Неточные совпадения
Верста с цифрой летит тебе в очи; занимается утро; на побелевшем холодном небосклоне
золотая бледная полоса; свежее и жестче становится ветер: покрепче в теплую шинель!.. какой славный холод! какой чудный, вновь обнимающий тебя сон!
Зосимов был высокий и жирный человек, с одутловатым и бесцветно-бледным, гладковыбритым лицом, с белобрысыми прямыми волосами, в очках и с большим
золотым перстнем на припухшем от жиру пальце.
Молодой человек, черноволосый,
бледный, в черном костюме, с галстуком как будто из
золотой парчи, нахмуря высокий лоб, напряженно возглашал...
Дождь вдруг перестал мыть окно, в небо
золотым мячом выкатилась луна; огни станций и фабрик стали скромнее,
побледнели, стекло окна казалось обрызганным каплями ртути. По земле скользили избы деревень, точно барки по реке.
Посмотрела бы она, как этот удав тянется передо мной, сверкая изумрудами и
золотом, когда его греет и освещает солнце, и как
бледнеет, ползя во мраке, шипя и грозя острыми зубами!
Бледная зелень ярко блеснула на минуту, лучи покинули ее и осветили гору, потом пали на город, а гора уже потемнела; лучи заглядывали в каждую впадину, ласкали крутизны, которые, вслед за тем, темнели, потом облили блеском разом три небольшие холма, налево от Нагасаки, и, наконец, по всему берегу хлынул свет, как
золото.
Старичок-священник, с опухшим желто-бледным лицом, в коричневой рясе с
золотым крестом на груди и еще каким-то маленьким орденом, приколотым сбоку на рясе, медленно под рясой передвигая свои опухшие ноги, подошел к аналою, стоящему под образом.
Листва на березах была еще почти вся зелена, хотя заметно
побледнела; лишь кое-где стояла одна, молоденькая, вся красная или вся
золотая, и надобно было видеть, как она ярко вспыхивала на солнце, когда его лучи внезапно пробивались, скользя и пестрея, сквозь частую сетку тонких веток, только что смытых сверкающим дождем.
— Встань! — сказала ласково государыня. — Если так тебе хочется иметь такие башмаки, то это нетрудно сделать. Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с
золотом! Право, мне очень нравится это простодушие! Вот вам, — продолжала государыня, устремив глаза на стоявшего подалее от других средних лет человека с полным, но несколько
бледным лицом, которого скромный кафтан с большими перламутровыми пуговицами, показывал, что он не принадлежал к числу придворных, — предмет, достойный остроумного пера вашего!
С проникновенной и веселой ясностью он сразу увидел и
бледную от зноя голубизну неба, и
золотой свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень дальнего поля, — точно он не замечал их раньше, — и вдруг почувствовал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он принадлежит к этой стройной, неподвижной могучей массе людей, таинственно скованных одной незримой волей…
Сквозь полку шлема проходила отвесно железная золоченая стрела, предохранявшая лицо от поперечных ударов; но Вяземский, из удальства, не спустил стрелы, а напротив, поднял ее посредством щурепца до высоты яхонтового снопа, так что
бледное лицо его и темная борода оставались совершенно открыты, а стрела походила на
золотое перо, щегольски воткнутое в полку ерихонки.
Сели на скамью под вишнями,
золотые ленты легли им плечи, на грудь и колена её, она их гладила
бледными руками, а сквозь кожу рук было видно кровь, цвета утренней зари.
На ней было черное креповое платье с едва заметными
золотыми украшениями; ее плечи белели матовою белизной, а лицо, тоже
бледное под мгновенною алою волной, по нем разлитою, дышало торжеством красоты, и не одной только красоты: затаенная, почти насмешливая радость светилась в полузакрытых глазах, трепетала около губ и ноздрей…
Привели Веру: она стояла за решёткой в сером халате до пят, в белом платочке.
Золотая прядь волос лежала на её левом виске, щека была
бледная, губы плотно сжаты, и левый глаз её, широко раскрытый, неподвижно и серьёзно смотрел на Громова.
Сердце захолонуло. Я все забыл: где я? что я? Я вижу себя стоящим в необъятном просторе: мрак бездны глубоко внизу, розовое
золото двух снеговых вершин над моим, гигантских размеров, вторым «я». Стою, не в силах пошевелиться. Второй «я» зачаровал меня, поглотил весь мир. Он начинает
бледнеть и как будто таять.
Фома молча поклонился ей, не слушая ни ее ответа Маякину, ни того, что говорил ему отец. Барыня пристально смотрела на него, улыбаясь приветливо. Ее детская фигура, окутанная в какую-то темную ткань, почти сливалась с малиновой материей кресла, отчего волнистые
золотые волосы и
бледное лицо точно светились на темном фоне. Сидя там, в углу, под зелеными листьями, она была похожа и на цветок и на икону.
В далекой и
бледной глубине неба только что проступали звездочки; на западе еще алело — там и небосклон казался ясней и чище; полукруг луны блестел
золотом сквозь черную сетку плакучей березы.
Не зная, о ком они говорили, я представил человека в синих очках, с
бледным, ехидным ртом и большими ушами, сходящего с крутой вершины по сундукам, окованным
золотыми скрепами.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала
золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы
бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Светает. Горы снеговые
На небосклоне голубом
Зубцы подъемлют
золотые;
Слилися с утренним лучом
Края волнистого тумана,
И на верху горы Шайтана
Огонь, стыдясь перед зарей,
Бледнеет — тихо приподнялся,
Как перед смертию больной,
Угрюмый князь с земли сырой.
Казалось, вспомнить он старался
Рассказ ужасный и желал
Себя уверить он, что спал;
Желал бы счесть он всё мечтою…
И по челу провел рукою;
Но грусть жестокий властелин!
С чела не сгладил он морщин.
В черном подряснике с тускло поблескивающим шитьем епитрахили и наперстным крестом на груди отец Модест, еще более
бледный и усталый, нежели зимой на уроках, проходит туда, где таинственно сверкает
золотом застежек Евангелие и крест на аналое в темном углу клироса. И сразу потянулись длинной серой вереницей старушки-богаделенки на исповедь, за темные ширмочки, к отцу Модесту.
Теперь она может узнать, что в нем находится! Быть может, эта
золотая вещичка украшается его портретом? И, надеясь увидеть благородное лицо с большой черной бородой, она подскочила к лампе, взглянула в медальон и
побледнела: вместо бородатого лица она увидела женское, надменное, с величественной улыбкой. Илька узнала это лицо! На
золотой рамочке, в которую был вделан портрет, было вырезано: «Тереза Гейленштраль любит тебя».
Через три дня он явился к Михаилу Дорофеичу и, весь
бледный, дрожащей рукой достал из-за обшлага
золотой и подал ему.
Довершили последний стог. Мужики связывали веревки, курили. Дедка Степан очесывал граблями серо-зеленый стог. Старик был
бледнее обычного и больше горбился. Глаза скорбно превозмогали усталость, но все-таки, щурясь, радостно светились, глядя, как закат нежно-золотым сиянием возвещал прочное вёдро.
Он помог выйти толстой маленькой женщине в чепчике на голове и в клетчатом платке на плечах и высокой, тоненькой и
бледной девочке лет двенадцати на вид, с белокурыми, отливающими
золотом кудрями и кротким, миловидным личиком, напоминающим прекрасные лица ангелов, изображаемых на картинах.
Даже часы молчали… Княжна Тараканова, казалось, уснула в
золотой раме, а вода и крысы замерли по воле волшебства. Дневной свет, боясь нарушить общий покой, едва пробивался сквозь спущенные сторы и
бледными, дремлющими полосами ложился на мягкие ковры.
Из вагона второго класса вышел только один пассажир, молодой человек лет двадцати трех, небольшого роста, но стройный, шатен с
бледным, выразительным лицом и умными карими глазами, уверенно смотревшими через
золотое пенсне, крепко сидевшее на правильном, с маленькой горбинкой носу.
Духовник шел с дарами на лестницу; вслед за ним входил Антонио Фиоравенти; навстречу шел хозяин дома,
бледный, дрожащий, с растрепанной головой, с запекшимися губами. Был полдень; солнце ярко освещало лестницу, все предметы резко означались. Первым делом барона, гордого, спесивого, родственника королевского, было броситься к ногам итальянца и молить его о спасении супруги.
Золото, поместья, почести, все сулил он ему, лишь бы спасти ту, которая была для него дороже самой жизни.
Лампада колеблющимся светом озаряла
золотые оклады икон и
бледное лицо молящейся женщины. Воинов не смутила эта молитва.
Протопоп кропил путь святою водой;
золото парчовых одежд начало переливаться; загорели, как жар, богатые царские шапки, и вот пред нами цари: один [Иоанн.] — шестнадцатилетний отрок,
бледный, тщедушный, с безжизненным взором, сгорбившийся, едва смея дышать под тяжестью своей одежды и еще более своего сана; другой [Петр.] — десятилетнее дитя, живой, цветущий здоровьем, с величавою осанкою, с глазами полными огня, ума и нетерпения взирающий на народ, как будто хотел сказать: мой народ!..
Потом, когда она уже мертва, ее, интересно
бледную, черноволосую, одевают в розовое платье (оно ей к лицу) и кладут в очень дорогой гроб на
золотых ножках, полный цветов.
По одну сторону зерцала поставили Мариулу, по другую — Языка; ее, красивую, опрятную, в шелковом наряде, по коему рассыпались
золотые звезды (мать княжны Лелемико унизилась бы в собственных глазах, если бы одевалась небогато), ее,
бледную, дрожащую от страха; его — в черном холщовом мешке, сквозь которого проглядывали два серые глаза и губы, готовые раскрыться, чтобы произнести смертельный приговор.
Лампада колеблющимся светом озаряла
золотые оклады икон и
бледное лицо молящейся женщины.
Прасковья Михайловна дрожа спешила исполнить это приказание. И что ж она увидела? Одна сторона ящика была набита кипами ассигнаций, синеньких, красненьких и беленьких, перевязанных тонкими бечевками, а на другой стороне лежали холстинные пузатые мешочки; сквозь редину их и дырочки кое-где вспыхивал жар
золота. Молодая женщина никогда не видала такого наличного богатства; она то краснела, то
бледнела и растеряла глаза свои.
Ее хорошенькая головка, глубокий взгляд, несколько строгий профиль, немного смуглый цвет матовой кожи ручались за успех, о котором она мечтала и который заранее ее волновал, покрывал обыкновенно
бледные щеки легким румянцем. Небольшая нитка жемчуга на шее, две большие жемчужины в маленьких ушках,
золотой гладкий браслет на левой руке поверх длинной белой перчатки довершали ее наряд.
Он недурно знал небо, его глубокую дневную синеву и белогрудые, не то серебряные, не то
золотые облака, которые проплывают тихо: часто следил за ними, лежа на спине среди травы или на крыше. Но звезд полностью он не знал, так как рано ложился спать; и хорошо знал и помнил только одну звезду, зеленую, яркую и очень внимательную, что восходит на
бледном небе перед самым сном и, по-видимому, на всем небе только одна такая большая.
Вот и молодой месяц блеснул в небе
золотым краем, звездочки вспыхнули на востоке, а заря вечерняя
бледнеет.