Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Прочтите его сами! Нет, сударыня, я, благодаря
Бога, не так воспитана. Я могу письма получать, а читать их всегда
велю другому. (К мужу.) Читай.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради
Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня,
вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
Княгиня лечится от ревматизма, а дочь
Бог знает от чего; я
велел обеим пить по два стакана в день кислосерной воды и купаться два раза в неделю в разводной ванне.
Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за сердце, да и
поведет по всей душе, как будто смычком.
Баба приходила такой бабой, так развизгивалась, такая была хворая, больная, таких скверных, гадких наворачивала на себя тряпок — уж откуда она их набирала,
бог ее
весть.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает что расскажет: или
поведет речь о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и
повел проворно господина вверх по всей деревянной галдарее показывать ниспосланный ему
Богом покой.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная, прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот
Бог тебе порука». —
«Итак, пошли тихонько внука
С запиской этой к О… к тому…
К соседу… да
велеть ему,
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
Не мадригалы Ленский пишет
В альбоме Ольги молодой;
Его перо любовью дышит,
Не хладно блещет остротой;
Что ни заметит, ни услышит
Об Ольге, он про то и пишет:
И полны истины живой
Текут элегии рекой.
Так ты, Языков вдохновенный,
В порывах сердца своего,
Поешь
бог ведает кого,
И свод элегий драгоценный
Представит некогда тебе
Всю
повесть о твоей судьбе.
— Да ведь он бусурмен: и
Бог и Святое Писание
велит бить бусурменов.
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо,
бог знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего атамана, а исполняйте то, что сами знаете: сами знаете, что
велит козацкая честь.
Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю
Бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи!
— Ради
бога, успокойтесь, не пугайтесь! — говорил он скороговоркой, — он переходил улицу, его раздавила коляска, не беспокойтесь, он очнется, я
велел сюда нести… я у вас был, помните… Он очнется, я заплачу!
— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили дверь, — спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай
бог, чтобы часов десять проспал. У него Настасья;
велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам отрапортует, а затем и вы на боковую; изморились, я вижу, донельзя.
— Как я могу тебе в этом обещаться? — отвечал я. — Сам знаешь, не моя воля:
велят идти против тебя — пойду, делать нечего. Ты теперь сам начальник; сам требуешь повиновения от своих. На что это будет похоже, если я от службы откажусь, когда служба моя понадобится? Голова моя в твоей власти: отпустишь меня — спасибо; казнишь —
бог тебе судья; а я сказал тебе правду.
«Стой! стой!» — раздался голос, слишком мне знакомый, — и я увидел Савельича, бежавшего нам навстречу. Пугачев
велел остановиться. «Батюшка, Петр Андреич! — кричал дядька. — Не покинь меня на старости лет посреди этих мошен…» — «А, старый хрыч! — сказал ему Пугачев. — Опять
бог дал свидеться. Ну, садись на облучок».
Шары поминутно летали у меня через борт; я горячился, бранил маркера, который считал
бог ведает как, час от часу умножал игру, словом —
вел себя как мальчишка, вырвавшийся на волю.
«Нет, — решила она наконец, —
бог знает, куда бы это
повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на свете».
«Все, говорит, я исследовал и, кроме
бога, утверждаемого именно православной церковью, ничего неоспоримого — нет!» — «А — как же третий инстинкт, инстинкт познания?» Оказывается, он-то и
ведет к
богу, это есть инстинкт богоискательства.
— Сто восемьдесят шесть… семнадцать… — слышал он. — Войну мы
ведем, младшее офицерье. Мы — впереди мужиков, которые ненавидят нас, дворянство, впереди рабочих, которых вы, интеллигенты, настраиваете против царя, дворян и
бога…
—
Бог мой, это, кажется, не очень приятная дама! — усталым голосом сказала она. — Еврейка? Нет? Как странно, такая практичная. Торгуется, как на базаре. Впрочем, она не похожа на еврейку. Тебе не показалось, что она сообщила о Дмитрии с оттенком удовольствия? Некоторым людям очень нравится сообщать дурные
вести.
— А не боялся, что я не спала ночь,
Бог знает что передумала и чуть не слегла в постель? — сказала она,
поводя по нем испытующим взглядом.
— Отчего же не полюбить?
Бог всех
велел любить.
— Жизнь — долг, обязанность, следовательно, любовь — тоже долг: мне как будто
Бог послал ее, — досказала она, подняв глаза к небу, — и
велел любить.
— Мы было хотели, да братец не
велят, — живо перебила она и уж совсем смело взглянула на Обломова, — «
Бог знает, что у него там в столах да в шкапах… — сказали они, — после пропадет — к нам привяжутся…» — Она остановилась и усмехнулась.
— И мне жаль, Борюшка. Я хотела сама съездить к нему — у него честная душа, он — как младенец!
Бог дал ему ученость, да остроты не дал… закопался в свои книги! У кого он там на руках!.. Да вот что: если за ним нет присмотру, перевези его сюда — в старом доме пусто, кроме Вериной комнаты… Мы его там пока поместим… Я на случай
велела приготовить две комнаты.
— Да ну
Бог с тобой, какой ты беспокойный: сидел бы смирно! — с досадой сказала бабушка. — Марфенька,
вели сходить к Ватрухину, да постой, на вот еще денег,
вели взять две бутылки: одной, я думаю, мало будет…
— Ах, дай
Бог: умно бы сделали! Вы хуже Райского в своем роде, вам бы нужнее был урок. Он артист, рисует, пишет
повести. Но я за него не боюсь, а за вас у меня душа не покойна. Вон у Лозгиных младший сын, Володя, — ему четырнадцать лет — и тот вдруг объявил матери, что не будет ходить к обедне.
— Яков,
вели Кузьме проводить домой Акима Акимыча! — приказывала бабушка. — И проводи его сам, чтоб он не ушибся! Ну, прощай,
Бог с тобой: не кричи, ступай, девочек разбудишь!
Вина в самом деле пока в этой стороне нет — непьющие этому рады: все, поневоле,
ведут себя хорошо, не разоряются. И мы рады, что наше вино вышло (разбилось на горе, говорят люди), только Петр Александрович жалобно по вечерам просит рюмку вина, жалуясь, что зябнет. Но без вина решительно лучше, нежели с ним: и люди наши трезвы, пьют себе чай, и, слава
Богу, никто не болен, даже чуть ли не здоровее.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно о стриженой, а она уж
велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.]
Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Христианство, употреблявшее это слово в более строгом смысле, называло мистикой лишь путь души, который
вел к соединению с
Богом.
Сектантская психология и в религиозной жизни есть уклон и
ведет к самоутверждению и самопогруженности, а в жизни политической она не имеет никаких прав на существование, так как всегда является сотворением себе кумира из относительных вещей мира, подменой Абсолютного
Бога относительным миром.
—
Бог с ними-с. Илюшечка не
велел. Мне
Бог там заплатит-с.
Она умоляет, она не отходит, и когда
Бог указывает ей на пригвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, — то она
велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора.
Сунцай назвал дикушек по-своему и сказал, что
бог Эндури [Божество, сотворившее мир.] нарочно создал непугливую птицу и
велел ей жить в самых пустынных местах, для того чтобы случайно заблудившийся охотник не погиб с голоду.
— Ну, полно, не робей. Стыдись!.. чего вертишься?.. Пой, как
Бог тебе
велит.
На склоне неглубокого оврага, возле самого плетня, виднелась пасека; узенькая тропинка
вела к ней, извиваясь змейкой между сплошными стенами бурьяна и крапивы, над которыми высились,
бог ведает откуда занесенные, остроконечные стебли темно-зеленой конопли.
Кампельмейстера из немцев держал, да зазнался больно немец; с господами за одним столом кушать захотел, так и
велели их сиятельство прогнать его с
Богом: у меня и так, говорит, музыканты свое дело понимают.
— Ну, так по рукам, Николай Еремеич (купец ударил своими растопыренными пальцами по ладони конторщика). И с
Богом! (Купец встал.) Так я, батюшка Николай Еремеич, теперь пойду к барыне-с и об себе доложить велю-с, и так уж я и скажу: Николай Еремеич, дескать, за шесть с полтиною-с порешили-с.
Маша смотрела на него с изумлением и перевела слова его Кирилу Петровичу. Кирила Петрович ничего не отвечал,
велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом, обратясь к своим людям, сказал: «Каков молодец! не струсил, ей-богу, не струсил». С той минуты он Дефоржа полюбил и не думал уж его пробовать.
— В лесу есть белые березы, высокие сосны и ели, есть тоже и малая мозжуха.
Бог всех их терпит и не
велит мозжухе быть сосной. Так вот и мы меж собой, как лес. Будьте вы белыми березами, мы останемся мозжухой, мы вам не мешаем, за царя молимся, подать платим и рекрутов ставим, а святыне своей изменить не хотим. [Подобный ответ (если Курбановский его не выдумал) был некогда сказан крестьянами в Германии, которых хотели обращать в католицизм. (Прим. А. И. Герцена.)]
И после всего этого великий иконоборец испугался освобожденной личности человека, потому что, освободив ее отвлеченно, он впал снова в метафизику, придал ей небывалую волю, не сладил с нею и
повел на заклание
богу бесчеловечному, холодному
богу справедливости,
богу равновесия, тишины, покоя,
богу браминов, ищущих потерять все личное и распуститься, опочить в бесконечном мире ничтожества.
— Ей-богу, не знаю, — говорил офицер, — как это случилось и что со мной было, но я сошел с чердака и
велел унтеру собрать команду. Через два часа мы его усердно искали в другом поместье, пока он пробирался за границу. Ну, женщина! Признаюсь!
— Ты что ж это! взаправду бунтовать вздумала! — крикнула она на нее, — по-твоему, стало быть, ежели, теперича, праздник, так и барыниных приказаний исполнять не следует! Сидите, мол, склавши ручки, сам
Бог так
велел! Вот я тебя… погоди!
— Людмила Андреевна! — сказал он, торжественно протягивая ей руку, — я предлагаю вам свою руку, возьмите ее? Это рука честного человека, который бодро
поведет вас по пути жизни в те высокие сферы, в которых безраздельно царят истина, добро и красота. Будемте муж и жена перед
Богом и людьми!
— Не знаю, где и спать-то его положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено. Ну, ин
ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси
бог! чтоб и не думал!
— То-то, «
Бог рассудит»!
Велю я тебя отодрать на конюшне и увижу, как ты благодарить меня будешь!
— То-то. С
Богом;
ведите жеребца назад.
— Зачем прикидываться! Мы свое дело в открытую
ведем; слава
Богу, довольны, не жалуемся. А я вот о чем вас хотел, Федор Васильевич, просить: не пожалуете ли мне сколько-нибудь должку?