— Ну да, — повторила за ним Элеонора Карповна, — гипо… Ну, вот это. Только мне очень, очень жалко, опять-таки скажу… — И ее топорное лицо понемножку перекосилось,
брови приподнялись треугольником, и крохотная слезинка скатилась на круглую, точно налакированную, как у куклы, щеку… — Мне очень жалко, что такой молодой человек, которому только бы следовало жить и пользоваться всем… всем… И этакое вдруг отчаяние!
Неточные совпадения
Она вернулась через минуту, с улыбкой на красочном лице, но улыбка почти не изменила его, только рот стал больше,
приподнялись брови, увеличив глаза. Самгин подумал, что такого цвета глаза обыкновенно зовут бархатными, с поволокой, а у нее они какие-то жесткие, шлифованные, блестят металлически.
Дама в трауре сидела, пододвинув кресла к столу. Левою рукою она облокотилась на стол; кисть руки поддерживала несколько наклоненную голову, закрывая висок и часть волос. Правая рука лежала на столе, и пальцы ее
приподымались и опускались машинально, будто наигрывая какой-то мотив. Лицо дамы имело неподвижное выражение задумчивости, печальной, но больше суровой.
Брови слегка сдвигались и раздвигались, сдвигались и раздвигались.
Брови нового учителя чуть
приподнялись.
Брови его
приподнялись, морщина на лбу углубилась, но мне показалось, что слова «подлец» и «преступник» он произносит с каким-то особенным вкусом, как будто смакуя и гордясь этим званием…
Странно двигались большие оттопыренные уши, то
приподнимаясь вместе с
бровью зрячего глаза, то сдвигаясь на скулы, — казалось, что если он захочет, то может прикрыть ими свой нос, как ладонями.
Брови красные, глаза довольно большие и черные, перышки на голове темного цвета, иногда
приподнимаются и кажутся чем-то вроде хохолка, ножки мохнатые, кроме пальцев.
Сердце во мне злобно
приподнялось и окаменело; я до самой ночи не раздвинул
бровей и не разжал губ, и то и дело похаживал взад и вперед, стискивая рукою в кармане разогревшийся нож и заранее приготовляясь к чему-то страшному.
Уже
приподнялись, как крылья ласточки, ее темные
брови и жалко сморщился хорошенький носик, когда мать сказала...
Полчаса пролежала она неподвижно; сквозь ее пальцы на подушку лились слезы. Она вдруг
приподнялась и села: что-то странное совершалось в ней: лицо ее изменилось, влажные глаза сами собой высохли и заблестели,
брови надвинулись, губы сжались. Прошло еще полчаса. Елена в последний раз приникла ухом: не долетит ли до нее знакомый голос? — встала, надела шляпу, перчатки, накинула мантилью на плечи и, незаметно выскользнув из дома, пошла проворными шагами по дороге, ведущей к квартире Берсенева.
Лев
приподнялся, движением
брови выпустил из орбиты стеклышко и… вместе с тем из него все как будто выпало: теперь я видел, что это была просто женщина, еще не старая, некрасивая, с черными локонами, крупными чертами и повелительным, твердым выражением лица. Одета она была строго, в черное шелковое платье без всякого банта за спиной; одним словом, это была губернаторша.
Каждая черта его рябого лица была, казалось, привязана невидными нитками к концу смычка; то
брови его быстро
приподымались, как бы испуганные отчаянным визгом инструмента, то опускались, и за ними опускалось все лицо.
Когда смычок, шмыгнув по баскам, начинал вдруг выделывать вариации, рысьи глазки татарина щурились, лицо принимало такое выражение, как будто в ухо ему залез комар, и вдруг
приподымались брови, снова раскрывались глаза, готовые, по-видимому, на этот раз совсем выскочить из головы.
Брови Ирины медленно
приподнялись над расширенными, светлыми глазами, а губы сжались и чуть-чуть скривились.
Илья
приподнялся со стула и, сурово нахмурив
брови, сказал, прерывая медленную речь товарища...
Софья медленно подняла ресницы, — причем и
брови ее тоже
приподнялись, — усмехнулась и спросила весело...
Чело, прекрасное, нежное, как снег, как серебро, казалось, мыслило;
брови — ночь среди солнечного дня, тонкие, ровные, горделиво
приподнялись над закрытыми глазами, а ресницы, упавшие стрелами на щеки, пылавшие жаром тайных желаний; уста — рубины, готовые усмехнуться…
Мы притихли. Вдруг Талимон быстро
приподнялся на локте и, сдвинув
брови, острым неподвижным взглядом уставился в лесную чащу.
Его глаза были полны жадного внимания и
брови удивленно
приподнимались всё выше и выше…
Из него
приподнялась женщина, одетая в одну белую рубашку с высоким воротом и длинными рукавами. Черные как смоль волосы, заплетенные в густую косу, спускались через левое плечо на высокую грудь, колыхавшуюся под холстиной, казалось, от прерывистого дыхания. Лицо ее, с правильными, красивыми чертами, было снежной белизны, и на нем рельефно выдавались черные дугой
брови, длинные ресницы, раздувающиеся ноздри и губы, — красные, кровавые губы. Глаза были закрыты.
Она пересела еще раз, и еще; потом прилегла впоперек кровати и снова привстала и, улыбнувшись на две лежащие на полу подушки, вспрыгнула и тихо в ту же минуту насупила
брови. На верхней подушке, по самой середине была небольшая ложбинка, как будто бы здесь кто лежал головою. В самом верху над этой запавшей ложбинкой, в том месте, где на мертвецком венце нарисован спаситель, сидел серый ночной мотылек. Он сидел, высоко
приподнявшись на тоненьких ножках, и то поднимал, то опускал свои крылышки.
Он
приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое, мрачное лицо, с насупленными
бровями, ясно виднелось в свете угольев.