Неточные совпадения
И,
говорят, такая усадьба уже наклевывается, и именно"на верху крутой горы", где, по свидетельству"Аскольдовой могилы","знаменитый жил
боярин, по прозванью Карачун".
—
Боярин! — сказал, вбегая, дворецкий, — князь Вяземский с опричниками подъезжает к нашим воротам! Князь
говорит, я-де послан от самого государя.
—
Боярин, вспомни, что ты сам
говорил про Курбского. Нечестно русскому
боярину прятаться от царя своего.
— Будешь доволен,
боярин, —
говорил ему мельник, утвердительно кивая головою, — будешь доволен, батюшка! Войдешь опять в царскую милость, и чтобы гром меня тут же прихлопнул, коли не пропадет и Вяземский, и все твои вороги! Будь спокоен, уж противу тирлича-травы ни один не устоит!
—
Боярин волен
говорить, — ответил Вяземский, решившийся во что бы ни стало вести свою защиту до конца, — он волен клепать на меня, а я ищу на нем моего увечья и сам буду в правде моей крест целовать.
— Мы, батюшка-князь, — продолжал он с насмешливою покорностью, — мы перед твоею милостью малые люди; таких больших
бояр, как ты, никогда еще своими руками не казнили, не пытывали и к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь,
говорят, не одна у нас в жилах течет…
— Слушай,
боярин, только я боюсь
говорить…
— Надевай же свой опашень,
боярин, —
говорил он, — на дворе уже сыреть начинает!
— Довольно! — загремел Иоанн. — Допрос окончен. Братия, — продолжал он, обращаясь к своим любимцам, —
говорите, что заслужил себе
боярин князь Никита?
Говорите, как мыслите, хочу знать, что думает каждый!
— Вишь,
боярин, — сказал незнакомец, равняясь с князем, — ведь
говорил я тебе, что вчетвером веселее ехать, чем сам-друг! Теперь дай себя только до мельницы проводить, а там простимся. В мельнице найдешь ночлег и корм лошадям. Дотудова будет версты две, не боле, а там скоро и Москва!
— Будет тебе удача в ратном деле,
боярин, будет счастье на службе царской! Только смотри, смотри еще,
говори, что видишь?
—
Боярин! — вскричал Перстень, и голос его изменился от гнева, — издеваешься ты, что ли, надо мною? Для тебя я зажег Слободу, для тебя погубил своего лучшего человека, для тебя, может быть, мы все наши головы положим, а ты хочешь остаться? Даром мы сюда, что ли, пришли? Скоморохи мы тебе, что ли, дались? Да я бы посмотрел, кто бы стал глумиться надо мной!
Говори в последний раз, идешь али нет?
Но Морозов не услышал зловещего звона. Другие мысли занимали его. Внутреннее чувство
говорило Морозову, что ночной его оскорбитель пирует с ним за одним столом, и
боярин придумал наконец средство его открыть. Средство это, по мнению его, было надежно.
— Что ж, — сказал царь, как бы немного подумав, — просьба твоя дельная. Ответчик должен ведать, что
говорит истец. Позвать Вяземского. А вы, — продолжал он, обращаясь к знакомцам, отошедшим на почтительное расстояние, — подымите своего
боярина, посадите его на скамью; пусть подождет ответчика!
— Батюшка
боярин, — сказал он, — оно тово, может быть, этот молодец и правду
говорит: неравно староста отпустит этих разбойников. А уж коли ты их, по мягкосердечию твоему, от петли помиловал, за что бог и тебя, батюшка, не оставит, то дозволь, по крайности, перед отправкой-то, на всяк случай, влепить им по полсотенке плетей, чтоб вперед-то не душегубствовали, тетка их подкурятина!
«Прости, князь,
говорил ему украдкою этот голос, я буду за тебя молиться!..» Между тем незнакомцы продолжали петь, но слова их не соответствовали размышлениям
боярина.
Многие винились с огня и
говорили со страху на
бояр своих.
— Так вот, братцы, —
говорил Перстень, — это еще не диковина, остановить обоз или
боярина ограбить, когда вас десятеро на одного. А вот была бы диковина, кабы один остановил да ограбил человек пятьдесят или боле!
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит
говорить!.. Не виделись мы с того дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь, на
боярина моего посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!
Говорил мне тогда: коли понадоблюсь,
говорит,
боярину, приходи,
говорит, на мельницу, спроси у дедушки, где Ванюха Перстень, а я,
говорит, рад
боярину служить; за него,
говорит, и живот положу!
Вскоре царь вышел из опочивальни в приемную палату, сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских
бояр, приехавших от Москвы и от других городов с докладами. Отдав каждому приказания,
поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах к предупреждению дальнейшего вторжения татар, Иоанн спросил, нет ли еще кого просящего приема?
— Ого, да ты еще грозишь! — вскричал опричник, вставая со скамьи, — вишь, ты какой! Я
говорил, что нельзя тебе верить! Ведь ты не наш брат! Уж я бы вас всех, князей да
бояр, что наше жалованье заедаете! Да погоди, посмотрим, чья возьмет. Долой из-под кафтана кольчугу-то! Вымай саблю! Посмотрим, чья возьмет!
В эту минуту послышался на дворе шум. Несколько голосов
говорили вместе. Слуги Морозова звали друг друга.
Боярин стал прислушиваться. Шум усиливался. Казалось, множество людей врывалось в подклети. Раздался выстрел.
Смотрел я на тебя, как ты без оружия супротив медведя стоял; как Басманов, после отравы того
боярина, и тебе чашу с вином поднес; как тебя на плаху вели; как ты с станичниками сегодня
говорил.
— Так это вы, — сказал, смеясь, сокольник, — те слепые, что с царем
говорили!
Бояре еще и теперь вам смеются. Ну, ребята, мы днем потешали батюшку-государя, а вам придется ночью тешить его царскую милость. Сказывают, хочет государь ваших сказок послушать!
Судя по его одежде, можно было принять его за посадского или за какого-нибудь зажиточного крестьянина, но он
говорил с такою уверенностью и, казалось, так искренно хотел предостеречь
боярина, что князь стал пристальнее вглядываться в черты его.
— Когда ты проходил двором, то повстречался с слугою
боярина Милославского и
говорил с ним. Ты его знаешь?
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых
бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили
говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет,
бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
— Да я не свои речи
говорю, — возразил земский, оправясь от первого испуга. —
Боярин Кручина-Шалонский не хуже вашего Пожарского, — послушайте-ка, что о нем рассказывают.
— Слышишь ли, батька, что она
говорит? — сказал Бычура. — Что ж это,
боярин, никак, ты вздумал нас морочить?
— Нет,
боярин, и не
говори об этом. Умирать — так умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?
— Ложь противна господу,
бояре! — сказал спокойно Юрий. — И вот почему должно
говорить правду даже и тогда, когда дело идет о врагах наших.
— Не выгоняй его,
боярин! Я никогда не видывал ваших юродивых: послушаем, что он будет
говорить.
— Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается. Детина бойкий!
Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с
боярином.
— Может статься, ты и дело
говоришь, Юрий Дмитрич, — сказал Кирша, почесывая голову, — да удальство-то нас заело! Ну, как сидеть весь век поджавши руки? С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота забирает помериться с ясновельможными поляками… Однако ж,
боярин, тебе пора, чай, отдохнуть.
Говорят, завтра ранехонько будет на площади какое-то сходбище; чай, и ты захочешь послушать, о чем нижегородцы толковать станут.
Мы
говорили уже, что он полагал почти священной обязанностью мстить за нанесенную обиду и, следовательно, не сомневался, что Юрий, узнав о злодейском умысле
боярина Кручины, сделается навсегда непримиримым врагом его, то есть при первом удобном случае постарается отправить его на тот свет.
Юрий едва слышал, что
говорил ему юродивый; он не понимал сам, что с ним делалось; голос упавшей в обморок девицы, вероятно, дочери
боярина Кручины, проник до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое душе его отозвалось в этом крике, который, казалось Юрию, походил более на радостное восклицание, чем на вопль горести.
— Ну да… я первый заговорил — так что ж?.. Велико дело!.. Нельзя ж всем разом
говорить. Не я, так заговорил бы другой, не другой, так третий… А скажи-ка,
боярин, уж не хочешь ли и ты пристать к нам? Ты целовал крест королевичу Владиславу, а душа-то в тебе все-таки русская.
— Что это,
боярин? Уж не о смертном ли часе ты
говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только
говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!.. Пошел к
боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
— Алексей, — сказал запорожец, — выведи поскорей своего господина на свежий воздух, а мы тотчас будем за вами. Ну,
бояре, — продолжал он, — милости просим на место Юрия Дмитрича; вам вдвоем скучно не будет; вы люди умные, чай, есть о чем
поговорить. Эй, молодцы! пособите им войти в покой, в котором они угощали
боярина Милославского.
— Авось,
боярин! Бог милостив! — примолвил Кирша, садясь на лошадь. — Здесь есть другая дорога.
Говорят, она больно плоха, да все лучше: зато остановки не будет.
Нам известно бессилие ляхов; они сильны одним несогласием нашим; но ты изрек истину,
говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между
бояр и знаменитых воевод, а потому я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в веру православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.
— Господин земский, — сказал с важностию купец, — его милость дело
говорит: не личит нашему брату злословить такого знаменитого
боярина, каков светлый князь Димитрий Михайлович Пожарский.
— Андрюшка! — сказал Кручина одному из слуг. — Отведи его на село к приказчику; скажи, чтоб он угостил его порядком, оставил завтра отобедать, а потом дал бы ему любого коня из моей конюшни и три золотых корабленика. Да крепко-накрепко накажи ему, — прибавил
боярин вполголоса, — чтоб он не спускал его со двора и не давал никому, а особливо приезжим,
говорить с ним наедине. Этот колдун мне что-то очень подозрителен!
— Ну вот, — вскричал дородный
боярин, — не
говорил ли я, что нам должно было ехать по той дороге? А все ты, Фома Сергеевич! Недаром вещает премудрый Соломон: «Неразумие мужа погубляет пути его».
— Не погневайся,
боярин, ты, живя с этими ляхами, чересчур мудрен стал и
говоришь так красно, что я ни словечка не понимаю.
— Оборони господи! — вскричал купец, побледнев от страха. — Да я, государь милостивый, ничего не
говорю, видит бог, ничего! Мы люди малые, что нам толковать о
боярах…
— Князь Димитрий!.. — сказал
боярин Мансуров. — Пристало ли тебе, хозяину дома!.. Побойся бога!.. Сограждане, — продолжал он, — вы слышали предложение пана Гонсевского: пусть каждый из вас объявит свободно мысль свою.
Боярин князь Черкасский! Тебе, яко старшему сановнику думы нижегородской, довлеет
говорить первому; какой даешь ответ пану Гонсевскому?
—
Бояре, что сказал князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский, то
говорю и я: вражда непримиримая… доколе хотя один лях или русский… то есть предатель… сиречь изменник…