Неточные совпадения
Аркадий сказал правду: Павел Петрович не раз помогал своему брату; не раз, видя, как он
бился и ломал себе
голову, придумывая, как бы извернуться, Павел Петрович медленно подходил к окну и, засунув
руки в карманы, бормотал сквозь зубы: «Mais je puis vous donner de l'argent», [Но я могу дать тебе денег (фр.).] — и давал ему денег; но в этот день у него самого ничего не было, и он предпочел удалиться.
— Ах, как
бьется здесь, как больно! — шептала она, прикладывая
руку к
голове. — Боже, когда эта казнь кончится? Скорей бы, скорей сказать ей все! А там, после нее — пусть весь мир знает, смотрит!..
«Все молчит: как привыкнешь к нему?» — подумала она и беспечно опять склонилась
головой к его
голове, рассеянно пробегая усталым взглядом по небу, по сверкавшим сквозь ветви звездам, глядела на темную массу леса, слушала шум листьев и задумалась, наблюдая, от нечего делать, как под
рукой у нее
бьется в левом боку у Райского.
Ромашов, бледнея, посмотрел с ненавистью в глаза Николаеву. Ноги и
руки у него вдруг страшно отяжелели,
голова сделалась легкой и точно пустой, а сердце пало куда-то глубоко вниз и
билось там огромными, болезненными толчками, сотрясая все тело.
К довершению всего она почувствовала себя матерью, и вдруг какая-то страшная бездна разверзлась перед нею. Глаза затуманились,
голова наполнилась гулом; ноги и
руки дрожали, сердце беспорядочно
билось; одна мысль отчетливо представлялась уму:"Теперь я пропала".
Конечно, у нее еще был выход: отдать себя под покровительство волостного писаря, Дрозда или другого влиятельного лица, но она с ужасом останавливалась перед этой перспективой и в безвыходном отчаянии металась по комнате, ломала себе
руки и
билась о стену
головой. Этим начинался ее день и этим кончался. Ночью она видела страшные сны.
Она сердилась, взмахивала
руками, они обнажались нише локтей, а кофта на груди иногда распахивалась. Кожемякин опускал глаза, сердце его учащённо
билось, в
голове стучали молотки, и несколько минут он ничего не понимал и не слышал.
Положит меня, бывало, на колени к себе, ищет ловкими пальцами в
голове, говорит, говорит, — а я прижмусь ко груди, слушаю — сердце её
бьётся, молчу, не дышу, замер, и — самое это счастливое время около матери, в
руках у ней вплоть её телу, ты свою мать помнишь?
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все сильнее, и я чувствовал, как трепетало под моими
руками ее сильное, крепкое, горячее тело, как часто
билось около моей груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от болезни
голову, как пьяное вино, и я начал терять самообладание.
— Эх, дядя, дядя! Все ты причиною — ей-богу, так!.. Оставил меня как есть без
рук! — говорил он всякий раз, когда старик являлся на площадке. — Что головой-то мотаешь?.. Вестимо, так; сам видишь:
бьемся,
бьемся с Гришуткой, а толку все мало: ничего не сделаешь!.. Аль подсобить пришел?
Нехлюдов вскочил с лавки и хотел поднять старуху, но она с каким-то сладострастьем отчаяния
билась головой о земляной пол и отталкивала
руку барина.
Горький укор, ядовитое презрение выразились на лице старика. С шумом оттолкнув от стола свое кресло, он вскочил с него и, заложив
руки за спину, мелкими шагами стал бегать по комнате, потряхивая
головой и что-то говоря про себя злым, свистящим шепотом… Любовь, бледная от волнения и обиды, чувствуя себя глупой и беспомощной пред ним, вслушивалась в его шепот, и сердце ее трепетно
билось.
Ханов подошел и положил
руку на мраморный античный лоб Людмилы.
Голова была как огонь. Жилы на висках
бились.
Подперши
голову рукою, она глядела пристально в темноту; лихорадочно
бились ее жилы, и тяжелый вздох часто приподнимал ее грудь.
Начинали дрожать
руки — невиданное для Вернера явление. Все яростнее
билась мысль. Словно огненные языки вспыхивали в
голове — наружу хотел пробиться огонь и осветить широко еще ночную, еще темную даль. И вот пробился он наружу, и засияла широко озаренная даль.
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую
голову старика. Он ломал
руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве,
билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт по улице деревни… Ветер несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Он слышал только, как
билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила ему
руки, нагнула ему
голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее на плечах своих.
Больной непрерывно икал, вздрагивая,
голова его тряслась, переваливаясь с плеча на плечо, то стуча затылком о стену, то падая на грудь,
руки ползали по одеялу, щипали его дрожащими пальцами и поочередно, то одна, то другая, хватались за расстёгнутый ворот рубахи,
бились о волосатую грудь.
Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало
биться от минутного ужаса… Тогда, закрыв глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла
руки над
головой и, поборов привычным усилием свою слабость, крикнула, точно в цирке...
Мучительный был день. Катя не пошла на службу и осталась с Любовью Алексеевной. Мириманова была как сумасшедшая, вырывалась из Катиных
рук,
билась растрепанною
головою о стену и проклинала себя, что ухудшила положение мужа.
Но в теперешнем состоянии Андрей Иванович чувствовал себя ни на что не годным; при малейшем движении начинала кружиться
голова,
руки и ноги были словно набиты ватой, сердце
билось в груди так резко, что тяжело было дышать. Не следует спешить; нужно сначала получше взяться за лечение и подправить себя, чтоб идти наверняка.
Из комнаты Таси ничего не долетало ни до старушек, ни до кабинета. Отца ее не было дома и брата также. Как ни старалась она переломить себя, хохот все прорывался, и слезы, и судороги… Так
билась она с полчаса. Только и помогла себе тем, что уткнула
голову в подушки и обхватила их обеими
руками.
И теперь, когда у Лыжина сильно
билось сердце и он сидел в постели, охватив
голову руками, ему казалось, что у этого страхового агента и у сотского в самом деле есть что-то общее в жизни.
— Уйду и унесу с собой ретивое, которое
бьется любовью к родине так же сильно, как
рука эта будет вертеть
головы ваших заступников — челядинцев, и это так же верно, как то, что я называюсь Чурчилой! — сказал пристыженный и взбешенный витязь Новгорода и, натянув голицу свою, сжал кулак и быстрыми шагами вышел из веча.
Сердце молодой девушки порывисто
билось. «Да, я буду его другом, — думала она. — Надя не полюбит его и мира душевного ему не даст… Так сделаю это я…» Граф Петр Васильевич взял ее между тем за
руки. Кровь бросилась ей в
голову.
Салтыкова обхватила
голову Кости обеими
руками, нагнула ее к себе и впилась в его губы страстным, чувственным поцелуем. Костя
бился около нее как бы в лихорадке. Она приписала это волнение юноши от близости красивой молодой женщины.
Он закрыл лицо
руками, грудь его заколыхалась. Он уперся
головой в стену и беззвучно
бился… Лука Иванович подбежал к нему.
Рука ее блуждает… наконец, схватывает пузырек… бумажная пробочка вон, и… боже? что с нею?.. глаз ее поврежден… кипящий свинец режет щеку…
бьется мозг в
голове, будто череп сверлят… пред остальным глазом прыгают солнцы… в груди тысячи ножей…
— Уйду и унесу с собою ретивое, которое
бьется любовию к родине так же сильно, как
рука эта будет вертеть
головы ваших заступников — челядинцев, и это так же верно, как то, что я называюсь Чурчилою! — сказал пристыженный и взбешенный витязь Новгорода и, натянув голицу свою, сжал кулак и быстрыми шагами вышел из веча.
Попадья
билась головой, порывалась куда-то бежать и рвала на себе платье. И так сильна была в охватившем ее безумии, что не могли с нею справиться о. Василий и Настя, и пришлось звать кухарку и работника. Вчетвером они осилили ее, связали полотенцами
руки и ноги и положили на кровать, и остался с нею один о. Василий. Он неподвижно стоял у кровати и смотрел, как судорожно изгибалось и корчилось тело и слезы текли из-под закрытых век. Охрипшим от крику голосом она молила...
Графиня лежала на кресле, странно-неловко вытягиваясь, и
билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за
руки.
И тогда с диким ревом он бежит к дверям. Но не находит их и мечется, и
бьется о стены, об острые каменные углы — и ревет. С внезапно открывшеюся дверью он падает на пол, радостно вскакивает, и — чьи-то дрожащие, цепкие
руки обнимают его и держат. Он барахтается и визжит, освободив
руку, с железною силою бьет по
голове пытавшегося удержать его псаломщика и, отбросив ногою тело, выскакивает наружу.