Неточные совпадения
Управившись с ребятами,
В
большой избе под шубою
На
печку я легла.
Известно, что есть много на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы,
большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в силу такого неповорота редко глядел на того, с которым говорил, но всегда или на угол
печки, или на дверь.
Нехлюдов уже хотел пройти в первую дверь, когда из другой двери, согнувшись, с веником в руке, которым она подвигала к
печке большую кучу сора и пыли, вышла Маслова. Она была в белой кофте, подтыканной юбке и чулках. Голова ее по самые брови была от пыли повязана белым платком. Увидав Нехлюдова, она разогнулась и, вся красная и оживленная, положила веник и, обтерев руки об юбку, прямо остановилась перед ним.
На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два
больших горшка стояли возле
печки.
Утром я варил с помощью жандарма в
печке кофей; часов в десять являлся дежурный офицер, внося с собой несколько кубических футов мороза, гремя саблей, в перчатках, с огромными обшлагами, в каске и шинели; в час жандарм приносил грязную салфетку и чашку супа, которую он держал всегда за края, так что два
большие пальца были приметно чище остальных.
Его мать овдовела и жила в
большой крайности, сын клал сам
печку, когда она развалилась; надобно было приискать какое-нибудь ремесло; мальчику далась грамота, и он стал наниматься писцом в магистрате.
В усадьбе и около нее с каждым днем становится тише; домашняя припасуха уж кончилась, только молотьба еще в полном ходу и будет продолжаться до самых святок. В доме зимние рамы вставили,
печки топить начали; после обеда, часов до шести, сумерничают, а потом и свечи зажигают; сенные девушки уж
больше недели как уселись за пряжу и работают до петухов, а утром, чуть свет забрезжит, и опять на ногах. Наконец в половине октября выпадает первый снег прямо на мерзлую землю.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены, стоят две кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль —
большая изразцовая
печка; за
печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
Двоюродные наши сестрицы, которые прежде были в
большой милости, сидели теперь у
печки на стульях, а мы у дедушки на кровати; видя, что он не обращает на них никакого вниманья, а занимается нами, генеральские дочки (как их называли), соскучась молчать и не принимая участия в наших разговорах, уходили потихоньку из комнаты в девичью, где было им гораздо веселее.
—
Больше все лежу, сударь! Моченьки-то, знашь, нету, так
больше на
печке живу… И вот еще, сударь, како со мной чудо! И не бывало никогда, чтобы то есть знобило меня; а нонче хошь в какой жар — все знобит, все знобит!
Известное дело, смятение: начнут весь свой припас прятать, а ему все и видно. Отопрут наконец. Стоят они все бледные; бабы, которые помоложе, те
больше дрожат, а старухи так совсем воют. И уж все-то он углы у них обшарит, даже в
печках полюбопытствует, и все оттоль повытаскает.
В избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей от
печки к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои
большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
— Все мамзелью была, а вот и мадамой стала. Мы с вами тезки: я — Варвара, и вы — Варвара, а не были знакомы домами. Пока мамзелью была, все
больше дома сидела, — да что ж все за
печкой сидеть! Теперь мы с Ардальон Борисычем будем открыто жить. Милости просим, — мы к вами, вы к нами, мусью к мусьи, мадам к мадами.
Однако я успел осмотреться вокруг себя.
Большую часть избы занимала огромная облупившаяся
печка. Образов в переднем углу не было. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генералов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато с
печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивленным и недоверчивым видом.
Я сразу разочаровался. Характерной чертой Ярмолы была упорная несловоохотливость, и я уж не надеялся добиться от него ничего
больше об этом интересном предмете. Но, к моему удивлению, он вдруг заговорил с ленивой небрежностью и как будто бы обращаясь не ко мне, а к гудевшей
печке...
В
большой комнате, которую мы для себя заняли, Борис Савельич тотчас же ориентировал нас к углу, где была тепло, даже жарко натопленная
печка. Он усадил меня на лежанку, матушку на диван и беспрестанно прибегал и убегал с разными узлами, делая в это время отрывочные замечания то самому дворнику, то его кухарке, — замечания, состоявшие в том, что не вовремя они взялись переделывать
печки в упокоях, что темно у них в сенях, что вообще он усматривает у них в хозяйстве
большие нестроения.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот уходил в кухню «додернуть» часик на горячей
печке, а
большею частью ходил из угла в угол в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
Большая казарма. Кругом столы, обсаженные народом. В углу, налево,
печка с дымящимися котлами. На одном сидит кашевар и разливает в чашки щи. Направо, под лестницей, гуськом, один за одним, в рваных рубахах и опорках на босу ногу вереницей стоят люди, подвигаясь по очереди к приказчику, который черпает из
большой деревянной чашки водку и подносит по стакану каждому.
Но веселье и довольство овладели всеми еще в
большей мере, когда к исходу зимы в доме рыбака неожиданно появилась у
печки люлька и вслед за тем послышались детские крики.
Первое движение Дуняши при виде гостей было откинуться поспешно назад; но, рассудив в ту же секунду, что, сколько ни прятаться, с гостями все-таки приведется провести
большую часть дня, она снова показалась на дороге. Щеки ее горели ярким румянцем; мудреного нет: она готовила обед и целое утро провела против пылающей
печки; могло статься — весьма даже могло статься, что краска бросилась в лицо Дуне при виде Ванюши.
— Я еще не настолько дурак, чтобы равнять себя с Варламовым, — ответил Соломон, насмешливо оглядывая своих собеседников. — Варламов хоть и русский, но в душе он жид пархатый; вся жизнь у него в деньгах и в наживе, а я свои деньги спалил в
печке. Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы, и не нужно, чтоб меня боялись и снимали шапки, когда я еду. Значит, я умней вашего Варламова и
больше похож на человека!
Однажды, придя домой из магазина, где столяры устраивали полки, Илья с удивлением увидал в кухне Матицу. Она сидела у стола, положив на него свои
большие руки, и разговаривала с хозяйкой, стоявшей у
печки.
Илья с удивлением и завистью смотрел на
большую голову товарища. Иногда, чувствуя себя забитым его вопросами, он вскакивал с места и произносил суровые речи. Плотный и широкий, он почему-то всегда в этих случаях отходил к
печке, опирался на неё плечами и, взмахивая курчавой головой, говорил, твёрдо отчеканивая слова...
Отдаленная от
больших улиц кофейная, куда вошли оба господина Голядкина, была в эту минуту совершенно пуста. Довольно толстая немка появилась у прилавка, едва только заслышался звон колокольчика. Господин Голядкин и недостойный неприятель его прошли во вторую комнату, где одутловатый и остриженный под гребенку мальчишка возился с вязанкою щепок около
печки, силясь возобновить в ней погасавший огонь. По требованию господина Голядкина-младшего подан был шоколад.
Пожалуй, и мстить начнет, но как-нибудь урывками, мелочами, из-за
печки, инкогнито, не веря ни своему праву мстить, ни успеху своего мщения и зная наперед, что от всех своих попыток отомстить сама выстрадает во сто раз
больше того, кому мстит, а тот, пожалуй, и не почешется.
Оно, пожалуй, и нельзя было: в октябре холодно, а теплого платья был один тулуп на всех семерых; но зато можно было греться детям бегая, а
большим работая, и тем и другим — взлезая на
печку, где было до 40 градусов тепла.
В конце первого взвода, близ железной
печки, разлеглись на нарах головами друг к другу трое старых солдат и поют вполголоса, но с
большим чувством и с видимым удовольствием вольную, «свою», деревенскую песню.
Она встала, снесла чулки к
печке, повесила их на отдушник. Какой-то особенный был отдушник. Она повертела его и потом, легко ступая босыми ногами, вернулась на койку и опять села на нее с ногами. За стеной совсем затихло. Она посмотрела на крошечные часы, висевшие у нее на шее. Было два часа. «Наши должны подъехать около трех». Оставалось не
больше часа.
Но едва он успел это выговорить и, сняв с себя обширный овчинный тулуп, перекрестился древним
большим крестом и приготовился лезть на жаркую
печку, как кто-то робкою рукой застучал в стекло.
Половина нижнего этажа была занята под трактир, в другой помещалась семья Терехова, так что когда в трактире шумели пьяные проезжие, то было слышно в комнатах всё до одного слова. Матвей жил рядом с кухней, в комнате с
большою печью, где прежде, когда тут был постоялый двор, каждый день пекли хлеб. В этой же комнате, за
печкой помещалась и Дашутка, у которой не было своей комнаты. Всегда тут по ночам кричал сверчок и суетились мыши.
Люлька не скрипела
больше, но в углу за
печкой однообразно, через правильные промежутки, кричал, навевая дремоту, сверчок.
В
печке гудел ветер; что-то зарычало и пискнуло, точно
большая собака задушила крысу.
— Горе, да и только! — продолжала матушка. — Братец сказал, что он будет обедать не в полдень, а в седьмом часу, по-столичному. Просто у меня с горя ум за разум зашел! Ведь к 7 часам весь обед перепарится в
печке. Право, мужчины совсем ничего не понимают в хозяйстве, хотя они и
большого ума. Придется, горе мое, два обеда стряпать! Вы, деточки, обедайте по-прежнему в полдень, а я, старуха, потерплю для родного брата до семи часов.
В противоположность своей жене доктор принадлежал к числу натур, которые во время душевной боли чувствуют потребность в движении. Постояв около жены минут пять, он, высоко поднимая правую ногу, из спальни прошел в маленькую комнату, наполовину занятую
большим, широким диваном; отсюда прошел в кухню. Поблуждав около
печки и кухаркиной постели, он нагнулся и сквозь маленькую дверцу вышел в переднюю.
А Никита
большею частью лежит на своей шинельке у
печки, вскакивая на беспрестанные требования барина.
Старше его по жительству в ските никого не было, кроме древней матери Ксенофонты, впавшей в детство и уж
больше пяти годов не слезавшей с
печки, да матери Клеопатры Ерахтурки, чтимой всем Керженцем, всем Чернораменьем за преклонную старость, за непомерную ревность по вере, за что пять раз в остроге сидела и много ради древлего благочестия нужд и скорбей претерпела.
Отец тысячник выдаст замуж в дома богатые, не у квашни стоять, не у
печки девицам возиться, на то будут работницы; оттого на белой работе да на книгах
больше они и сидели.
— Власть твоя, матушка, а
печку не раздвинешь…
Больше того нельзя напечи, — разводя руками и слегка склоняя голову, ответила мать Виринея.
Жена приехала с детишками. Пурцман отделился в 27-й номер. Мне, говорит, это направление
больше нравится. Он на широкую ногу устроился. Ковры постелил, картины известных художников. Мы попроще. Одну
печку поставил вагоновожатому — симпатичный парнишка попался, как родной в семье. Петю учит править. Другую в вагоне, третью кондукторше — симпатичная — свой человек — на задней площадке. Плиту поставил. Ездим, дай бог каждому такую квартиру!
Перед образом горит зеленая лампадка; через всю комнату от угла до угла тянется веревка, на которой висят пеленки и
большие черные панталоны. От лампадки ложится на потолок
большое зеленое пятно, а пеленки и панталоны бросают длинные тени на
печку, колыбель, на Варьку… Когда лампадка начинает мигать, пятно и тени оживают и приходят в движение, как от ветра. Душно. Пахнет щами и сапожным товаром.
Посмотрите на дверь, на которой нарисовано дерево с синими и красными цветами и с какими-то птицами, похожими
больше на рыб, чем на птиц; дерево это растет из вазы, и по этой вазе видно, что рисовал его европеец, то есть ссыльный; ссыльный же малевал и круг на потолке и узоры на
печке.
Обернувшись лицом к присутствующим и прислонясь спиной к
большой изразцовой
печке, стояла девочка немногим старше самой Дуни.
— Ну, уж нашла кого вспомнить! — засмеялась Оня. — А я так рада-радехонька, что нету у нас
больше Пашки… Новая «рукодельная» добрая да молоденькая… Никому замечания из нас, старших, не сделает, а при Пашке я из угла да от
печки не уходила! Велика радость, тоже, «спину греть»…
Наши утренние сборы заняли времени не
больше одного часа. Каждый знал, что ему надо делать: движенья каждого человека были согласованы, и потому уборка палатки и укладка походной
печки, увязка нарт и запряжка собак делались всегда без лишней проволочки.
Это низкая
печка, сложенная из дикого камня, в которую сверху вмазан довольно
большой котел.
Чугунная
печка с вращающимся флюгером на трубе давала тепла
больше, чем нужно.
На Ключарной улице мы вошли в убогий, покосившийся домик. В комнате тускло горела керосинка. Молодая женщина с красивым, испуганным лицом, держа на руках ребенка, подкладывала у
печки щепки под таганок, на котором кипел
большой жестяной чайник. В углу, за
печкой, лежал на дощатой кровати крепкий мужчина лет тридцати, — бледный, с полузакрытыми глазами; закинув руки под голову, он слабо стонал.
На повороте лежал
большой белый камень. За день он набрал много солнечного жару и был теплый, как
печка. Катя села.
Палтусов ожидал вступить в
большой, эффектно обстановленный кабинет, а попал в тесную комнату в два узких окна, с изразцовой
печкой в углу и письменным столом против двери. Налево — клеенчатый диван, у стола — венский гнутый стул, у
печки — высокая конторка, за креслом письменного стола — полки с картонами; убранство кабинета для средней руки конториста.
Понятно, что после такого открытия о
большом угощении уже нечего было думать; появление Сафроныча в этом жалостном виде заставило свертеть все это кое-как, на скорую руку, и Флавиан удовольствовался только горячим чаем, который кушал, сидя в широком кресле, поставленном возле
печки, где отогревался Сафроныч и кое-как отвечал на шббольно предлагаемые ему вопросы.