Неточные совпадения
— Нет,
боярин, и не
говори об этом. Умирать — так умирать обоим. Но что это?.. Не послышалось ли мне?
— Господин земский, — сказал с важностию купец, — его милость дело
говорит: не личит нашему брату злословить такого знаменитого
боярина, каков светлый князь Димитрий Михайлович Пожарский.
— Да я не свои речи
говорю, — возразил земский, оправясь от первого испуга. —
Боярин Кручина-Шалонский не хуже вашего Пожарского, — послушайте-ка, что о нем рассказывают.
— Ведет хлеб-соль с поляками, — подхватил стрелец. — Ну да, тот самый! Какой он русский
боярин! хуже басурмана: мучит крестьян, разорил все свои отчины, забыл бога и даже — прости господи мое согрешение! — прибавил он, перекрестясь и посмотрев вокруг себя с ужасом, — и даже
говорят, будто бы он… вымолвить страшно… ест по постам скоромное?
— Оборони господи! — вскричал купец, побледнев от страха. — Да я, государь милостивый, ничего не
говорю, видит бог, ничего! Мы люди малые, что нам толковать о
боярах…
— Не погневайся,
боярин, ты, живя с этими ляхами, чересчур мудрен стал и
говоришь так красно, что я ни словечка не понимаю.
— Когда ты проходил двором, то повстречался с слугою
боярина Милославского и
говорил с ним. Ты его знаешь?
— Андрюшка! — сказал Кручина одному из слуг. — Отведи его на село к приказчику; скажи, чтоб он угостил его порядком, оставил завтра отобедать, а потом дал бы ему любого коня из моей конюшни и три золотых корабленика. Да крепко-накрепко накажи ему, — прибавил
боярин вполголоса, — чтоб он не спускал его со двора и не давал никому, а особливо приезжим,
говорить с ним наедине. Этот колдун мне что-то очень подозрителен!
— Не выгоняй его,
боярин! Я никогда не видывал ваших юродивых: послушаем, что он будет
говорить.
Юрий едва слышал, что
говорил ему юродивый; он не понимал сам, что с ним делалось; голос упавшей в обморок девицы, вероятно, дочери
боярина Кручины, проник до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое душе его отозвалось в этом крике, который, казалось Юрию, походил более на радостное восклицание, чем на вопль горести.
— Какой-то боярский сынок. Он, слышь ты, приехал из Москвы от Гонсевского, да что-то под лад не дается. Детина бойкий!
Говорят, будто б он сегодня за обедом чуть-чуть не подрался с
боярином.
Мы
говорили уже, что он полагал почти священной обязанностью мстить за нанесенную обиду и, следовательно, не сомневался, что Юрий, узнав о злодейском умысле
боярина Кручины, сделается навсегда непримиримым врагом его, то есть при первом удобном случае постарается отправить его на тот свет.
— Авось,
боярин! Бог милостив! — примолвил Кирша, садясь на лошадь. — Здесь есть другая дорога.
Говорят, она больно плоха, да все лучше: зато остановки не будет.
Я живу в Нижнем, а ты сын
боярина Милославского, так как же я мог
говорить иначе?..
— Может статься, ты и дело
говоришь, Юрий Дмитрич, — сказал Кирша, почесывая голову, — да удальство-то нас заело! Ну, как сидеть весь век поджавши руки? С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота забирает помериться с ясновельможными поляками… Однако ж,
боярин, тебе пора, чай, отдохнуть.
Говорят, завтра ранехонько будет на площади какое-то сходбище; чай, и ты захочешь послушать, о чем нижегородцы толковать станут.
— Ну да… я первый заговорил — так что ж?.. Велико дело!.. Нельзя ж всем разом
говорить. Не я, так заговорил бы другой, не другой, так третий… А скажи-ка,
боярин, уж не хочешь ли и ты пристать к нам? Ты целовал крест королевичу Владиславу, а душа-то в тебе все-таки русская.
— Ложь противна господу,
бояре! — сказал спокойно Юрий. — И вот почему должно
говорить правду даже и тогда, когда дело идет о врагах наших.
— Князь Димитрий!.. — сказал
боярин Мансуров. — Пристало ли тебе, хозяину дома!.. Побойся бога!.. Сограждане, — продолжал он, — вы слышали предложение пана Гонсевского: пусть каждый из вас объявит свободно мысль свою.
Боярин князь Черкасский! Тебе, яко старшему сановнику думы нижегородской, довлеет
говорить первому; какой даешь ответ пану Гонсевскому?
—
Бояре, что сказал князь Димитрий Мамстрюкович Черкасский, то
говорю и я: вражда непримиримая… доколе хотя один лях или русский… то есть предатель… сиречь изменник…
Нам известно бессилие ляхов; они сильны одним несогласием нашим; но ты изрек истину,
говоря о междоусобиях и крамолах, могущих возникнуть между
бояр и знаменитых воевод, а потому я мыслю так: нижегородцам не присягать Владиславу, но и не ходить к Москве, а сбирать войско, дабы дать отпор, если ляхи замыслят нас покорить силою; Гонсевскому же объявить, что мы не станем целовать креста королевичу польскому, пока он не прибудет сам в царствующий град, не крестится в веру православную и не утвердит своим царским словом и клятвенным обещанием договорной грамоты, подписанной боярскою думой и гетманом Жолкевским.
— Не мне, последнему из граждан нижегородских, — отвечал Минин, — быть судьею между именитых
бояр и воевод; довольно и того, что вы не погнушались допустить меня, простого человека, в ваш боярский совет и дозволили
говорить наряду с вами, высокими сановниками царства Русского. Нет,
бояре! пусть посредником в споре нашем будет равный с вами родом и саном знаменитым, пусть решит, идти ли нам к Москве или нет, посланник и друг пана Гонсевского.
— Алексей, — сказал запорожец, — выведи поскорей своего господина на свежий воздух, а мы тотчас будем за вами. Ну,
бояре, — продолжал он, — милости просим на место Юрия Дмитрича; вам вдвоем скучно не будет; вы люди умные, чай, есть о чем
поговорить. Эй, молодцы! пособите им войти в покой, в котором они угощали
боярина Милославского.
— И, Юрий Дмитрич, охота тебе
говорить! Слава тебе господи, что всякий раз удавалось; а как считать по разам, так твой один раз стоит всех моих. Не диво, что я тебе служу: за добро добром и платят, а ты из чего бился со мною часа полтора, когда нашел меня почти мертвого в степи и мог сам замерзнуть, желая помочь бог знает кому? Нет,
боярин, я век с тобой не расплачусь.
— Степан Кондратьевич, — сказал передовой, подойдя к одному из
бояр, который был дороднее и осанистее другого, — вот этот молодец
говорит, что дорога на Теплый Стан осталась у нас позади.
— Ну вот, — вскричал дородный
боярин, — не
говорил ли я, что нам должно было ехать по той дороге? А все ты, Фома Сергеевич! Недаром вещает премудрый Соломон: «Неразумие мужа погубляет пути его».
— Он, изволишь видеть, — отвечал служитель, — приехал месяца четыре назад из Москвы; да не поладил, что ль, с панам Тишкевичем, который на ту пору был в наших местах с своим региментом; только
говорят, будто б ему сказано, что если он назад вернется в Москву, то его тотчас повесят; вот он и приютился к господину нашему, Степану Кондратьичу Опалеву. Вишь, рожа-то у него какая дурацкая!.. Пошел к
боярину в шуты, да такой задорный, что не приведи господи!
— Что это,
боярин? Уж не о смертном ли часе ты
говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
— Слышишь ли, батька, что она
говорит? — сказал Бычура. — Что ж это,
боярин, никак, ты вздумал нас морочить?