Неточные совпадения
Дамы наперерыв принялись сообщать ему все события, рассказали о покупке мертвых душ, о намерении увезти губернаторскую дочку и сбили его совершенно с толку, так что сколько ни продолжал он стоять на одном и том же месте, хлопать левым глазом и
бить себя платком по бороде,
сметая оттуда табак, но ничего решительно не мог понять.
«Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не
бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не
замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!»
— Кто
смеет бить в литавры? — закричал он.
—
Била! Да что вы это! Господи,
била! А хоть бы и
била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете… Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не
замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается… Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— Для тех, кого
бьют, это едва ли забавно, — докторально
заметил Самгин, а Елена философски откликнулась...
Мы друг друга
бить умеем,
А кто нас
бьет — тех не
смеем!
— Хорошо угостили, а? — спросил он, подмигнув острым глазком, и, постучав кирпичом в стену,
метнул его под ноги людям. — Молодых-то сколько
побили, молодых-то! — громко и с явным изумлением сказал он.
Еще сильнее, нежели от упреков, просыпалась в нем бодрость, когда он
замечал, что от его усталости уставала и она, делалась небрежною, холодною. Тогда в нем появлялась лихорадка жизни, сил, деятельности, и тень исчезала опять, и симпатия
била опять сильным и ясным ключом.
Заметив, что Викентьев несколько покраснел от этого предостережения, как будто обиделся тем, что в нем предполагают недостаток такта, и что и мать его закусила немного нижнюю губу и стала слегка
бить такт ботинкой, Татьяна Марковна перешла в дружеский тон, потрепала «милого Николеньку» по плечу и прибавила, что сама знает, как напрасны эти слова, но что говорит их по привычке старой бабы — читать мораль. После того она тихо, про себя вздохнула и уже ничего не говорила до отъезда гостей.
«Добрый! — думала она, — собак не
бьет! Какая же это доброта, коли он ничего подарить не может! Умный! — продолжала она штудировать его, — ест третью тарелку рисовой каши и не
замечает! Не видит, что все кругом смеются над ним! Высоконравственный!..»
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень смешно, если б узнали, что такая «дрянь»
бьет на могущество. Но я еще более изумлю: может быть, с самых первых мечтаний моих, то есть чуть ли не с самого детства, я иначе не мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание: может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом
замечу, что я прощения не прошу.
Но за это их
били по рукам, и они тотчас же смирялись и походили на собак, которые идут сзади прохожих, сгорая желанием укусить, да не
смеют.
— А было ль это при предыдущем старце, Варсонофии? Тот изящности-то, говорят, не любил, вскакивал и
бил палкой даже дамский пол, —
заметил Федор Павлович, подымаясь на крылечко.
— В обыкновенных случаях жизни, — проговорил он тем самодовольно-доктринерским тоном, с которым спорил некогда с Григорием Васильевичем о вере и дразнил его, стоя за столом Федора Павловича, — в обыкновенных случаях жизни мордасы ноне действительно запрещены по закону, и все перестали бить-с, ну, а в отличительных случаях жизни, так не то что у нас, а и на всем свете, будь хоша бы самая полная французская республика, все одно продолжают
бить, как и при Адаме и Еве-с, да и никогда того не перестанут-с, а вы и в отличительном случае тогда не посмели-с.
Все мне вдруг снова представилось, точно вновь повторилось: стоит он предо мною, а я
бью его с размаху прямо в лицо, а он держит руки по швам, голову прямо, глаза выпучил как во фронте, вздрагивает с каждым ударом и даже руки поднять, чтобы заслониться, не
смеет — и это человек до того доведен, и это человек
бьет человека!
За границей теперь как будто и не
бьют совсем, нравы, что ли, очистились, али уж законы такие устроились, что человек человека как будто уж и не
смеет посечь, но зато они вознаградили себя другим и тоже чисто национальным, как и у нас, и до того национальным, что у нас оно как будто и невозможно, хотя, впрочем, кажется, и у нас прививается, особенно со времени религиозного движения в нашем высшем обществе.
Чем ближе подходил человек, тем больше прятался тигр; он совсем сжался в комок. Не
замечая опасности, Дерсу толкнул собаку ногой, но в это время выскочил тигр. Сделав большой прыжок в сторону, он начал
бить себя хвостом и яростно реветь.
Коли кучер сидит князем, да шапки не ломает, да еще посмеивается из-под бороды, да кнутиком шевелит —
смело бей на две депозитки!
— Ах ты рыжая бестия, — говорил садовник, — да как ты
смеешь бить маленького барина…
Подружку? Нет, собачку.
Мани меня, когда ласкать захочешь,
Гони и
бей, коль ласка надоест.
Без жалобы отстану, только взглядом
Слезящимся скажу тебе, что я,
мол,
Приду опять, когда поманишь.
— Что за обидчивость такая! Палками
бьют — не обижаемся, в Сибирь посылают — не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь — не
смей говорить; речь — дерзость, лакей никогда не должен говорить! Отчего же в странах, больше образованных, где, кажется, чувствительность тоже должна быть развитее, чем в Костроме да Калуге, — не обижаются словами?
— Я казенный человек — не
смеете вы меня
бить… Я сам, коли захочу, до начальства дойду… Не
смеете вы! и без вас есть кому меня
бить!
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же,
мол, ты не
бьешь —
бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что дело идет своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Но никто на них не обратил внимания. Поздние игроки, как всегда, очень зарвались. Игра шла очень крупная.
Метал Александр Степанович Саркизов (Саркуша), богатый человек и умелый игрок, хладнокровный и обстоятельный. Он
бил карту за картой и загребал золото и кредитки.
— Говоря откровенно, мне жаль этого старого дурака, — еще раз
заметил Стабровский, крутя усы. — И ничего не поделаешь. Будем
бить его же пятачком, а это самая беспощадная из всех войн.
Первый раз он
бил бабушку на моих глазах так гадко и страшно. Предо мною, в сумраке, пылало его красное лицо, развевались рыжие волосы: в сердце у меня жгуче кипела обида, и было досадно, что я не могу придумать достойной
мести.
Я, с полатей, стал бросать в них подушки, одеяла, сапоги с печи, но разъяренный дед не
замечал этого, бабушка же свалилась на пол, он
бил голову ее ногами, наконец споткнулся и упал, опрокинув ведро с водой. Вскочил, отплевываясь и фыркая, дико оглянулся и убежал к себе, на чердак; бабушка поднялась, охая, села на скамью, стала разбирать спутанные волосы. Я соскочил с полатей, она сказала мне сердито...
Нельзя не
заметить странного обстоятельства, что редко одно и то же ружье
бьет одинаково хорошо и крупною и мелкою дробью.
Само собою разумеется, что бабушка объяснила ему свое мнение насчет телесного наказания, и он не
смел бить нас; но, несмотря на это, он часто угрожал, в особенности мне, розгами и выговаривал слово fouetter [сечь (фр.).] (как-то fouatter) так отвратительно и с такой интонацией, как будто высечь меня доставило бы ему величайшее удовольствие.
— Наша должность, ваше благородие, осмелюсь вам доложить, даже очень довольно строгая. Смотрите, примерно, теперича хоть вы, или другой кто: гуляет,
мол, Федор, в баклуши
бьет! А я, между прочим, нисколько не гуляю, все промежду себя обдумываю. Как, значит, кому угодить и кому что, к примеру, требуется. Все это я завсегда на замечании держать должен. К примеру, хошь бы такой случай: иной купец сам доходит, а другой — через прикащиков.
— Это хорошо, что учителям потрафляешь. В науку пошел — надо потрафлять. Иной раз и занапрасно учитель
побьет, а ты ему:"Покорно,
мол, благодарю, Август Карлыч!"Ведь немцы поди у вас?
— Не
смей бить! Не
смей бить собаку, проклятый! — закричал в исступлении Сергей, царапая ногтями каменную стену.
— Вы посмотрите, какой ужас! Кучка глупых людей, защищая свою пагубную власть над народом,
бьет, душит, давит всех. Растет одичание, жестокость становится законом жизни — подумайте! Одни
бьют и звереют от безнаказанности, заболевают сладострастной жаждой истязаний — отвратительной болезнью рабов, которым дана свобода проявлять всю силу рабьих чувств и скотских привычек. Другие отравляются
местью, третьи, забитые до отупения, становятся немы и слепы. Народ развращают, весь народ!
— Не
смей, говорю,
бить меня, дьявол!
—
Бить солдата бесчестно, — глухо возразил молчавший до сих пор Ромашов. — Нельзя
бить человека, который не только не может тебе ответить, но даже не имеет права поднять руку к лицу, чтобы защититься от удара. Не
смеет даже отклонить головы. Это стыдно!
— Стало быть, и с причиной
бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе
помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" — Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот каким нашего брата судом судят!
— Да так-с. Признаться сказать, вступит иногда этакая глупость в голову: все,
мол, кого-нибудь
бьют, точно лестница такая устроена… Только тот и не
бьет, который на последней ступеньке стоит… Он-то и есть настоящий горюн. А впрочем, и то сказать: с чего мне вдруг взбрелось… Так, значит, починиться не желаете?
— За что ж,
мол, вы, Ефим Семеныч, меня
бьете?
— Теперь это бодрая молодежь в цвете сил и надежд, — восторженно прибавил Капотт, — и любо посмотреть, как она поворачивает и подтягивает! Один только де Сангло сплоховал: поехал на Афон, думал, что его оттуда призовут (каких,
мол, еще доказательств нужно!), ан его не призвали! Теперь он сидит на Афоне, поет на крылосе и
бьет в
било. Так-то, mon cher monsieur! и богу молиться надо умеючи! Чтоб видели и знали, что хотя дух бодр, но плоть от пристойных окладов не отказывается!
Оно, конечно, коли не
бить — не будет добра! — хладнокровно и методически
заметил Черевин, опять вынимая рожок.
— Да тебя и теперь вместо соболя
бить можно, —
заметил Лука Кузьмич. — Ишь, одной одежи рублей на сто будет.
— Оно, конечно, — флегматически
заметил Черевин, — их не
бей, так они… а разве ты ее застал с полюбовником-то?
Так же
били 2-го, 3-го, 4-го, 5-го, 6-го, 7-го, 8-го, 9-го, 10-го, 11-го, 12-го, — каждого по 70 ударов. Все они
молили о пощаде, стонали, кричали. Рыдания и стоны толпы женщин всё становились громче и раздирательнее, и всё мрачнее и мрачнее становились лица мужчин. Но кругом стояли войска и истязание не остановилось до тех пор, пока не совершено было дело в той самой мере, в которой оно представлялось почему-то необходимым капризу несчастного, полупьяного, заблудшего человека, называемого губернатором.
Кот фыркал и старался вырваться, но не
смел показать когтей, — за это его жестоко
били. Наконец забава Передонову наскучила, и он бросил кота.
Его очень беспокоил Шакир, он тоже стоял в церкви, тряс головой и мычал, точно у него болели зубы, — Матвей боялся, как бы окуровцы не
заметили и не
побили татарина.
— Цветком? Ничего, ловко! Он во всём ловок. Пьяный я тогда был, а когда я пьян, мне проповедь читать припадает охота. Всех бы я учил — просто беда! Даже ротному однажды подсунул словцо: бог,
мол, не велел в морду
бить! Вспороли кожу-то…
— Этой бедной девушке почти не хлопают, — сказала Елена, — а я в тысячу раз предпочитаю ее какой-нибудь самоуверенной второстепенной знаменитости, которая бы ломалась и кривлялась и все
била бы на эффект. Этой как будто самой не до шутки; посмотри, она не
замечает публики.
— Да, это
бьет, —
заметил он. — Но есть продолжение, конечно?
— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысяче палок всыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все
бей! Бывало, тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк
мелом по спине, — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну, и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!