Неточные совпадения
Месяц, еще светивший, когда он выходил, теперь только
блестел, как кусок ртути; утреннюю зарницу, которую прежде нельзя было не видеть, теперь надо было искать; прежде неопределенные пятна
на дальнем
поле теперь уже ясно были видны.
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет
поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды
на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Пришла, рассыпалась; клоками
Повисла
на суках дубов;
Легла волнистыми коврами
Среди
полей, вокруг холмов;
Брега с недвижною рекою
Сравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз. И рады мы
Проказам матушки зимы.
Не радо ей лишь сердце Тани.
Нейдет она зиму встречать,
Морозной пылью подышать
И первым снегом с кровли бани
Умыть лицо, плеча и грудь:
Татьяне страшен зимний путь.
Но наше северное лето,
Карикатура южных зим,
Мелькнет и нет: известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко
блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился
на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора.
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь
полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно
на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая
на брег.
Ярким летним днем Самгин ехал в Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд не торопясь катился по
полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца
блестели, изгибались штыки,
блестели оловянные глаза
на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Блестела золотая парча, как ржаное
поле в июльский вечер
на закате солнца; полосы глазета напоминали о голубоватом снеге лунных ночей зимы, разноцветные материи — осеннюю расцветку лесов; поэтические сравнения эти явились у Клима после того, как он побывал в отделе живописи, где «объясняющий господин», лобастый, длинноволосый и тощий, с развинченным телом, восторженно рассказывая публике о пейзаже Нестерова, Левитана, назвал Русь парчовой, ситцевой и наконец — «чудесно вышитой по бархату земному шелками разноцветными рукою величайшего из художников — божьей рукой».
Самгин, доставая папиросы, наклонился и скрыл невольную усмешку.
На полу — толстый ковер малинового цвета, вокруг — много мебели карельской березы, тускло
блестит бронза;
на стенах — старинные литографии, комнату наполняет сладковатый, неприятный запах. Лидия — такая тонкая, как будто все вокруг сжимало ее, заставляя вытягиваться к потолку.
Размахивая шляпой, он указал ею
на жандарма; лицо у него было серое,
на висках выступил пот, челюсть тряслась, и глаза, налитые кровью, гневно
блестели. Он сидел
на постели в неудобной позе, вытянув одну ногу, упираясь другою в
пол, и рычал...
— Я знаю их, — угрожающе заявил рыженький подпоручик Алябьев, постукивая палкой в
пол, беленький крестик
блестел на его рубахе защитного цвета,
блестели новенькие погоны, золотые зубы, пряжка ремня, он весь был как бы пронизан блеском разных металлов, и даже голос его звучал металлически. Он встал, тяжело опираясь
на палку, и, приведя в порядок медные, длинные усы, продолжал обвинительно: — Это — рабочие с Выборгской стороны, там все большевики, будь они прокляты!
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый ковер лежал
на полу, стены тоже были завешаны коврами, высоко
на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним
на столе кипел самовар красной меди, мягко
блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. В саду и
на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали
поле с рожью точно горит огнем, да речка так
блестит и сверкает
на солнце, что глазам больно.
Плод
полей и грозды сладки
Не
блистают на пирах;
Лишь дымятся тел остатки
На кровавых алтарях.
И куда печальным оком
Там Церера ни глядит —
В унижении глубоком
Человека всюду зрит!
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже
полы были некрашеные; зато все
блистало чистотой,
на окнах было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие, покоробленные листья; сторона рощи, обращенная стеною в
поле, вся дрожала и сверкала мелким сверканьем, четко, но не ярко;
на красноватой траве,
на былинках,
на соломинках — всюду
блестели и волновались бесчисленные нити осенних паутин.
Блеснул день, но не солнечный: небо хмурилось и тонкий дождь сеялся
на поля,
на леса,
на широкий Днепр. Проснулась пани Катерина, но не радостна: очи заплаканы, и вся она смутна и неспокойна.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь узорные — во льду — стекла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и зажигая темные глаза фосфорическим огнем. Шелковая головка, прикрыв волосы бабушки,
блестит, точно кованая, темное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по
полу.
Цыганок не двигался, только пальцы рук, вытянутых вдоль тела, шевелились, цапаясь за
пол, и
блестели на солнце окрашенные ногти.
Утка вся пестренькая, по светло-коричневому
полю испещрена темными продольными крапинками;
на правильных перьях
блестит зеленая, золотистая полоса, косиц в хвосте нет; лапки такие же красноватые, как у селезня, а нос обыкновенного рогового цвета.
С одной стороны дороги — необозримое озимое
поле, кое-где перерезанное неглубокими овражками,
блестит мокрой землею и зеленью и расстилается тенистым ковром до самого горизонта; с другой стороны — осиновая роща, поросшая ореховым и черемушным подседом, как бы в избытке счастия стоит, не шелохнется и медленно роняет с своих обмытых ветвей светлые капли дождя
на сухие прошлогодние листья.
Эта сторона была вся в черной тени, а
на другую падал ярко-бледный свет, и казалось,
на ней можно было рассмотреть каждую травку. Выемка уходила вниз, как темная пропасть;
на дне ее слабо
блестели отполированные рельсы. Далеко за выемкой белели среди
поля правильные ряды остроконечных палаток.
Но и домашнее обучение стрельбе окончено. «Умей чистить и протирать винтовку, чтобы она и снаружи и снутри у тебя
блестела, как зеркало». Наступает утро, когда весь батальон, со знаменем, строгим строем, в белых каламянковых рубахах, под восхитительную музыку своего оркестра, покидает плац училища и через всю Москву молодецки марширует
на Ходынское
поле в старые-престарые лагери.
Бегут нестройными толпами
И видят: в
поле меж врагами,
Блистая в латах, как в огне,
Чудесный воин
на коне
Грозой несется, колет, рубит,
В ревущий рог, летая, трубит…
Когда комнаты стояли пустые, в ожидании новых насельников, я зашел посмотреть
на голые стены с квадратными пятнами
на местах, где висели картины, с изогнутыми гвоздями и ранами от гвоздей. По крашеному
полу были разбросаны разноцветные лоскутки, клочья бумаги, изломанные аптечные коробки, склянки от духов и
блестела большая медная булавка.
Несколько человек следили за этой работой. Может быть, они пробовали машину, а может быть, обрабатывали
поле, но только ни один не был похож
на нашего пахаря. Матвей пошел от них в другую сторону, где сквозь зелень
блеснула вода…
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно
блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с
пола, хватают её за ноги, бросаются
на грудь и
на лицо ей.
Матвей смотрел в сторону города:
поле курилось розоватым паром, и всюду
на нём золотисто
блестели красные пятна, точно кто-то щедро разбросал куски кумача. Солнце опустилось за дальние холмы, город был не виден. Зарево заката широко распростёрло огненные крылья, и в красном огне плавилась туча, похожая
на огромного сома.
— Я любовался видом. Посмотри, как эти
поля горячо
блестят на солнце! (Берсенев немного пришепетывал.)
Ровно в шесть часов вечера приехал добродушный немец в Голубиную Солободку, к знакомому домику; не встретив никого в передней, в зале и гостиной, он хотел войти в спальню, но дверь была заперта; он постучался, дверь отперла Катерина Алексевна; Андрей Михайлыч вошел и остановился от изумления:
пол был устлан коврами; окна завешены зелеными шелковыми гардинами; над двуспальною кроватью висел парадный штофный занавес; в углу горела свечка, заставленная книгою; Софья Николавна лежала в постели,
на подушках в парадных же наволочках, одетая в щегольской, утренний широкий капот; лицо ее было свежо, глаза
блистали удовольствием.
На полу блестели револьверные гильзы.
— Здорово, Марка! Я тебе рад, — весело прокричал старик и быстрым движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему
полу, посмотрел
на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало
на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз, и сделал выходку. — Ловко, что ль! — спросил он,
блестя маленькими глазками. — Лукашка чуть усмехнулся. — Что, аль
на кордон? — сказал старик.
Она встала с кресла и посмотрела
на Литвинова сверху вниз, чуть улыбаясь и щурясь и обнаженною до локтя рукою отводя от лица длинный локон,
на котором
блистали две-три капли слез. Богатая кружевная косынка соскользнула со стола и упала
на пол, под ноги Ирины. Она презрительно наступила
на нее.
Илья исподлобья осматривал лавку. В корзинах со льдом лежали огромные сомы и осетры,
на полках были сложены сушёные судаки, сазаны, и всюду
блестели жестяные коробки. Густой запах тузлука стоял в воздухе, в лавке было душно, тесно.
На полу в больших чанах плавала живая рыба — стерляди, налимы, окуни, язи. Но одна небольшая щука дерзко металась в воде, толкала других рыб и сильными ударами хвоста разбрызгивала воду
на пол. Илье стало жалко её.
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь
на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по
полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и
блестя на зубах.
Забор из белого ноздреватого камня уже выветрился и обвалился местами, и
на флигеле, который своею глухою стеной выходил в
поле, крыша была ржавая, и
на ней кое-где
блестели латки из жести.
Дожди наконец перестали, земля высохла. Встанешь утром, часа в четыре, выйдешь в сад — роса
блестит на цветах, шумят птицы и насекомые,
на небе ни одного облачка; и сад, и луг, и река так прекрасны, но воспоминания о мужиках, о подводах, об инженере! Я и Маша вместе уезжали
на беговых дрожках в
поле взглянуть
на овес. Она правила, я сидел сзади; плечи у нее были приподняты, и ветер играл ее волосами.
Было тихое летнее утро. Солнце уже довольно высоко стояло
на чистом небе; но
поля еще
блестели росой, из недавно проснувшихся долин веяло душистой свежестью, и в лесу, еще сыром и не шумном, весело распевали ранние птички.
На вершине пологого холма, сверху донизу покрытого только что зацветшею рожью, виднелась небольшая деревенька. К этой деревеньке, по узкой проселочной дорожке, шла молодая женщина, в белом кисейном платье, круглой соломенной шляпе и с зонтиком в руке. Казачок издали следовал за ней.
Стены коридора были выложены снизу до половины коричневым кафелем,
пол — серым и черным в шашечном порядке, а белый свод, как и остальная часть стен до кафеля,
на правильном расстоянии друг от друга
блестел выгнутыми круглыми стеклами, прикрывающими электрические лампы.
На нас никто не обращал внимания. Тогда я сунул ему пол-арбуза и кусок пшеничного хлеба. Он схватил всё это и исчез, присев за груду товара. Иногда оттуда высовывалась его голова в шляпе, сдвинутой
на затылок, открывавшей смуглый, потный лоб. Его лицо
блестело от широкой улыбки, и он почему-то подмигивал мне, ни
на секунду не переставая жевать. Я сделал ему знак подождать меня, ушёл купить мяса, купил, принёс, отдал ему и стал около ящиков так, что совершенно скрыл франта от посторонних взглядов.
И осторожная змея
Из темной щели выползает
На плиту старого крыльца,
То вдруг совьется в три кольца,
То ляжет длинной полосою
И
блещет, как булатный меч,
Забытый в
поле давних сеч,
Ненужный падшему герою!..
Сквозь листья дождик пробирался;
Вдали
на тучах гром катался;
Блистая, молния струёй
Пещеру темну озаряла,
Где пленник бедный мой лежал,
Он весь промок и весь дрожал… //....................
Гроза по-малу утихала;
Лишь капала вода с дерев;
Кой-где потоки меж холмов
Струею мутною бежали
И в Терек с брызгами впадали.
Черкесов в темном
поле нет…
И тучи врозь уж разбегают,
И кой-где звездочки мелькают;
Проглянет скоро лунный свет.
В полночь Успеньева дня я шагаю Арским
полем, следя, сквозь тьму, за фигурой Лаврова, он идет сажен
на пятьдесят впереди.
Поле — пустынно, а все-таки я иду «с предосторожностями», — так советовал Лавров, — насвистываю, напеваю, изображая «мастерового под хмельком». Надо мною лениво плывут черные клочья облаков, между ними золотым мячом катится луна, тени кроют землю, лужи
блестят серебром и сталью. За спиною сердито гудит город.
Так сталь кольчуги иль копья
(Когда забыты после бою
Они
на поле роковом),
В кустах найденная луною,
Блистает в сумраке ночном.
Шел толстый, как бочка, Алексей Максимович Симцов, бывший лесничий, а ныне торговец спичками, чернилами, ваксой, старик лет шестидесяти, в парусиновом пальто и в широкой шляпе, прикрывавшей измятыми
полями его толстое и красное лицо с белой густой бородой, из которой
на свет божий весело смотрел маленький пунцовый нос и
блестели слезящиеся циничные глазки. Его прозвали Кубарь — прозвище метко очерчивало его круглую фигуру и речь, похожую
на жужжание.
И снова змеится в зеленой свежей траве речка, то скрываясь за бархатными холмами, то опять
блестя своей зеркальной грудью, снова тянется широкая, черная, изрытая дорога, благоухает талая земля, розовеет вода в
полях, ветер с ласковой, теплой улыбкой обвевает лицо, и снова Меркулов покачивается мерно взад и вперед
на остром лошадином хребте, между тем как сзади тащится по дороге соха, перевернутая сошником вверх.
Половина тёмно-синего неба была густо засеяна звёздами, а другая, над
полями, прикрыта сизой тучей. Вздрагивали зарницы, туча
на секунду обливалась красноватым огнём. В трёх местах села лежали жёлтые полосы света — у попа, в чайной и у лавочника Седова; все эти три светлые пятна выдвигали из тьмы тяжёлое здание церкви, лишённое ясных форм. В реке
блестело отражение Венеры и ещё каких-то крупных звёзд — только по этому и можно было узнать, где спряталась река.
Чай пили в маленькой светлой каморке с двумя окнами, выходившими в
поле, залитое золотистым сиянием утреннего солнца.
На дёрне, под окнами, ещё
блестела роса, вдали,
на горизонте, в туманно-розоватой дымке утра, стояли деревья почтового тракта. Небо было чисто, с
поля веяло в окна запахом сырой травы и земли.
В рыбачьей хижине сидит у огня Жанна, жена рыбака, и чинит старый парус.
На дворе свистит и воет ветер и, плескаясь и разбиваясь о берег, гудят волны…
На дворе темно и холодно,
на море буря, но в рыбачьей хижине тепло и уютно. Земляной
пол чисто выметен; в печи не потух еще огонь;
на полке
блестит посуда.
На кровати с опущенным белым пологом спят пятеро детей под завывание бурного моря. Муж-рыбак с утра вышел
на своей лодке в море и не возвращался еще. Слышит рыбачка гул волн и рев ветра. Жутко Жанне.
Вот ящерица здесь меж зелени и плит,
Блестя как изумруд, извилисто скользит,
И любо ей играть в молчании могильном,
Где
на пол солнца луч столбом ударил пыльным…
Когда в солнечное утро летом пойдешь в лес, то
на полях, в траве видны алмазы. Все алмазы эти
блестят и переливаются
на солнце разными цветами — и желтым, и красным, и синим. Когда подойдешь ближе и разглядишь, что это такое, то увидишь, что это капли росы собрались в треугольных листах травы и
блестят на солнце.