Неточные совпадения
И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки
брала!
А я так за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то летят...
— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу,
берет вожжи и становится на передке во весь рост. — Гнедой даве с Матвеем ушел, — кричит он с телеги, — а кобыленка этта, братцы, только сердце мое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром
хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь пойдет! — И он
берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.
— Скажите, господин, правда, что налоги с нас решено не
брать и на войну нашего брата не гонять, а чтоб воевали только одни казаки, нам же обязанность одна —
хлеб сеять?
— Я этого не
беру.
Хлеб беру, — сказал он.
Получая от нас
хлебы, конечно, они ясно будут видеть, что мы их же
хлебы, их же руками добытые,
берем у них, чтобы им же раздать, безо всякого чуда, увидят, что не обратили мы камней в
хлебы, но воистину более, чем самому
хлебу, рады они будут тому, что получают его из рук наших!
— Это так, вертопрахи, — говорил он, — конечно, они
берут, без этого жить нельзя, но, то есть, эдак ловкости или знания закона и не спрашивайте. Я расскажу вам, для примера, об одном приятеле. Судьей был лет двадцать, в прошедшем году помре, — вот был голова! И мужики его лихом не поминают, и своим
хлеба кусок оставил. Совсем особенную манеру имел. Придет, бывало, мужик с просьбицей, судья сейчас пускает к себе, такой ласковый, веселый.
Едал, покойник, аппетитно; и потому, не пускаясь в рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик
берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку
хлеба и — глядь, и отправил в чужой рот.
И грязная баба, нередко со следами ужасной болезни,
брала несчастного ребенка, совала ему в рот соску из грязной тряпки с нажеванным
хлебом и тащила его на холодную улицу.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги
брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого сибирского
хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
— Ничего, ничего, старичок. Всем
хлеба хватит… Мы ведь себе только рожь
берем, а вам всю пшеницу оставляем. Друг другу не будем мешать, старичок.
Всё в доме строго делилось: один день обед готовила бабушка из провизии, купленной на ее деньги, на другой день провизию и
хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды бывали хуже: бабушка
брала хорошее мясо, а он — требуху, печенку, легкие, сычуг. Чай и сахар хранился у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил...
В Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше, который убегает таким образом:
берет кусок
хлеба, запирает свою избу и, отойдя от поста не больше как на полверсты, садится на гору и смотрит на тайгу, на море и на небо; посидев так дня три, он возвращается домой,
берет провизию и опять идет на гору…
Бери ложку, тащи бак,
Нету
хлеба, лопай так.
Крупная рыба попадалась все отцу, а иногда и Евсеичу, потому что удили на большие удочки и насаживали большие куски, а я удил на маленькую удочку, и у меня беспрестанно
брала плотва, если Евсеич насаживал мне крючок
хлебом, или окуни, если удочка насаживалась червяком.
Добров сел, потупился и начал есть,
беря рукою
хлеб — как
берут его обыкновенно крестьяне. Все кушанья были, видимо, даровые: дареная протухлая соленая рыба от торговца съестными припасами в соседнем селе, наливка, настоенная на даровом от откупщика вине, и теленок от соседнего управляющего (и теленок, должно быть, весьма плохо выкормленный), так что Павел дотронуться ни до чего не мог: ему казалось, что все это так и провоняло взятками!
— А я вас благодарю; только тут, милостивый государь, у меня есть одно маленькое условие: кто моего коня
берет, тот должен у меня хлеба-соли откушать, обедать: это плата за провоз.
— Все эти злоупотребления, — продолжал губернатор, выпрямляя наконец свой стан и поднимая голову, — все они еще не так крупны, как сделки господ чиновников с разного рода поставщиками, подрядчиками, которые — доставляют ли в казну вино,
хлеб,
берут ли на себя какую-нибудь работу — по необходимости должны бывают иметь в виду при сносе цены на торгах, во-первых, лиц, которые утверждают торги, потом производителей работ и, наконец, тех, которые будут принимать самое дело.
— Если жена, то надо самовар. Но самовар после. У меня два. А теперь
берите со стола чайник. Горячий, самый горячий.
Берите всё;
берите сахар; весь.
Хлеб…
Хлеба много; весь. Есть телятина. Денег рубль.
— Вишь ты, какой прыткий! — сказал он, глядя на него строго. — Уж не прикажешь ли мне самому побежать к вам на прибавку? Ты думаешь, мне только и заботы, что ваша Сибирь? Нужны люди на хана и на Литву.
Бери что дают, а обратным путем набирай охотников. Довольно теперь всякой голи на Руси. Вместо чтоб докучать мне по все дни о
хлебе, пусть идут селиться на те новые земли! И архиерею вологодскому написали мы, чтоб отрядил десять попов обедни вам служить и всякие требы исполнять.
— Вот и для сирот денежки прикапливаю, а что они прокормлением да уходом стоят — ничего уж с них не
беру! За мою хлеб-соль, видно, Бог мне заплатит!
Больной арестант обыкновенно
брал с собой сколько мог денег,
хлеба, потому что на тот день не мог ожидать себе в госпитале порций, крошечную трубочку и кисет с табаком, кремнем и огнивом.
Они
брали с собою
хлеба, потому что за дальностию места невыгодно было приходить домой обедать и, таким образом, делать верст восемь лишних, и обедали уже вечером, возвратясь в острог.
Книги закройщицы казались страшно дорогими, и, боясь, что старая хозяйка сожжет их в печи, я старался не думать об этих книгах, а стал
брать маленькие разноцветные книжки в лавке, где по утрам покупал
хлеб к чаю.
Они набивались в бурлаки из одних податей и из
хлеба и были очень счастливы, если их
брали сплавлять в далекие страны тот самый
хлеб, которого недоставало у них дома.
Давно собирался я оставить ваш дом, но моя слабость мешала мне, — мешала мне любовь к вашему сыну; если б я не бежал теперь, я никогда бы не сумел исполнить этот долг, возлагаемый на меня честью. Вы знаете мои правила: я не мог уж и потому остаться, что считаю унизительным даром есть чужой
хлеб и, не трудясь,
брать ваши деньги на удовлетворение своих нужд. Итак, вы видите, что мне следовало оставить ваш дом. Расстанемся друзьями и не будем более говорить об этом.
Репка, получая с хозяина деньги, целиком их приносит в артель и делит поровну и по заслугам: батыри, конечно, получают больше, а засыпка и выставка [Засыпка —
хлеб в кули насыпает, а выставка — уставляет кули, чтобы батырю
брать удобно.], у которых работа легкая, — меньше.
Мне попадались реки; в которых плотва ни на что не
брала, кроме червяка, [Один почтенный охотник (С. Я. А.) сообщил мне; что в реке Неме, протекающей близ г. Вереи, плотва, водящаяся во множестве, не
берет совсем на удочку, так что в иной год выудишь две или одну плотицу.] и то с хвостом, а это клев самый неверный; не знаю, чем объяснить такую странность: непривычкой ли к
хлебу и зерну, или изобилием питательных трав и разных водяных насекомых?
Впрочем, их можно прикормить
хлебом и распаренными зернами; они хорошо
берут на размоченный горох.
Всего охотнее
берет на
хлеб плотва, но
берет также и всякая другая рыба, исключая пород хищных, также ершей и гольцов.
Если кому угодно ее удить, то надобно употреблять маленькие удочки, наплавок пускать очень мелко, с крошечным грузилом или даже без грузила; всего охотнее и вернее
берет она на мушку; на червяка с хвостиком также клюет хорошо, но не так верно, потому что часто хватает только за свесившуюся половину червяка; без хвостика же клюет неохотно, а на
хлеб еще неохотнее.
Ее можно удить на всех местах и на всякой глубине; но крупная плотва клюет лучше и вернее со дна, в местах глубоких и тихих, особенно на
хлеб; в камышах же, полоях, в мелкой воде она
берет на две четверти аршина и даже менее от поверхности воды, особенно в ветреное время.
Можно удить на ситный и белый
хлеб, но ржаной более имеет запаха, и рыба охотнее
берет на него.
В оправданье охотников можно сказать то, что на
хлеб и зерна некоторые породы рыб, особенно хищных, совсем не
берут; за что же рыбак добровольно лишит себя возможности их выудить, лишится разнообразия добычи, столь приятного всякому охотнику.
В продолжение моего рыбачьего поприща я заметил в уженье пескарей неизъяснимую странность: в реках и проточных прудах, особенно около кауза и вешняка, они клюют на удочку необыкновенно жадно; в больших непроточных прудах уже
берут не так хорошо, а в маленьких прудках или копаных сажалках не
берут вовсе, хотя бы и водились в них во множестве; еще странность: в последних они
берут иногда на
хлеб, а в реках — никогда.
Ежели в пруде водятся и белые и желтые караси, то на
хлеб будут
брать преимущественно желтые, а на червяка — белые; исключения довольно редки.
Не так легко прикармливается хлебными зернами и вообще осторожнее язя, но иногда
берет на
хлеб; лучше любит червей и особенно сальника, раковые шейки и целых линючих раков; самые большие головли
берут на рыбку, предпочтительно ночью, для чего и ставят на них осенью, когда сделается холоднее, крючки, насаженные пескарями, гольцами, а по неимению их уклейками и плотичками.
Удить его надобно на навозного червяка, но крупные
берут охотнее на земляного небольшого червя; говорят, что елец клюет и на
хлеб, но мне никогда не случалось выудить ельца на хлебную насадку.
Приятность этого уженья состоит в том, что оно спокойно и что в позднее осеннее время нельзя в других местах выудить никакой порядочной рыбы, кроме хищной; а из-под листьев мне случалось выуживать хороших язей, головлей и очень крупную плотву: последняя
брала на
хлеб, а первые — на крупных земляных червей.
Когда крючки ходят на весу и неблизко к берегу, то раки будут
брать менее; всего жаднее бросаются они на рыбку, навозных и земляных червей и
хлеб.
Всего охотнее караси клюют на красных навозных червяков, или глист, но
берут и на земляных червей и на
хлеб: к последнему надо их приучить, бросая куски
хлеба для прикормки.
С начала весны язи охотно
берут на куски умятого
хлеба, величиною с небольшой грецкий орех, потом на крупных земляных и на кучу навозных червей, или глист, также на раковые шейки; вначале и средине лета — на линючих раков и на большого белого червя (сальника); попозднее — на кобылок, а осенью язи почти не
берут; если и возьмет какой-нибудь шалун, то уже не на большую насадку и удочку, а на удочку маленькую, мелко пущенную и насаженную на пшеничку, муху или тому подобную мелочь.
Впрочем, иногда караси
берут только на
хлеб, иногда только на червей.
Когда вода еще не совсем слила и не просветлела, трудно достать раков, насекомых еще никаких нет, и потому единственная насадка — черви; но как скоро река войдет в межень и образуются тихие места, то на них всякая нехищная рыба очень охотно станет
брать на
хлеб.
Клев карасей чрезвычайно неодинаков; иногда они
берут беспрестанно и очень верно: тронутый наплавок дает около себя один или несколько кружков и отправляется в сторону, но погружается редко; тут довольно времени схватить удилище и подсечь; тут можно удить на несколько удочек и разложить спокойно свои удилища на чем случится; но иногда, в том же самом пруду, караси начнут клевать до того осторожно, или, лучше сказать, неверно, что надобно удить на одну удочку и держать удилище в руке, потому что должно уловлять, посреди троганья и поталкиванья, малейшую потяжку наплавка; промахов будет немало, но иначе ничего не выудишь; в этом случае гораздо вернее удить на
хлеб.
Очень редко выудишь ее в реке; но в конце лета и в начале осени удят ее с лодки в большом количестве в полоях прудов, между травами, и особенно на чистых местах между камышами, также и в озерах, весной заливаемых тою же рекою; тут
берет она очень хорошо на красного навозного червяка и еще лучше — на распаренную пшеницу (на месте прикормленном); на
хлеб клюет не так охотно, но к концу осени сваливается она в прудах в глубокие места материка, особенно около кауза, плотины и вешняка, и держится до сильных морозов; здесь она
берет на
хлеб и маленькие кусочки свежей рыбы; обыкновенно употребляют для этого тут же пойманную плотичку или другую мелкую рыбку; уж это одно свойство совершенно отличает ее от обыкновенной плотвы.
Да и как славно
брали они тогда на
хлеб, без всякой прикормки, по всей реке без исключения.
— Так-то так, посытнее, может статься — посытнее; да на все есть время: придут такие года, вот хоть бы мои теперь, не след потреблять такой пищи; вот я пятнадцать лет мяса в рот не
беру, а слава тебе, всевышнему создателю, на силы не жалуюсь. Только и вся моя еда:
хлеб, лук, да квасу ину пору подольешь…
Иногда Герасим поступал следующим образом: мужичку понадобился целковый; Герасим
брал с него полушубок и женин платок, давал ему на полтора целковых лык; мужик продавал лыки (на его волю предоставлялось сыскать покупщика), — продавал мужик лыки, положим, хоть за целковый, и покупал
хлеба.
— Нынче пост голодный, ваше сиятельство, — вмешался Чурис, поясняя слова бабы: —
хлеб да лук — вот и пища наша мужицкая. Еще слава-ти Господи, хлебушка-то у меня, по милости вашей, по сю пору хватило, а то сплошь у наших мужиков и хлеба-то нет. Луку ныне везде незарод. У Михайла-огородника анадысь посылали, за пучек по грошу
берут, а покупать нашему брату нèоткуда. С Пасхи почитай-что и в церкву Божью не ходим, и свечку Миколе купить не́ на что.
— У нас теперь нет денег, чтобы купить себе
хлеба, — сказала она. — Григорий Николаич уезжает на новую должность, но меня с детьми не хочет
брать с собой, и те деньги, которые вы, великодушный человек, присылали нам, тратит только на себя. Что же нам делать? Что? Бедные, несчастные дети!