Неточные совпадения
— Делал, но всегда бывало совестно, а теперь так отвык, что, ей
Богу, лучше два дня не обедать вместо этого визита. Так совестно! Мне всё кажется, что они
обидятся, скажут: зачем это ты приходил без дела?
Ради
бога, не
обижайтесь! — испуганно вскричал князь, видя снова проявление обидного смятения Бурдовского, волнение и протест в его друзьях.
Смешай-ка его с массой других"молодцов" — он
обидится, будет мстить; а попробуй каждого останавливать, перед каждым изъясняться — ей-богу, спина переломится, язык перемелется. Да, пожалуй, еще скажут: вот, мол, сума переметная, ко всякому лезет, у всех ручку целует! должно быть, в уме какое-нибудь предательство засело, коли он так лебезит!
Я
обиделся и хотел возражать, и
бог знает, чем бы это кончилось, если бы не вмешалась Поля, знавшая своего барина лучше, чем я.
— Вас не поймешь, ей-богу! — сказал он, как бы за что-то уже и
обидевшись.
— Ой, Тихон, — воющим голосом вскричал Никита и болезненно крякнул. — Ведь просил я тебя, Тихон, — молчи! Хоть ей-то не говорите, Христа ради! Смеяться будет,
обидится. Пожалейте всё-таки меня! Я ведь всю жизнь
богу служить буду за вас. Не говорите! Никогда не говорите. Тихон, — это всё ты, эх, человек…
Я — врать?! —
обиделся было Филька, но сейчас же улыбнулся и, почесав за ухом, заговорил: — Как-то в позапрошлой зиме ездили мы с Слава-богу в Косачи, а там Ястребок уж все устроил; и женский пол, и всякое прочее.
— Ты
бога не обижай… Чего тебе надо?.. Ничего не надо… Кусочек хлебца разве. А
бога обижать грех. Это от беса. Беси — они всяко ногу подставляют. Знаю я их. Обижены они, беси-то. Злые. Обижены, оттого и злы. Вот и не надо
обижаться, а то уподобишься бесу. Тебя обидят, а ты им скажи: спаси вас Христос! И уйди прочь. Ну их! Тленность они все. Главное-то — твоё. Душу-то не отнимут. Спрячь её, и не отнимут.
Он это делал совершенным grande signore [важным синьором — итал.] — чтобы отвязаться. Ну да и то слава
богу, что хоть мало на лад идет. Моя знакомая женщина с душою — она его поймет и на его невежество не
обидится.
Марина (стоит у сарая, плачет и удерживается). Я на свое житье, Никита, не жалюсь. Мое житье — дай
бог всякому. Я не жалюсь. Покаялась я тогда старику моему. Простил он меня. И не попрекает. Я на свою жизнь не
обижаюсь. Старик смирный и желанный до меня; я его детей одеваю, обмываю. Он меня тоже жалеет. Что ж мне жалиться. Так, видно,
бог присудил. А твое житье что ж? В богатстве ты…
Никита (сопит).
Бог простит, дядя Петр. Что ж, мне на тебя
обижаться нечего. Я от тебя худого не видал. Ты меня прости. Может, я виноватее перед тобою. (Плачет. Петр, хныкая, уходит. Матрена поддерживает его.)
Герасим (
обидевшись). Простите, Николай Иванович, я не считаться с вами приехал, кто прав, и не поучения слушать, а по просьбе Александры Ивановны заехал побеседовать. Вы все лучше моего знаете, и потому я лучше прекращу беседу. Только в последний раз именем
бога прошу вас: одумайтесь, вы жестоко заблуждаетесь и губите себя. (Встает.)
И такое у ней было серьезное личико, такое — что уж тогда бы я мог прочесть! А я-то
обижался: «Неужели, думаю, она между мной и купцом выбирает?» О, тогда я еще не понимал! Я ничего, ничего еще тогда не понимал! До сегодня не понимал! Помню, Лукерья выбежала за мною вслед, когда я уже уходил, остановила на дороге и сказала впопыхах: «
Бог вам заплатит, сударь, что нашу барышню милую берете, только вы ей это не говорите, она гордая».
— Какие вы, ей-богу, странные… — сказала Паша, начиная
обижаться. — Заверяю вас, что от вашего Николая Петровича я, кроме этой браслеты и колечка, ничего не видела. Они привозили мне только сладкие пирожки.
— Всякие… Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе. Гордости больше… Я бы перевешал все эти… науки… Ну, ну… уж и
обиделся! Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя! Сядем, выпьем!
—
Бог знает что вы говорите, Илья Мартыныч! —
обижается Пимфов. — Как же это можно хлеб через е писать? Такое говорят, что слушать даже неприятно.
— Да так. А ведь вы действительно похожи на писателя. Вы не
обижаетесь? Он тоже сперва пожалеет, а потом начинает сердиться, отчего я не молюсь на него, как на икону. Такой обидчивый. Будь бы он
Богом, ни одной лампадки бы не простил… — Она засмеялась.
— Нет, ей-богу!.. Ты, мой любезный Мориц, не
обижайся… Я тебе это откровенно говорю, что ты шельма! И ты знаешь…
— Вам своя фанаберия дорога́, извиниться не хочется, — продолжал штаб-ротмистр, — а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть,
Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там
обижайтесь или нет, а я всегда правду-матку скажу. Нехорошо!
Все у нас прежде было не так: суд был письменный, и що там, бывало, повытчики да секретари напишут, так то спокойно и исполняется: виновный осенит себя крестным знамением да благолепно выпятит спину, а другой раб
бога вышнего вкатит ему, сколько указано, и все шло преблагополучно, ну так нет же! — вдруг это все для чего-то отменили и сделали такое егалите и братарните, что, — извольте вам, — всякий пройдисвiт уже может говорить и
обижаться!