Неточные совпадения
Вместо
отца моего, вижу в постеле лежит мужик с черной
бородою, весело на меня поглядывая.
— Очинно они уже рискуют, — как бы с сожалением произнес
отец Алексей и погладил свою красивую
бороду.
— Сдаюсь, — выл Варавка и валился на диван, давя своих врагов. С него брали выкуп пирожными, конфектами, Лида причесывала его растрепанные волосы,
бороду, помуслив палец свой, приглаживала мохнатые брови
отца, а он, исхохотавшийся до изнеможения, смешно отдувался, отирал платком потное лицо и жалобно упрекал...
Перед этим он стал говорить меньше, менее уверенно, даже как будто затрудняясь в выборе слов; начал отращивать
бороду, усы, но рыжеватые волосы на лице его росли горизонтально, и, когда верхняя губа стала похожа на зубную щетку,
отец сконфузился, сбрил волосы, и Клим увидал, что лицо
отцово жалостно обмякло, постарело.
Через день Лидия приехала с
отцом. Клим ходил с ними по мусору и стружкам вокруг дома, облепленного лесами, на которых работали штукатуры. Гремело железо крыши под ударами кровельщиков; Варавка, сердито встряхивая
бородою, ругался и втискивал в память Клима свои всегда необычные словечки.
— Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон, с
бородой почти до пояса, с глазами быка и такой же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо. Поссорится с
отцом, старичком пудов на семь, свяжет его полотенцами, втащит по лестнице на крышу и, развязав, посадит верхом на конек. Пьянствовал, разумеется. Однако — умеренно. Там все пьют, больше делать нечего. Из трех с лишком тысяч населения только пятеро были в Томске и лишь один знал, что такое театр, вот как!
Из окна своей комнаты он видел: Варавка, ожесточенно встряхивая
бородою, увел Игоря за руку на улицу, затем вернулся вместе с маленьким, сухоньким
отцом Игоря, лысым, в серой тужурке и серых брюках с красными лампасами.
Сын же Владимира Васильевича — добродушный, обросший
бородой в 15 лет и с тех пор начавший пить и развратничать, что он продолжал делать до двадцатилетнего возраста, — был изгнан из дома за то, что он нигде не кончил курса и, вращаясь в дурном обществе и делая долги, компрометировал
отца.
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за
бороду и при всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище, еще ребенок, увидав это, бежал все подле и плакал вслух и просил за
отца и бросался ко всем и просил, чтобы защитили, а все смеялись.
— Это он
отца,
отца! Что же с прочими? Господа, представьте себе: есть здесь бедный, но почтенный человек, отставной капитан, был в несчастье, отставлен от службы, но не гласно, не по суду, сохранив всю свою честь, многочисленным семейством обременен. А три недели тому наш Дмитрий Федорович в трактире схватил его за
бороду, вытащил за эту самую
бороду на улицу и на улице всенародно избил, и все за то, что тот состоит негласным поверенным по одному моему делишку.
— Эх, одолжи
отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на
бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Помню я еще, как какому-то старосте за то, что он истратил собранный оброк,
отец мой велел обрить
бороду. Я ничего не понимал в этом наказании, но меня поразил вид старика лет шестидесяти: он плакал навзрыд, кланялся в землю и просил положить на него, сверх оброка, сто целковых штрафу, но помиловать от бесчестья.
Староста, важный мужик, произведенный Сенатором и моим
отцом в старосты за то, что он был хороший плотник, не из той деревни (следственно, ничего в ней не знал) и был очень красив собой, несмотря на шестой десяток, — погладил свою
бороду, расчесанную веером, и так как ему до этого никакого дела не было, отвечал густым басом, посматривая на меня исподлобья...
Но явился сначала не человек, а страшной величины поднос, на котором было много всякого добра: кулич и баранки, апельсины и яблоки, яйца, миндаль, изюм… а за подносом виднелась седая
борода и голубые глаза старосты из владимирской деревни моего
отца.
Мортье вспомнил, что он знал моего
отца в Париже, и доложил Наполеону; Наполеон велел на другое утро представить его себе. В синем поношенном полуфраке с бронзовыми пуговицами, назначенном для охоты, без парика, в сапогах, несколько дней не чищенных, в черном белье и с небритой
бородой, мой
отец — поклонник приличий и строжайшего этикета — явился в тронную залу Кремлевского дворца по зову императора французов.
— Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего
отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт
бороду обжег!
Он очень низко кланялся
отцу, прикасаясь рукой к полу, и жаловался на что-то, причем длинная седая
борода тряслась, а по старческому лицу бежали крупные слезы.
— Тятенька, Мишка буянит неестественно совсем! Обедал у меня, напился и начал безобразное безумие показывать: посуду перебил, изорвал в клочья готовый заказ — шерстяное платье, окна выбил, меня обидел, Григория. Сюда идет, грозится:
отцу, кричит,
бороду выдеру, убью! Вы смотрите…
Вспомнил он
отца, сперва бодрого, всем недовольного, с медным голосом, потом слепого, плаксивого, с неопрятной седой
бородой; вспомнил, как он однажды за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Что она могла поделать одна в лесу с сильным мужиком? Лошадь бывала по этой тропе и шла вперед, как по наезженной дороге. Был всего один след, да и тот замело вчерашним снегом. Смиренный инок Кирилл улыбался себе в
бороду и все поглядывал сбоку на притихшую Аграфену: ишь какая быстрая девка выискалась… Лес скоро совсем поредел, и начался голый березняк: это и был заросший старый курень Бастрык. Он тянулся широким увалом верст на восемь. На нем работал еще
отец Петра Елисеича, жигаль Елеска.
Отец Арсений задумался и с минуту пощипывал редкие, чуть заметные волоски своей
бороды.
Пасмурная и огорченная явилась Марья Петровна ко всенощной. В образной никого из домашних не было;
отец Павлин, уже совершенно облаченный, уныло расхаживал взад и вперед по комнате, по временам останавливаясь перед иконостасом и почесывая в
бороде; пономарь раздувал кадило и, по-видимому, был совершенно доволен собой, когда от горящих в нем угольев внезапно вспыхивало пламя; дьячок шуршал замасленными листами требника и что-то бормотал про себя. Из залы долетал хохот Феденьки и Пашеньки.
«Я, говорит, негоциант, а не купец; мы, говорит, из Питера от Руча комзолы себе выписываем — вот, мол, мы каковы!» Ну-с, отцам-то, разумеется, и надсадно на него смотреть, как он бороду-то себе оголит, да в кургузом кафтанишке перед людьми привередничает.
Вместо
бороды у
отца Захарии точно приклеен кусочек губочки.
Вот они — кто с редкой бородкой в заплатанном кафтане и лаптях, такой же, как оставшийся дома в Казанской или Рязанской губернии родитель, кто с седой
бородой, с согнутой спиной, с большой палкой, такой же, как
отцов отец — дед, кто молодой малый в сапогах и красной рубахе, такой же, каким год назад был он сам, тот солдат, который должен теперь стрелять в него.
Отец — человек высокий, тучный, с большой рыжей и круглой, как на образе Максима Грека,
бородою, с красным носом. Его серые глаза смотрели неласково и насмешливо, а толстая нижняя губа брезгливо отвисала. Он двигался тяжело, дышал шумно и часто ревел на стряпуху и рабочих страшным, сиплым голосом. Матвей долго боялся
отца, но однажды как-то сразу и неожиданно полюбил его.
— Это — хо-орошо! — усмехаясь, тянул
отец и теребил рыжую
бороду, качая головой.
Матвей заплакал: было и грустно и радостно слышать, что
отец так говорит о матери. Старик, наклонясь, закрыл лицо его красными волосами
бороды и, целуя в лоб, шептал...
Хоронили
отца пышно, со всеми попами города и хором певчих; один из них, пожарный Ключарёв, с огромною, гладко остриженною головою и острой, иссиня-чёрной
бородой, пел громче всех и всю дорогу оглядывался на Матвея с неприятным, подавляющим любопытством.
Матвей облегчённо вздохнул, и ему стало жалко
отца, стыдно перед ним. Старик оглянул сад и, почёсывая
бороду, благодарно поднял глаза к небу.
После свадьбы дома стало скучнее:
отец словно в масле выкупался — стал мягкий, гладкий; расплывчато улыбаясь в
бороду, он ходил — руки за спиною — по горницам, мурлыкая, подобно сытому коту, а на людей смотрел, точно вспоминая — кто это?
Отправился с визитом к своему попу. Добрейший Михаил Сидорович, или
отец Михаил, — скромнейший человек и запивушка, которого дядя мой, князь Одоленский, скончавшийся в схиме, заставлял когда-то хоронить его борзых собак и поклоняться золотому тельцу, — уже не живет. Вместо него священствует сын его,
отец Иван. Я знал его еще семинаристом, когда он, бывало, приходил во флигель к покойной матушке Христа славить, а теперь он уж лет десять на месте и
бородой по самые глаза зарос — настоящий Атта Троль.
Цыганское лицо его, дышавшее когда-то энергией и напоминавшее лицо
отца в минуты гнева, теперь осунулось, опустилось; впалые щеки, покрытые морщинками, и синеватые губы почти пропадали в кудрявой, вскосмаченной
бороде; высокий стан его сгорбился; могучая шея походила на древесную кору.
— Ну, этот, по крайности, хошь толком сказал, долго думал, да хорошо молвил! — произнес
отец, самодовольно поглаживая свою раскидистую
бороду. — Ну, бабы, что ж вы стоите? — заключил он, неожиданно поворачиваясь к снохам и хозяйке. — Думаете, станете так-то ждать на берегу с утра да до вечера, так они скорее от эвтаго придут… Делов нет у вас, что ли?
Конечно, они — взрослые,
отцы семейств и слишком серьезны для того, чтобы увлекаться игрушками, они держатся так, как будто всё это нимало не касается их, но дети очень часто умнее взрослых и всегда искреннее, они знают, что похвала и старику приятна, и — не скупятся на похвалы мастерам, заставляя их поглаживать усы и
бороды, чтобы скрыть улыбки удовлетворения и удовольствия.
Отец Иоанн был в самой новенькой своей гарнитуровой рясе; подстриженные волосы и
борода его были умаслены, сапоги чистейшим образом вычищены.
Пройдя через две небольшие комнаты, хозяйка отворила потихоньку дверь в светлый и даже с некоторой роскошью убранный покой. На высокой кровати, с ситцевым пологом, сидел, облокотясь одной рукой на столик, поставленный у самого изголовья, бледный и худой, как тень, Рославлев. Подле него старик, с седою
бородою, читал с большим вниманием толстую книгу в черном кожаном переплете. В ту самую минуту, как Зарецкой показался в дверях, старик произнес вполголоса: «Житие преподобного
отца нашего…»
Григорий встал, закинул в печку новую охапку прошлогодней костры, передал
отцу ожег, исправлявший должность кочерги, и вышел. Прокудин почесал
бороду, лег на костру перед печкою и стал смотреть, как густой, черный дым проникал сквозь закинутую в печь охапку белой костры, пока вся эта костра вдруг вспыхнула и осветила всю масляницу ярким поломем.
Первым вошел в комнату, где происходило свидание,
отец Сергея, полковник в отставке, Николай Сергеевич Головин. Был он весь ровно белый, лицо,
борода, волосы и руки, как будто снежную статую обрядили в человеческое платье; и все тот же был сюртучок, старенький, но хорошо вычищенный, пахнущий бензином, с новенькими поперечными погонами; и вошел он твердо, парадно, крепкими, отчетливыми шагами. Протянул белую сухую руку и громко сказал...
Слова молитвы, похожей на требование, вылетали из круглых ртов белым паром, замерзая инеем на бровях и усах басов, оседая в
бородах нестройно подпевавшего купечества. Особенно пронзительно, настойчиво и особенно не в лад хору пел городской голова Воропонов, сын тележника; толстый, краснощёкий, с глазами цвета перламутровых пуговиц, он получил в наследство от своего
отца вместе с имуществом и неукротимую вражду ко всем Артамоновым.
Котел нехотя пошевелился и снова грузно осел, а Никита увидал, что из толпы рабочих вышел незнакомой походкой
отец, лицо у него было тоже незнакомое, шёл он, сунув одну руку под
бороду, держа себя за горло, а другой щупал воздух, как это делают слепые; старый ткач, припрыгивая вслед за ним, покрикивал...
Но кто убийца их жестокой?
Он был с седою
бородой;
Не видя девы черноокой,
Сокрылся он в глуши лесной.
Увы! то был
отец несчастный!
Быть может, он ее сгубил;
И тот свинец его опасный
Дочь вместе с пленником убил?
Не знает он, она сокрылась,
И с ночи той уж не явилась.
Черкес! где дочь твоя? глядишь,
Но уж ее не возвратишь!!.
Треплев. Если Заречная опоздает, то, конечно, пропадет весь эффект. Пора бы уж ей быть.
Отец и мачеха стерегут ее, и вырваться ей из дому так же трудно, как из тюрьмы. (Поправляет дяде галстук.) Голова и
борода у тебя взлохмачены. Надо бы постричься, что ли…
Отец Андроник был среднего роста, некрасиво скроен, но плотно сшит; его добродушное широкое лицо с сильно выдавшимися скулами и до самых глаз обросшее густой
бородой, так и дышало беспредельным добродушием и какой-то особенной старческой веселостью, а в больших темных глазах так и светились искорки, особенно когда он улыбался.
— А мне говорил о вас Асклипиодот, — добродушно басил о. Андроник — это был он, — поглаживая свою седую
бороду. — Вы совсем было нас без рыбы оставили… А каких мы окуней набродили с ним, во! —
Отец Андроник отмерил на своей пухлой, покрытой волосами руке с пол-аршина. — Ей-богу, так… А метрику Асклипиодот вам завтра же доставит, только вы уж Егору-то ничего не говорите, а то он сейчас архирею ляпнет на нас, ни с чем пирог.
Отец Андроник повернул ко мне свое широкое скуластое лицо, красное и лоснившееся от выпитой водки, нервно расправил
бороду и улыбнулся. Так как я и теперь ничего не понял, он заговорил совсем изменившимся голосом...
Подходят люди, смотрят больной в лицо, а
отец мерным голосом говорит, тряся
бородой...
Говорил он долго, гнусаво и бесчувственно; вижу я, что не по совести, а по должности путает человек слова одно с другим. А
отец Антоний, прислонясь к лежанке, смотрит на меня и, поглаживая
бороду, улыбается прекрасными глазами, словно поддразнивает меня чем-то. Захотелось мне показать ему мой характер, и говорю я келарю...
— Это написал мне подлый дурачок, тоже мальчишка, только студент. Я очень люблю — студенты, они — как военные офицеры, а он за мной ухаживает. Это он про
отца так!
Отец у него важный, седая
борода, с крестом на груди и гуляет с собакой. Ой, я очень не люблю, когда старик с собакой, — разве нет никого больше? А сын — ругает его: вор! И вот — написал даже!
Так прошло девять лет в монастыре и тринадцать в уединении.
Отец Сергий имел вид старца:
борода у него была длинная и седая, но волосы, хотя и редкие, еще черные и курчавые.