядочным напором ощущений и эмоций.
Я вспомнил о нем только уже через несколько лет, и когда вспомнил, то даже удивился, так как мне представлялось
в то время, что мы жили
в этом доме вечно и что вообще
в мире никаких крупных перемен не
бывает.
Он сам рассказывал, как,
бывало,
в мире они сойдутся, выпьют безделицу, попоют, поскоромят, посмеются, да и привздохнет, глядя на зевающий и сам себе надоевший народ Дома.
Тогда за каждым кустом, за каждым деревом как будто еще кто-то жил, для нас таинственный и неведомый; сказочный
мир сливался с действительным; и, когда,
бывало,
в глубоких долинах густел вечерний пар и седыми извилистыми космами цеплялся за кустарник, лепившийся по каменистым ребрам нашего большого оврага, мы с Наташей, на берегу, держась за руки, с боязливым любопытством заглядывали вглубь и ждали, что вот-вот выйдет кто-нибудь к нам или откликнется из тумана с овражьего дна и нянины сказки окажутся настоящей, законной правдой.
Древние отцы пустынники даже отвращение к
миру получали: так оно хорошо
в пустыне
бывает.
Несомненно, такие личности
бывают, для которых история служит только свидетельством неуклонного нарастания добра
в мире; но ведь это личности исключительные, насквозь проникнутые светом.
Но
бывают исторические минуты, когда и этот
мир, и эти массы преисполняются угрюмостью и недоверием, когда они сами непостижимо упорствуют, оставаясь во тьме и
в недугах.
— Батюшка, — молила она, — не пусти по
миру! Мало ли что у мужа с женой
бывает — не все
в согласии живут. У нас с ним эти побоища нередко
бывали — все сходило… Помилуй, отец мой!
А как счастлив
бывал он
в этой комнате некогда! он был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, но не тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый
мир, и
в нем самом холод, тоска…
Известно давно, что у всех арестантов
в мире и во все века
бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во что бы то ни стало
в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
Четыре дня не появлялся Александров у Синельниковых, а ведь раньше
бывал у них по два, по три раза
в день, забегая домой только на минуточку, пообедать и поужинать. Сладкие терзания томили его душу: горячая любовь, конечно, такая, какую не испытывал еще ни один человек с сотворения
мира; зеленая ревность, тоска
в разлуке с обожаемой, давняя обида на предпочтение… По ночам же он простаивал часами под двумя тополями, глядя
в окно возлюбленной.
Тогда газета шла хорошо, денег
в кассе
бывало много, но Никита Петрович мало обращал на них внимания. Номера выпускал частью сам (типография помещалась близко,
в Ваганьковском переулке), частью — второй редактор, племянник его Ф.А. Гиляров, известный педагог-филолог и публицист. Тоже не от
мира сего, тоже не считавший денег.
Природа создала его
в одну из тех минут благодатной тишины, когда из материнского ее лона на всех льется
мир и благоволение.
В эти краткие мгновения во множестве рождаются на свете люди не весьма прозорливые, но скромные и добрые; рождаются и, к сожалению, во множестве же и умирают… Но умные муниципии подстерегают уцелевших и, по достижении ими законного возраста, ходатайствуют об них перед начальством. И со временем пользуются плодами своей прозорливости, то есть
бывают счастливы.
На «Нырке» питались однообразно, как питаются вообще на небольших парусниках, которым за десять-двадцать дней плавания негде достать свежей провизии и негде хранить ее. Консервы, солонина, макароны, компот и кофе — больше есть было нечего, но все поглощалось огромными порциями.
В знак душевного
мира, а может быть, и различных надежд, какие чаще
бывают мухами, чем пчелами, Проктор налил всем по стакану рома. Солнце давно село. Нам светила керосиновая лампа, поставленная на крыше кухни.
Мария Николаевна редко там
бывала, разве только на юбилеях и чествованиях крупных лиц художественного
мира.
В чей-то юбилей я встретился с Марией Николаевной
в Литературном кружке перед репинским портретом Льва Николаевича Толстого.
Возвращение домой произвело на меня угнетающее впечатление, потому что я страшно устал и думал, что просто умру дорогой от усталости. А Николай Матвеич, не торопясь, шагал своей развалистой походкой и, поглядывая на меня, улыбался своей загадочной улыбкой. Когда мы дошли до первых изб, я решил про себя, что больше ни за что
в мире не пойду рыбачить… От усталости мне просто хотелось сесть на землю и заплакать. А Николай Матвеич шагал себе как ни
в чем не
бывало, и мне делалось совестно.
Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь
мир одет угрюмой тенью;
И всё ей
в нем предлог мученью —
И утра луч и мрак ночей.
Бывало только ночи сонной
Прохлада землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она
в безумьи упадет
И плачет; и
в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: «То горный дух
Прикованный
в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит…
В короткое время моего пребывания
в городе я
бывал на нескольких интимных балах
в ученом
мире, куда меня, как близкого родственника профессора, любезно приглашали.
Тут и конец твоей памяти на земле; к другим дети на могилу ходят, отцы, мужья, а у тебя — ни слезы, ни вздоха, ни поминания, и никто-то, никто-то, никогда
в целом
мире не придет к тебе; имя твое исчезнет с лица земли — так, как бы совсем тебя никогда не
бывало и не рождалось!
И вот, — как это всегда
бывает, если ждешь чего-нибудь особенно страстно, —
в ту самую минуту, когда Буланин уже собирается идти
в спальню, чтобы снять отпускную форму, когда
в его душе подымается тяжелая, удручающая злость против всего
мира: против Петуха, против Грузова, против батюшки, даже против матери, —
в эту самую минуту дядька, от которого Буланин нарочно отворачивается, кричит на всю залу...
Государыня заметила, что не под монархическим правлением угнетаются высокие, благородные движенья души, не там презираются и преследуются творенья ума, поэзии и художеств; что, напротив, одни монархи
бывали их покровителями; что Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла
в своей республиканской родине; что истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили
миру ни одного поэта; что нужно отличать поэтов-художников, ибо один только
мир и прекрасную тишину низводят они
в душу, а не волненье и ропот; что ученые, поэты и все производители искусств суть перлы и бриллианты
в императорской короне: ими красуется и получает еще больший блеск эпоха великого государя.
Катерина Архиповна была прекрасная семьянинка, потому что, несмотря на все неуважение к мужу, которого она считала самым пустым и несносным человеком
в мире, сохранила свою репутацию
в обществе и, по возможности, старалась скрыть между посторонними людьми недостатки супруга; но когда он
бывал болен, то даже сама неусыпно ухаживала за ним.
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо.
Бывало, летом, ночами, я уходил
в поле, ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния души с
миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Исходя
в сретение особ, чиновники облекались
в окропленные мундиры и
в качестве прочего божия достояния
бывали спасаемы. Об этом есть много достоверных сказаний, но при нынешнем всеобщем маловерии и особенно при оффенбаховском настроении, царящем
в чиновном
мире, все это уже уронено
в общем мнении и
в числе многих других освященных временем вещей легкомысленно подвергается сомнению; отцам же нашим, имевшим настоящую, крепкую веру, давалось по их вере.
— И что это за люди! — говорил он опять. — Ведь ни
в одном порядочном обществе не
бывают, ни с одной порядочной женщиной не знакомы, а у меня тут (воскликнул он, проворно вытащив из бокового кармана бумажник и стуча по нем рукой) — целый пук писем от такой девушки, какой
в целом
мире не найдешь подобной!
— Коли, братец ты мой, мужики по себе разойдутся! — отвечал Петр. — Когда еще это
бывало? Последнего лыка каждому жалко; а мы с батькой разве лучше других? Прикидывали, прикидывали — все ни ему, ни мне не ладно, и пошли на
мир… Ну, а мировщину нашу тоже знаешь: весь разум и совет идет из дьяконовского кабака. Батька, известно, съездил туда по приказу мачехи, ведерко-другое
в сенях,
в сборной, выставил, а мне, голова, не то что ведро вина, а луковицы купить было не на что.
Мороз стоял градусов около двадцати, но… все
в мире относительно, и то самое, что
в других местах
бывает в развал зимы, мы здесь воспринимали как первое дыхание наступавшей весны.
Кольцов с своей живой и страстной душою, с своим постоянным стремлением к знанию и образованию себя, не мог не увлечься
в этот чудный, новый для него
мир философских размышлений, и он действительно увлекся, как доказывают его думы, особенно написанные им
в 1836 г., когда он
в другой раз
побывал в Москве и повидался с своими друзьями.
Ярослав Ильич заговорил о лживости людей вообще, о непрочности благ
мира сего, о суете сует, мимоходом даже более чем с равнодушием не преминул отозваться о Пушкине, с некоторым цинизмом о хороших знакомствах и
в заключение даже намекнул на лживость и коварство тех, которые называются
в свете друзьями, тогда как истинной дружбы на свете и сродясь не
бывало.
Мне живо представилось — вообще это редко
бывает, — как я чужд всем этим людям и одинок
в мире, я, навеки заключенный
в эту голову,
в эту тюрьму.
«Пожалуй!» — отвечал ей Саша. Он
Из слов ее расслушал половину, —
Его клонил к подушке сладкий сон,
Как птица клонит слабую тростину.
Блажен, кто может спать! Я был рожден
С бессонницей.
В теченье долгой ночи
Бывало беспокойно бродят очи,
И жжет подушка влажное чело.
Душа грустит о том, что уж прошло,
Блуждая
в мире вымысла без пищи,
Как лазарони или русский нищий…
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение
бывалаЦерковь Божия полна;
Наших деток
в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали
в светлом поле
Серп и быстрая коса.
Теперь я предлагаю решить самим читателям, я прошу их самих рассудить меня с Иваном Андреевичем. Неужели прав был он
в эту минуту? Большой театр, как известно, заключает
в себе четыре яруса лож и пятый ярус — галерею. Почему же непременно предположить, что записка упала именно из одной ложи, именно из этой самой, а не другой какой-нибудь, — например хоть из пятого яруса, где тоже
бывают дамы? Но страсть исключительна, а ревность — самая исключительная страсть
в мире.
— Где я видела его, мир-от, матушка? — покачивая головой, возразила Фленушка. — Разве что
в Осиповке, да когда,
бывало, с тобой к Макарью съездишь… Сама знаешь, что я от тебя ни на пядь, — где ж мне мир-то было видеть?
— Поди вот тут, — говорила Марьюшка. — Долго ли, кажись, и
в миру пожила, на воле-то. Здесь-то,
бывало, смотрит тихоней, словечко не часто проронит.
— Нашему брату этого нельзя, — молвил Патап Максимыч. — Живем
в миру, со всяким народом дела
бывают у нас; не токма с церковниками — с татарами иной раз хороводимся… И то мне думается, что хороший человек завсегда хорош,
в какую бы веру он ни веровал… Ведь Господь повелел каждого человека возлюбить.
— А! Значит, насчет «правильных ка́нонов», — бойко подхватил Алексей. — Накануне больших праздников да накануне воскресеньев после вечерен они
бывают. Только и правильных канóнов
в миру не полагается — по кельям читают их да
в Городецкой часовне.
— Молись же Богу, чтоб он скорей послал тебе человека, — сказала Аграфена Петровна. — С ним опять, как
в детстве
бывало, и светел и радошен вольный свет тебе покажется, а людская неправда не станет мутить твою душу.
В том одном человеке вместится весь
мир для тебя, и, если будет он жить по добру да по правде, успокоится сердце твое, и больше прежнего возлюбишь ты добро и правду. Молись и ищи человека. Пришла пора твоя.
Уважать людей надо не по их званию и богатству, а по той работе, которую они делают. Чем полезнее эта работа, тем почтеннее люди.
В мире же
бывает напротив: уважают праздных, богатых людей, а не уважают тех, кто делает самые полезные всем дела: земледельцев, рабочих.
И
в сколь многих из этих писаний каждому свежему чутью слышался поддельный неискренний тон сочувствия и приторная лесть новому идолу! Прежде,
бывало, курили сильным и высоким
мира; ныне — «молодому поколению». Мы только переметши ярлычки на кумирах, а сущность осталась та же: мы поклонялись силе, разумной или нет — это все равно: была бы только сила!
— Да, чем дальше от людей, тем лучше, — заметил Шишкин. — Теперь
в миру-то Бог весть что делается!.. Кажись, никогда еще такого не
бывало… Веру, дедушка, обижают!