Неточные совпадения
Учреждение, которое призвано к
борьбе с внутренним врагом, хотя и позволило случаями Азефа и Богрова несколько скомпрометировать технические приемы своей работы, но все же достаточно осведомлено о движении и намерениях враждебных сил, а силы эти возбуждают протесты и забастовки рабочих, пропагандируют анархическую
идею пораженчества.
«Хоть бы красоты ее пожалел… пожалела… пожалело… кто? зачем? за что?» — думал он и невольно поддавался мистическому влечению верить каким-то таинственным, подготовляемым в человеческой судьбе минутам, сближениям, встречам, наводящим человека на роковую
идею, на мучительное чувство, на преступное желание, нужное зачем-то, для цели, неведомой до поры до времени самому человеку, от которого только непреклонно требуется
борьба.
Борьба идет на духовных вершинах человечества, там определяется судьба человеческого сознания, есть настоящая жизнь мысли, жизнь
идей.
В мировой
борьбе народов русский народ должен иметь свою
идею, должен вносить в нее свой закал духа.
Но это совсем не значит, что мифотворческая «
идея» пролетариата не может иметь динамического значения в
борьбе.
Она придет на смену господству германской расы и сознает свое единство и свою
идею в кровавой
борьбе с германизмом.
Возражения против моей мысли и моего познания я всегда проецировал во вне, в образе врага моих
идей и верований, с которым я вел
борьбу.
Но во мне есть идейная нетерпимость, когда
идеи представляются мне связанными с нравственной
борьбой.
С этих пор на некоторое время у меня явилась навязчивая
идея: молиться, как следует, я не мог, — не было непосредственно молитвенного настроения, но мысль, что я «стыжусь», звучала упреком. Я все-таки становился на колени, недовольный собой, и недовольный подымался. Товарищи заговорили об этом, как о странном чудачестве. На вопросы я молчал… Душевная
борьба в пустоте была мучительна и бесплодна…
Михайловский повсюду проводит
идею борьбы за индивидуальность.
Он обнаружил очень большую проницательность, когда обличал реакционный характер натурализма в социологии и восставал против применения дарвиновской
идеи борьбы за существование к жизни общества.
Наши
идеи растут, они все ярче разгораются, они охватывают народные массы, организуя их для
борьбы за свободу.
Иногда, впрочем, он и не махал на меня руками. Иногда тоже казалось мне, что принятая таинственная решимость как бы оставляла его и что он начинал бороться с каким-то новым соблазнительным наплывом
идей. Это было мгновениями, но я отмечаю их. Я подозревал, что ему очень бы хотелось опять заявить себя, выйдя из уединения, предложить
борьбу, задать последнюю битву.
— Невинные восторги первого авторства погибают в неравной
борьбе с томящей жаждой получить первый гонорар, — резюмировал Пепко мое настроение: — тут тебе и святое искусство, и служение истине, добру и красоте, и призвание, и лучшие
идеи века, и вклад во всемирную сокровищницу своей скромной лепты вдовицы, и тут же душевный вопль: «Подайте мне мой двугривенный!» Я уверен, что литература упала, — это факт, не требующий доказательств, — от двух причин: перевелись на белом свете меценаты, которые авторам давали случаи понюхать, чем пахнет жареное, а с другой — авторы нынешние не нюхают табака.
Он почувствовал, что не отвлеченные верования, а жизненные факты управляют человеком, что не образ мыслей, не принципы, а натура нужна для образования и проявления крепкого характера, и он умел создать такое лицо, которое служит представителем великой народной
идеи, не нося великих
идей ни на языке, ни в голове, самоотверженно идет до конца в неровной
борьбе и гибнет, вовсе не обрекая себя на высокое самоотвержение.
Высокие ораторы правды, претендующие на «отречение от себя для великой
идеи», весьма часто оканчивают тем, что отступаются от своего служения, говоря, что
борьба со злом еще слишком безнадежна, что она повела бы только к напрасной гибели, и пр.
Развивая
идеи позитивизма, вел
борьбу против материалистической философии.
Выступая против теории классовой
борьбы, выдвигал
идею морально-религиозного усовершенствования человечества,
идею «гармонии» и сотрудничества классов.] и Дарвина, и его проповеди славились в Москве.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям,
идеям, религиям, знаниям, исканиям,
борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
Предположим, что в произведении искусства развивается мысль: «временное уклонение от прямого пути не погубит сильной натуры», или: «одна крайность вызывает другую»; или изображается распадение человека с самим собою; или, если угодно,
борьба страстей с высшими стремлениями (мы указываем различные основные
идеи, которые видели в «Фаусте»), — разве не представляются в действительной жизни случаи, в которых развивается то же самое положение?
Мы не только горячо говорили, но горячо чувствовали.
Борьба романтизма с классицизмом, движение, возбужденное Белинским, Луи Блан, Жорж Занд — все это увлекало нас и увлекало совершенно искренно. Нас трогали
идеи 48 года; конечно, не сущность их, а женерозность, гуманность… «Alea jacta est la grandeur d'ame est a l'ordre du jour» Жребий брошен, время требует величия души! — восклицали мы вслух с Ламартином.
[В книге о жизни Брянчанинова, на стр. 15-й упоминается, что «в то время разнообразные религиозные
идеи занимали столицу северную, препирались и боролись между собою», но не показано, как эта
борьба касалась Брянчанинова и Чихачева, а не касаться их она не могла.
Много можно бы привести Чацких — являвшихся на очередной смене эпох и поколений — в
борьбе за
идею, за дело, за правду, за успех, за новый порядок, на всех ступенях, во всех слоях русской жизни и труда — громких, великих дел и скромных кабинетных подвигов.
Каждое дело, требующее обновления, вызывает тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы человеческого дела — будет ли то новая
идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов
борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
Быть избранником, служить вечной правде, стоять в ряду тех, которые на несколько тысяч лет раньше сделают человечество достойным царствия божия, то есть избавят людей от нескольких лишних тысяч лет
борьбы, греха и страданий, отдать
идее все — молодость, силы, здоровье, быть готовым умереть для общего блага, — какой высокий, какой счастливый удел!
Подкрепляемый такой мыслью, Овэн смело и открыто вступил в
борьбу за свои
идеи, все более и более раскрывая их пред глазами противников.
Преимущественно были в ходу
идеи Овэна от 1815 до 1830 года, когда во всей Европе проводились предначертания Священного союза, а в Англии была во всей силе
борьба буржуазии с аристократией.
Разумеется, самые основания
борьбы, то есть
идеи и стремления, — видоизменялись в каждом произведении или, с течением времени и обстоятельств, выказывались более определенно и резко.
Борьбы за свои
идеи и тяжелых столкновений с невежеством и неблагородством он не испытал; но стоит ли жалеть об этом и может ли это уменьшить степень нашего уважения к личности?
Но обстоятельства расположились иначе: Станкевича не захватил круговорот
борьбы здравых
идей с шумно восставшими против них предрассудками, и, право, не нужно жалеть об этом.
Другие приняли участие в ссоре, — почему? — не потому, чтобы имели собственные, эгоистические причины драться между собою, — нет! — но по бескорыстному влечению помогать поссорившимся, — это
идея самоотверженной любви к ближним, в славянском духе — и если муж Агнесы Ростиславовны пал в этой
борьбе, он пал страдальцем за высокую
идею славянского братства.
И как мы были лакомы тогда до всяческих протестов, в которых, однако, выступали на
борьбу не мысли, не
идеи против
идей, а по преимуществу чванство нравственным достоинством против мнимой нравственной низости.
Причастность понятий
идеям, их частичная и отраженная софийность, сопряженная с внесофийностью и антисофийностью, игра света и теней обосновывает и возможность заблуждения,
борьбы между истинностью и ложностью понятий.
Идея равенства может иметь в известный момент практически полезное значение, быть
борьбой за освобождение и достоинство человека.
Романтизм в своих исканиях есть
борьба за освобождение субъекта, освобождение человека от власти закованности в конечных формах объективированного мира, от власти интеллектуализма, приковывающего к ложной
идее объективного бытия, к общему.
Красота есть прорыв, она дается духовной
борьбой, но это прорыв не к вечному, неподвижному миру
идей, а к миру преображенному, который достигается человеческим творчеством, к миру небывшему, не к «бытию», а к свободе.
Грех является не только в примитивном виде и соблазняет, возможна одержимость
идеей греха и соблазненность ложной
борьбой против греха, который видится повсюду в жизни.
Корни человеческого существа уходят в добытийственную бездну, в бездонную, меоническую свободу, и в
борьбе за личность, за Божью
идею человек должен был вырабатывать сознание с его границами, освещать тьму, проводить через цензуру сознания подсознательные влечения и инстинкты.
Идеи, понятия, теории существуют для них лишь как символы
борьбы или мифа.
Остроту мы чувствуем в возникающих революционных течениях, в первых столкновениях романтизма с классицизмом, в новых течениях в искусстве, в новых освободительных моральных
идеях, в возникающих школах, в
борьбе за духовную реформацию.
За революцией стоят освободительные инстинкты и
идеи,
борьба против тирании, но сама революция не имеет пафоса свободы и создает новую, еще горшую тиранию.
Любовь ко всему живущему, ко всякому существу, превышающая любовь к отвлеченной
идее, и есть
борьба со смертью во имя вечной жизни.
В вечности, в духовном мире происходит
борьба за личность, за осуществление Божьей
идеи.
Париж последовательно вводил меня в круг
идей и интересов, связанных с великой
борьбой трудового человечества. Я не примыкал ни к какой партии или кружку, не делался приверженцем той или иной социалистической доктрины, и все-таки, когда я попал на заседание этого конгресса, я был наглядным, прямым воздействием того, что я уже видел и слышал, подготовлен к дальнейшему знакомству с миром рабочей массы, пробудившейся в лице своей интеллигенции от пассивного ярма к формулированию своих упований и запросов.
Из всех тогдашних конгрессов, на каких я присутствовал, Съезд Интернационального Союза рабочих (о котором я говорил выше) был, без сомнения, самый содержательный и важный по своим последствиям.
Идеи Маркса, создавшего это общество, проникли с тех пор всюду и у нас к половине 90-х годов, то есть около четверти века спустя, захватили массу нашей молодежи и придали ее настроениям гораздо более решительный характер общественной
борьбы и наложили печать на все ее мироразумение.
Все это не могло меня привлекать к тогдашней журнальной"левой". У меня не было никакой охоты"идти на поклон"в те редакции, где процветала такая ругань. В подобной полемике я не видел
борьбы за высшие
идеи, за то, что всем нам было бы дорого, а просто личный задор и отсутствие профессиональной солидарности товарищеского чувства.
Бакунин человек эмоциональный, и атеизм его производит впечатление не отрицания
идеи Бога, как ложной и вредной, а
борьбы с Богом, богоборства.
Но исключительная одержимость одной
идеей привела к страшному сужению сознания и к нравственному перерождению, к допущению совершенно безнравственных средств в
борьбе.
Продолжать разговор Пирожкову сделалось неловко. Палтусов это понял и сам выпроводил его через несколько минут. Арестанта жалеть было нечего: он уверен в том, что его выпустят… Может, и так!"Статья 1711"осталась в памяти Ивана Алексеевича. Он даже позавидовал приятелю, видя в нем такую бойкость и уверенность в"
идее"своей житейской
борьбы.
Этот «ортодоксальный» марксизм, который в действительности был по-русски трансформированным марксизмом, воспринял прежде всего не детерминистическую, эволюционную, научную сторону марксизма, а его мессианскую, мифотворческую религиозную сторону, допускающую экзальтацию революционной воли, выдвигающую на первый план революционную
борьбу пролетариата, руководимую организованным меньшинством, вдохновленным сознательной пролетарской
идеей.