Неточные совпадения
«Куда? Уж эти мне
поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных. — «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Нимало. — «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие
большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор...
Большой, толстый
поэт грыз бисквиты и говорил маленькой даме в пенсне...
— Мною записано
больше сотни таких анекдотов о царях,
поэтах, архиереях, губернаторах…
Вечером собралось человек двадцать; пришел
большой, толстый
поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана играл в карты с богом; пришел учитель словесности и тоже
поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый человек, с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Куда спрятались жители? зачем не шевелятся они толпой на этих берегах? отчего не видно работы, возни, нет шума, гама, криков, песен — словом, кипения жизни или «мышьей беготни», по выражению
поэта? зачем по этим широким водам не снуют взад и вперед пароходы, а тащится какая-то неуклюжая
большая лодка, завешенная синими, белыми, красными тканями?
Потому, что в нем
больше правды жизни, меньше обольщения, чем у других
поэтов.
Соколовский, автор «Мироздания», «Хевери» и других довольно хороших стихотворений, имел от природы
большой поэтический талант, но не довольно дико самобытный, чтоб обойтись без развития, и не довольно образованный, чтоб развиться. Милый гуляка,
поэт в жизни, он вовсе не был политическим человеком. Он был очень забавен, любезен, веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, [любитель хорошо пожить (фр.).] любивший покутить — как мы все… может, немного
больше.
Болезненный, тихий по характеру,
поэт и мечтатель, Станкевич, естественно, должен был
больше любить созерцание и отвлеченное мышление, чем вопросы жизненные и чисто практические; его артистический идеализм ему шел, это был «победный венок», выступавший на его бледном, предсмертном челе юноши.
Это было первое общее суждение о поэзии, которое я слышал, а Гроза (маленький, круглый человек, с крупными чертами ординарного лица) был первым виденным мною «живым
поэтом»… Теперь о нем совершенно забыли, но его произведения были для того времени настоящей литературой, и я с захватывающим интересом следил за чтением. Читал он с
большим одушевлением, и порой мне казалось, что этот кругленький человек преображается, становится другим —
большим, красивым и интересным…
Александр Блок, самый
большой русский
поэт начала века, Андрей Белый, у которого были проблески гениальности, Вячеслав Иванов, человек универсальный, главный теоретик символизма, и многие
поэты и эссеисты меньшего размера — все были символистами.
[
Большое значение в преследовании
поэта царским правительством имело политическое и религиозное вольномыслие Пушкина, в частности его письмо от первой половины марта 1824 г. к П. А. Вяземскому (см. это письмо в тексте Записок Пущина, стр. 80 и сл.).
— Очень много говорит. Очень
большие планы задумывает, фантазер и
поэт.
Большую известность получил его сборник «Ямбы», в котором
поэт обличал поработителей французского народа.] и поместили бы ваше произведение в «Телеграфе».
— Один… ну, два, никак уж не
больше, — отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не
поэт и не литератор, а очень хорошо понимаю, что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..
— Я не помню, где-то читала, — вмешалась Полина, прищуривая глаза, — что Пушкин любил, чтоб в обществе в нем видели
больше светского человека, а не писателя и
поэта.
«Это недоброжелательство! — подумал Александр. — Он меня хочет втоптать в грязь, стащить в свою сферу. Все-таки он умный чиновник, заводчик — и
больше ничего, а я
поэт…»
Александров быстро, хотя и без
большого удовольствия, сбежал вниз. Там его дожидался не просто шпак, а шпак, если так можно выразиться, в квадрате и даже в кубе, и потому ужасно компрометантный. Был он, как всегда, в своей широченной разлетайке и с таким же рябым, как кукушечье яйцо, лицом, словом, это был знаменитый
поэт Диодор Иванович Миртов, который в свою очередь чувствовал
большое замешательство, попавши в насквозь военную сферу.
Здесь мне кажется возможным сказать несколько слов об этой комнате; она была хоть и довольно
большая, но совершенно не походила на масонскую спальню Крапчика; единственными украшениями этой комнаты служили: прекрасный портрет английского
поэта Эдуарда Юнга [Юнг Эдуард (1683—1765) — английский
поэт, автор известной поэмы «Жалобы или Ночные думы» («Ночи»).], написанный с него в его молодости и представлявший мистического
поэта с длинными волосами, со склоненною несколько набок печальною головою, с простертыми на колена руками, персты коих были вложены один между другого.
Кое-где ребятишки собираются группами, озабоченно совещаясь, — составляют «банды»; под Новый год они будут ходить по острову с елкой и звездою
большими компаниями, вооружась какими-то старинными инструментами, которые оглушительно гремят, стучат и гукают. Под эти смешные звуки хоры детских голосов запоют веселые языческие песенки — их ежегодно к этому дню создают местные
поэты...
Тогда встал этот страшный старик и молча поклонился ей, а веселый
поэт Кермани говорил, как дитя, с
большой радостью...
На земле, на коврах, каких
больше нет, — триста золотых кувшинов с вином и всё, что надо для пира царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним — никого, у ног его — его кровные, цари и князья, и начальники войск, а ближе всех к нему — пьяный Кермани-поэт, [Кермани — придворный
поэт Тимура.] тот, который однажды, на вопрос разрушителя мира...
Жил я в это время на Тверской, в хороших меблированных комнатах «Англия», в доме Шаблыкина, рядом с Английским клубом, занимая довольно
большой перегороженный номер. У меня в это время пребывал спившийся с кругу, бесквартирный
поэт Андреев, печатавший недурные стихи в журналах под псевдонимом Рамзай-Соколий.
Одни исполненные томности черные глаза ее напоминали еще об этом давно прошедшем времени и дозволяли иногда молодым
поэтам в миленьких французских стишках, по
большой части выкраденных из конфектной лавки Молинари, сравнивать ее по уму с одною из муз, а по красоте — со всеми тремя грациями.
Поэма требовала еще значительной отделки, но уже и в этом виде производила впечатление и доставила известность в студенческих кружках
поэту, а еще более его герою. Я чувствовал
большие недочеты и
большую наивность этой «Урманиады», но все же Урманов представлялся мне наиболее колоритной фигурой из всей студенческой массы, которая и вся-то казалась мне замечательной.
Понять, уметь сообразить или почувствовать инстинктом и передать понятое — вот задача
поэта при изображении
большей части изображаемых им лиц.
Но
большею частью рецепт не совсем соблюдается: у
поэта, когда он «создает» свой характер, обыкновенно носится пред воображением образ какого-нибудь действительного лица; иногда сознательно, иногда бессознательно «воспроизводит» он его в своем типическом лице.
Еще
больше различия в средствах действительной жизни и
поэта.
Гораздо
больше бывает «самостоятельно изобретенного» или «придуманного» — решаемся заменить этими терминами обыкновенный, слишком гордый термин: «созданного» — в событиях, изображаемых
поэтом, в интриге, завязке и развязке ее и т. д., хотя очень легко доказать, что сюжетами романов, повестей и т. д. обыкновенно служат
поэту действительно совершившиеся события или анекдоты, разного рода рассказы и пр. (укажем в пример на все прозаические повести Пушкина: «Капитанская дочка» — анекдот; «Дубровский»: — анекдот; «Пиковая дама» — анекдот, «Выстрел» — анекдот и т. д.).
6) Трагическое не имеет существенной связи с идеею судьбы или необходимости. В действительной жизни трагическое
большею частью случайно, не вытекает из сущности предшествующих моментов. Форма необходимости, в которую облекается оно искусством, — следствие обыкновенного принципа произведений искусства: «развязка должна вытекать из завязки», или неуместное подчинение
поэта понятиям о судьбе.
Словом, это была та самая Верочка, которая, вбежав как-то в гостиную и застав там сидевшего с матерью известного нашего
поэта Тютчева, ни за что не хотела согласиться, что седой этот старичок мог сочинять стихи; напрасно уверяли мать и сам Тютчев, — Верочка стояла на своем; поглядывая недоверчиво на старика своими
большими голубыми глазами, она повторяла...
По
большей части это были прошлогодние журналы, переводные сочинения и несколько французских романов;
большим почтением, казалось, пользовались: Шекспир в переводе Кетчера [Кетчер, Николай Христофорович (1809—1886) — врач по профессии,
поэт и переводчик.
Церемония отпевания в церкви, затем картина кладбища и тихо опускавшегося в могилу гроба производила на нервы прежнее тупое чувство, которое оживилось только тогда, когда о крышку гроба загремела брошенная нами земля… Все было кончено,
больше «не нужно ни песен, ни слез», как сказал
поэт; от человека, который хотел зонтиком удержать бурю, осталась небольшая кучка земли да венок из живых цветов, положенный на могилу рукой любимой женщины.
Государыня заметила, что не под монархическим правлением угнетаются высокие, благородные движенья души, не там презираются и преследуются творенья ума, поэзии и художеств; что, напротив, одни монархи бывали их покровителями; что Шекспиры, Мольеры процветали под их великодушной защитой, между тем как Дант не мог найти угла в своей республиканской родине; что истинные гении возникают во время блеска и могущества государей и государств, а не во время безобразных политических явлений и терроризмов республиканских, которые доселе не подарили миру ни одного
поэта; что нужно отличать поэтов-художников, ибо один только мир и прекрасную тишину низводят они в душу, а не волненье и ропот; что ученые,
поэты и все производители искусств суть перлы и бриллианты в императорской короне: ими красуется и получает еще
больший блеск эпоха великого государя.
— Но где вы возьмете в сорок лет страсти, — возразила хозяйка, — когда уже вы в тридцать лет чувствуете, как говорят иные, разочарование? И что такое ваше разочарование? Это не усталость души
поэта, испытавшей все в жизни; напротив, материализм, загрубелость чувств, апатия сердца — и
больше ничего!
Но чтобы быть
поэтом истинно народным, надо
больше: надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ, — этого Пушкину недоставало.
— Так! Это тоже похвально! — произнес отец Исаия, а когда
поэт подошел под благословение — сунул ему в руку три
больших пятака и объяснил: — Это тебе на нужды твоя и за труды по чтению сочинении, кои — повторю — весьма и весьма заслуживают всяческих похвал.
Такого рода вопрос могут предложить многие, потому что многие считают поэзию и вообще искусство пустым препровождением времени, прихотью, роскошью, не имеющею никакого существенного значения в жизни. Для того чтобы ответить на это предубеждение, нужно обратиться к самым началам, на которых основывается существование поэзии, и объяснить, в чем состоит существо ее и в чем заключается
большее или меньшее достоинство
поэта.
И
поэт, изображая такие впечатления и чувства, оказывает
большую услугу людям: без него много прекрасных чувств и благородных стремлений было бы забыто нами; они появились бы в нас на минуту и тотчас исчезли бы под влиянием разных житейских забот и мелочей.
Сделавши такое заключение, Кольцов отправился в книжную лавку и представил па суд книгопродавца «Три видения» и несколько других пьес, написанных им
большею частью в подражание разным
поэтам, которых читал он в то время.
Матушка, кажется,
больше всего была тем утешена, что они «для заводу добры», но отец брал примеры и от «
больших родов, где много ведомо с немками браков, и все хорошие жены, и между
поэтами и писателями тоже многие, которые судьбу свою с немецкою женщиною связали, получили весь нужный для правильной деятельности покой души и на избрание свое не жаловались».
— Позвольте, Сергей Васильич, — перебила его Варя. — Вот вы говорите, что ученикам трудно. А кто виноват, позвольте вас спросить? Например, вы задали ученикам восьмого класса сочинение на тему: «Пушкин как психолог». Во-первых, нельзя задавать таких трудных тем, а во-вторых, какой же Пушкин психолог? Ну, Щедрин или, положим, Достоевский — другое дело, а Пушкин великий
поэт и
больше ничего.
Он на другой же день потихоньку сходил к библиотекарю и выпросил у него все, какие были, сочинения Пушкина и принялся: читал он день… два, и, странное дело, как будто бы целый мир новых ощущений открылся в его душе, и
больше всего ему понравились эти благородные и в высшей степени поэтичные отношения
поэта к женщине.
Из ее
больших открытых глаз будто искры сыпались; они сверкали, как алмазы, и никогда я не променяю таких голубых искрометных глаз ни на какие черные, будь они чернее самого черного андалузского взгляда, да и блондинка моя, право, стоила той знаменитой брюнетки, которую воспел один известный и прекрасный
поэт и который еще в таких превосходных стихах поклялся всей Кастилией, что готов переломать себе кости, если позволят ему только кончиком пальца прикоснуться к мантилье его красавицы.
Кантемир А. Д. (1708–1744) — русский поэт-сатирик.] (чем старее были стихи, тем
больше они приходились Пунину по вкусу), но даже «Россиаду» Хераскова!
Повсюду, каков бы ни был характер
поэта, каковы бы ни были его личные понятия о поступках своего героя, герой действует одинаково со всеми другими порядочными людьми, подобно ему выведенными у других
поэтов: пока о деле нет речи, а надобно только занять праздное время, наполнить праздную голову или праздное сердце разговорами и мечтами, герой очень боек; подходит дело к тому, чтобы прямо и точно выразить свои чувства и желания, —
большая часть героев начинает уже колебаться и чувствовать неповоротливость в языке.
Мы не говорим о силе таланта, в которой он не может, конечно, быть сравниваем с названными нами выше
поэтами; но мы указываем здесь только на аналогические обстоятельства внутреннего развития у разных наших
поэтов, не только
больших, но и маленьких.
«Как? Времени
больше не существует, и все преходящее — только ложь? Злым называю я это и человековраждебным, — все эти учения об Едином и Непреходящем. Все непреходящее, оно есть только подобие. И
поэты лгут слишком много… [Все преходящее — Только подобье. (Гёте. «Фауст»)] Итак, о творящие, будьте приверженцами и оправдателями всего преходящего».
Это соответствовало бы и мнению Платона, что трагические
поэты, а также целые общины, которые особенно ими наслаждаются, вырождаются и все
больше предаются неумеренности и разнузданности».
Человек то совершает жертву своим призванием в познании или искусстве во имя ценностей религиозных, во имя аскетического подвига и достижения
большого личного совершенства, то жертвует своим личным совершенством во имя творчества
поэта или философа.
Замечательной чертой писательского"я"Некрасова было и то, что он решительно ни в чем не выказывал сознания того, что он
поэт"мести и печали", что целое поколение преклонялось перед ним, что он и тогда еще стоял впереди всех своих сверстников-поэтов и не утратил обаяния и на молодежь. Если б не знать всего этого предварительно, то вы при знакомстве с ним, и в обществе, и с глазу на глаз, ни в чем бы не видали в нем никаких притязаний на особенный поэтический"ореол". Это также черта
большого ума!