Неточные совпадения
— Ну, брат, не ври, меня не проведешь,
боишься родителя-то? А я тебе скажу, что совершенно напрасно. Мне все равно, какие у вас там дела, а только старик даже рад будет. Ей-богу… Мы прямо на маменькину половину пройдем. Ну, так едешь, что ли? Я на своей лошади за тобой приехал.
— Убьет как муху-с, и прежде всего меня-с. А пуще того я другого
боюсь: чтобы меня в их сообществе не сочли, когда что нелепое над
родителем своим учинят.
— Разве так лошадей выводят? — кричит молодой человек, спешиваясь и выхватывая у Ахметки повод. —
Родитель, ты ее сзаду пугай… Да не
бойся. Ахметка, а ты чего стоишь?
Она заговорила нетерпеливо и усиленно сурово; в первый раз она заговорила об этом «вечере». Для нее тоже мысль о гостях была почти нестерпима; все это заметили. Может быть, ей и ужасно хотелось бы поссориться за это с
родителями, но гордость и стыдливость помешали заговорить. Князь тотчас же понял, что и она за него
боится (и не хочет признаться, что
боится), и вдруг сам испугался.
— А скоро, видно, три… Гляди, уж господа теперь чай пьют. А ты, друг, заедем наперво ко мне, а от меня… Знаешь, я тебя провожу.
Боишься родителя-то?
Я узнал, например, что они очень мало любят, а только
боятся своих
родителей, что они беспрестанно лгут и обманывают их; я принялся было осуждать своих сестриц, доказывать, как это дурно, и учить их, как надобно поступать добрым детям.
—
Родителей лишилась? — повторила она. — Это — ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И — пьяница. Старшая сестра — несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный. Маму — жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех
боится. Иногда — так хочется видеть ее…
— В Евангелии сказано: дети должны уважать и
бояться своих
родителей.
Оставим их на узкой лесной тропинке, пробирающихся к грозному Чортову логовищу, обоих дрожащих как лист: один опасаясь погони, другой
боясь духов и привидений… оставим их и посмотрим, куда девался Юрий, покинув своего чадолюбивого
родителя.
— Весь город стоном стонет, Ульяна, про тебя; как это не
боишься ты этих пришлых? Ой, гляди! Недаром один парень горбат, не за мал грех
родителей уродом родился…
Родители красивых мальчиков и девушек прятали детей от ее взгляда; ее имя
боялись произносить на супружеском ложе, как знак осквернения и напасти.
Родители мои, смотревшие на это происшествие обыкновенными глазами, приписывали глупый исход травли неловкости наших Аннушек; но мы, которые знали тайные пружины дела, знали и то, что тут ничего невозможно было сделать лучшего, потому что это была не простая крыса, а оборотень Селиван. Рассказать об этом старшим мы, однако, не смели. Как простосердечный народ, мы
боялись критики и насмешек над тем, что сами почитали за несомненное и очевидное.
Смерть
родителей и честное предание их тела земли не доставили Степану Степановичу столько беспокойств и сердечных мук, как приезд брата; он вообще не отличался храбростью, брата же он особенно
боялся.
Она не помнит своего покойного брата, потому что Гуль-Гуль был всего год, когда погиб мой бедный папа, но мы часто говорили о нем потихоньку (иначе Гуль-Гуль не смела,
боясь рассердить
родителей, которые так и не простили сыну принятия христианства).
— Ты
боишься, что тебя
родители обидят?
Две недели
родители не пускали меня в гимназию, —
боялись, чтоб меня где-нибудь не подстерег Шенрок.
По-видимому,
родители очень
боялись, чтобы из нас не вышли светские щелкуны и бездельники. Такими мы не вышли. Но большинство из нас на всю жизнь остались неразговорчивыми домоседами-нелюдимами.
Приятели горячо обнялись, и Сизокрылов,
боясь, чтобы слово, в чаду опьянения, не выдохлось скоро, отправился радостным вестником на половину своих
родителей. Третье лицо, пировавшее с ними, заключило также в свои объятия будущего своего родственника.
Понятно, что сын Николай, за которого
боялись, что он также не выживет, как его братья и сестры, сделался кумиром своих
родителей и мать берегла его, как зеницу ока. Родившийся через два года сын Михаил уже казался
родителям не столь верно обреченным на раннюю смерть.
— Ты права, ma chère… — заметила императрица, после некоторого раздумья. — Но чему же ты приписываешь это странное поведение? Быть может, он
боится отказа с твоей стороны или со стороны твоих
родителей?
Замуж я вышла семнадцати лет, против моей воли, по требованию
родителей, за человека, которого я не только не любила, но которого я просто
боялась.
Эрнста Бирона она
боялась как огня. Он действительно обращался с
родителями императора свысока. К тому же они были явно обижены. Регент оставался в Летнем дворце. Ему, обладателю четырех миллионов дохода, назначено было 500 тысяч пенсии, а
родителям императора только 200 тысяч.
— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма
родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то, говорит, как не
бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]