Неточные совпадения
— Это так точно, — согласился с Глумовым и Очищенный, — хотя у нас
трагедий и довольно бывает, но так как они, по
большей части, скоропостижный характер имеют, оттого и на акты делить их затруднительно. А притом позвольте еще доложить: как мы, можно сказать, с малолетства промежду скоропостижных трагедиев ходим, то со временем так привыкаем к ним, что хоть и видим
трагедию, а в мыслях думаем, что это просто"такая жизнь".
— Ну, какую ты, например,
трагедию из этого статского советника выжмешь? — пояснил он свою мысль, — любовь его — однообразная, почти беспричинная, следовательно, никаких данных ни для драматической экспозиции, ни для дальнейшей разработки не представляет; прекращается она — тоже как-то чересчур уж просто и нелепо: толкачом! Ведь из этого матерьяла, хоть тресни,
больше одного акта не выкроишь!
Все, что говорилось вокруг, она выслушивала со вниманием, видимо,
больше всего стараясь понять, как произошла неожиданная
трагедия.
Я не мог тогда, особенно сначала, видеть недостатков Плавильщикова и равно восхищался им и в
трагедиях, и в комедиях, и в драмах; но как он прожил в Казани довольно долго, поставил на сцену много новых пиес, между прочим комедию свою «Бобыль», имевшую
большой успех, и даже свою
трагедию «Ермак», не имевшую никакого достоинства и успеха, и сыграл некоторые роли по два и по три раза, — то мы вгляделись в его игру и почувствовали, что он гораздо выше в «Боте», чем в «Дмитрие Самозванце», в «Досажаеве», чем в «Магомете», в «Отце семейства», чем в «Рославе».
Правда, что
большая часть произведений искусства дает право прибавить: «ужасное, постигающее человека, более или менее неизбежно»; но, во-первых, сомнительно, до какой степени справедливо поступает искусство, представляя это ужасное почти всегда неизбежным, когда в самой действительности оно бывает
большею частию вовсе не неизбежно, а чисто случайно; во-вторых, кажется, что очень часто только по привычке доискиваться во всяком великом произведении искусства «необходимого сцепления обстоятельств», «необходимого развития действия из сущности самого действия» мы находим, с грехом пополам, «необходимость в ходе событий» и там, где ее вовсе нет, например, в
большей части
трагедий Шекспира.
Как пособия для получения окончательного вывода выставим несколько вопросов, из которых
большая часть разрешаются сами собою: 1) Бывают ли в действительности поэтические события:, совершаются ли в действительности драмы, романы, комедии,
трагедии, водевили?
Кроме
большой комедии-водевиля «Притчи, или Езоп у Ксанфа», подражание французскому, он задумал написать
трагедию «Смольяне», которая и была впоследствии написана и даже сыграна, но никакого успеха не имела.
Стихи Озерова, после Сумарокова и Княжнина, так обрадовали публику, что она, восхитившись сначала, продолжала семь лет безотчетно ими восхищаться, с благодарностью вспоминая первое впечатление, — и вдруг, публично с кафедры ученый педант — чем был в глазах публики всякий профессор — смеет называть стихи по
большей части дрянными, а всю
трагедию — нелепостью…
В том же декабре было два бенефиса: Мочалов дал «Поликсену»,
трагедию Озерова, а Синецкая —
большую комедию в стихах, в пяти действиях, сочинения Головина, под названием «Писатели между собой».
Если б кто-нибудь видел Мочалова только в этих двух пиесах, он счел бы его за одного из первоклассных, великих артистов; между тем как этот же самый актер являлся во всех
трагедиях без исключения, а в драмах и комедиях с исключениями — весьма плохим актером; у него бывали одушевленные места, но по
большей части одушевление приходило некстати, не к месту, одним словом: талант был заметен, но отсутствие всякого искусства, непонимание представляемого лица убивали его талант.
Я все
трагедию ходил смотреть, очень любил, только не видал ничего путем и не помню ничего, потому что
больше все пьяный.
Тут могли бы вы также встретить несколько молодых и розовых юношей, военных с тупеями, штатских, причесанных á la russe [по-русски (франц.)], скромных подобно наперсникам классической
трагедии, недавно представленных высшему обществу каким-нибудь знатным родственником: не успев познакомиться с
большею частию дам, и страшась, приглашая незнакомую на кадриль или мазурку, встретить один из тех ледяных ужасных взглядов, от которых переворачивается сердце как у больного при виде черной микстуры, — они робкою толпою зрителей окружали блестящие кадрили и ели мороженое — ужасно ели мороженое.
В этой
трагедии так мало было интереса и для тогдашней публики, что дебютантке надобно было иметь не только
большой трагический талант, но и громкую известность, чтоб явиться с успехом в роли несчастной Софонисбы.
Для
большего эффекта, после таких стихов, Александр Семеныч щеголял стихами Сумарокова из
трагедии «Семира».
— Итак, я обратился к Державину, державшему в руках
большой том в зеленом корешке и рассеянно смотревшему в сторону: «Позвольте мне теперь прочесть вам
трагедию».
По
большей части по окончании чтения он с улыбкой говаривал: «Ну да, это недурно, есть огонь, да ведь все пустяки; все это так, около себя, и важного значения для потомства не имеет; все это скоро забудут; но мои
трагедии, но мои антологические пиесы будут оценены и будут жить».
Но вот что: вы, верно, читали или слышали на театре „Ирода и Мариамну“; прочтите мне из нее некоторые сцены», — и, не дождавшись ответа, он позвонил и приказал вошедшему человеку собрать экземпляр этой
трагедии из печатных листов, лежавших
большим тюком в нижнем ящике того же дивана.
Для тех, кто всего более дорожит стройностью системы и верит в возможность адекватного выражения сущего в понятиях дискурсивного мышления, кто в
большей или меньшей степени одержим mania Hegeliana [Гегельянская мания (лат.) — одержимость философа «пафосом системы», о которой Булгаков писал в «
Трагедии философии».
В этих нескольких строках Шопенгауэра
больше понимания духа эллинской
трагедии, чем во всей блестящей, но совершенно фантастической книге Ницше.
Это — полнейшее извращение смысла дионисовых мистерий, еще
большее, чем извращение смысла
трагедии, которое проделал Ницше.
Но время шло. Дифирамб превратился в
трагедию. Вместо Диониса на подмостки сцены выступили Прометеи, Этеоклы, Эдипы, Антигоны. Однако основное настроение хора осталось прежним. Герои сцены могли бороться, стремиться, — все они были для хора не
больше, как масками того же страдающего бога Диониса. И вся жизнь сплошь была тем же Дионисом. Долго сами эллины не хотели примириться с этим «одионисированием» жизни и, пожимая плечами, спрашивали по поводу
трагедии...
«Рождение
трагедии» написано Ницше в молодости, когда он находился под сильным влиянием Шопенгауэра. Сам он впоследствии указывал, что мысли свои, ничего не имевшие общего с Шопенгауэром, он выразил в шопенгауэровских формулах и этим испортил свою книгу. В дальнейшей своей эволюции Ницше решительно отрекся от Шопенгауэра, признал его своим антиподом,
больше того — фальшивомонетчиком. Отрекся он и еще от очень многого, о чем говорил в своей книге.
Но оно переносит
трагедию в
большую глубину, в свободу, которая до бытия и глубже бытия.
Пьеса эта, как и
трагедия"Юдифь", была написана тогдашним поставщиком итальянских сцен (кажется, по фамилии Джакометти) в грубовато-романтическом тоне, но с обилием разных более реальных подробностей. В Елизавете он дал ей еще
больше выгодного материала, чем в Юдифи. И она показала
большое мастерство в постепенных изменениях посадки тела, голоса, лица, движений вплоть до момента смерти.
В стихотворной
трагедии и драме Лаубе при всем своем реализме не мог все-таки освободить своих исполнителей от декламаторско-певучего тона немецких актеров. Эта немецкая манера держалась и в общем тоне исполнения шекспировских вещей, но все-таки с
большей простотой, чем декламация парижских актеров"Comedie Francaise"в драмах Корнеля и Расина.
С отцом Тася говорила свободно; но
больше смотрела на себя как на наперсницу в
трагедии, когда он изливался за ночной закуской или за обедом.
— Ах, нет, если не считать двух любительских спектаклей… Но с детства я упиваюсь отрывками
трагедий, стихами… С детства чувствую призвание к сценическому искусству, хотя имею о нем пока лишь смутное понятие… И я… я живу мечтою о чем-то
большом и красивом, что должно поднять меня на своих крыльях и унести от земли…