Неточные совпадения
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено бумагою;
с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это
бес, а не человек; сено и хлеб гнили, клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было
ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что
она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал смотреть на
нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом
с «
Бесами» Достоевского.
— «Люди любят, чтоб их любили, —
с удовольствием начала
она читать. — Им нравится, чтоб изображались возвышенные и благородные стороны души. Им не верится, когда перед ними стоит верное, точное, мрачное, злое. Хочется сказать: «Это он о себе». Нет, милые мои современники, это я о вас писал мой роман о мелком
бесе и жуткой его недотыкомке. О вас».
«Этот плен мысли ограничивает его дарование, заставляет повторяться, делает его стихи слишком разумными, логически скучными. Запишу эту мою оценку. И — надо сравнить “
Бесов” Достоевского
с “Мелким
бесом”. Мне пора писать книгу. Я озаглавлю
ее “Жизнь и мысль”. Книга о насилии мысли над жизнью никем еще не написана, — книга о свободе жизни».
Но он не ограничивался одной Зосей, а бежал так же стремительно в нижний этаж, где жили пани Марина и Давид. Конечно, пани Марина очень любила русскую водку, но
она не забыла еще, как танцевала
с крутоусым Сангушко, и знала толк в забавках. Гордый и грубый
с пани Мариной в обыкновенное время, Альфонс Богданыч теперь рассыпался пред
ней мелким
бесом и в конце концов добивался-таки своего.
Баушку Лукерью взяло такое раздумье, что хоть в петлю лезть: и дать денег жаль, и не хочется, чтобы Ермошке достались дикие денежки. Вот бес-сомуститель навязался… А упустить такой случай — другого, пожалуй, и не дождешься. Старушечья жадность разгорелась
с небывалой еще силой, и баушка Лукерья вся тряслась, как в лихорадке. После долгого колебания
она заявила...
Девочка отмалчивалась в счастливом случае или убегала от своей мучительницы со слезами на глазах. Именно эти слезы и нужны были Раисе Павловне: они точно успокаивали в
ней того
беса, который мучил
ее. Каждая ленточка, каждый бантик, каждое грязное пятно, не говоря уже о мужском костюме Луши, — все это доставляло Раисе Павловне обильный материал для самых тонких насмешек и сарказмов. Прозоров часто бывал свидетелем этой травли и относился к
ней с своей обычной пассивностью.
На
ее морщинистом лице, хранившем следы былой красивости, неизменно лежало брюзгливо-жадное выражение [Настоящие 13 отрывков составляют лишь часть дополнений и разночтений, выявленных нами сверкой печатного текста «Мелкого
беса»
с текстом рукописным, xранящимся в Институте русской литературы Академии Наук СССР, в архиве Ф. К. Сологуба.
— Рядом! — орал солдат, очерчивая рукою широкий круг. — Пускай
она его догонит на кругах загробных, вместе встанет
с ним пред господом! Он ему задаст, красному
бесу!..
Прасковья Ивановна была очень довольна, бабушке
ее стало сейчас лучше, угодник майор привез
ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в доме безвыездно, рассыпался перед
ней мелким
бесом и скоро так привязал к себе девочку, что когда бабушка объявила
ей, что он хочет на
ней жениться, то
она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «
она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет
ей весело, что сколько получит
она подарков, что
она будет
с утра до вечера кататься
с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
— Эта самая непорочность больше всего и влекла меня к
ней… Очень мне последнее время надоели разные Марии Магдалины [Мария Магдалина — по христианской легенде, последовательница Иисуса Христа, грешница, исцеленная им от тяжелого недуга — «семи
бесов».]!.. Но кто, однако, вам сказал, что мы
с княгиней больше не встречаемся? — спросил в заключение Миклаков.
Сначала мы едем по полю, потом по хвойному лесу, который виден из моего окна. Природа по-прежнему кажется мне прекрасною, хотя
бес и шепчет мне, что все эти сосны и ели, птицы и белые облака на небе через три или четыре месяца, когда я умру, не заметят моего отсутствия. Кате нравится править лошадью и приятно, что погода хороша и что я сижу рядом
с нею.
Она в духе и не говорит резкостей.
— Что вы меня все этими наговорами лечите? — говорила
она свекру
с свекровьей. — Какой во мне
бес? Я просто больна, сердце у меня ноет, сосет меня что-то за сердце, а вы все меня пугаете
с дедами да
с бабками.
Часто
с Настею стали повторяться
с этого раза такие припадки. Толковали сначала, что «это брюхом», что
она беременна; позвали бабку, бабка сказала, что неправда, не беременна Настя. Стали все в один голос говорить, что Настя испорчена, что в
ней бес сидит. Привезли из Аплечеева отставного солдата знахаря. Тот приехал, расспросил обо всем домашних и в особенности Домну, посмотрел Насте в лицо; посмотрел на воду и объявил, что Настя действительно испорчена.
Когда, как хор одушевленный,
Земля, и звезды, и луна
Гремят хвалой творцу вселенной,
Себя со злобою надменной
Ему равняет Сатана!
Но
беса умствованья ложны,
Тождествен
с истиною тот,
Кого законы непреложны,
Пред чьим величием ничтожны
Равно кто любит иль клянет!
Как звездный блеск в небесном поле
Ясней выказывает мгла,
Так на твою досталось долю
Противуречить божьей воле,
Чтоб тем светлей
она была!
— Ты еще тогда
с ней как-то игру заигрывал, а
она тебя обругала. Да… А потом пытала меня: женатый ты человек или нет? Известно, баба, все им надо знать. А я заприметил, што
она и сама на тебя глаза таращит: когда ты придешь —
она уж
бесом по лестнице вертится. Вот ежели бы ты эту самую Мотьку приспособил, а потом бы через
нее все и вызнал, а потом того, мы бы и накрыли генеральшу…
Лукавый
бес, надменно развернув
Гремучий хвост, согнув дугою шею,
С ветвей скользит — и падает пред
нею...
От плакун-травы
бесы и колдуны плачут, смиряет
она силу вражию, рушит злое чародейство, сгоняет
с человека уроки и притку…
— Авдотью-то за упокой? — удивляется старуха. — Году еще нет, как замуж вышла, а ты на
нее уж смерть накликаешь!.. Сам вот, сердешный, путаешь, а на меня злобишься. Ты
с молитвой пиши, а коли будешь в сердце злобу иметь, то
бесу радость. Это тебя
бес хороводит да путает…
— Не верти
ее, не верти! Что ты
с нею вертишься, как
бес перед заутренею? — мы ведь не цыгане. Дай барину
ее хорошо осмотреть, стой спокойно. Вот там ножка-то у
нее болела, прошла, что ли?
— Ну
ее к
бесу! Мне бы свою-то только душу спасти… А
она как знает себе, черт
с ней.
В
ней сидели
бесы самолюбия, самомнения и тщеславия, и не давали
ей ни минуты покоя; препятствия к достижению цели только раздражали
ее, а если эти препятствия становились чересчур серьезны,
она бросалась
с такой же, если не большей энергией в другой дело.
— Вот уж подлинно
бес ее, видимо, попутал… Эко-с грех какой, на богомолье отпросилась, а поди-ж ты куда хвостом вильнула… — раздраженно говорила Устинья.
«Что же это?.. И крест
с молитвой на
нее не действует, — мысленно соображала Антиповна. — Или, быть может, — напало на
нее утешительное сомнение, — не колдовство тут и
бес ни при чем, просто замуж
ей пора, кровь молодая играет, бушует, места не находит… Доложить надо Семену Аникичу, он
ей вместо отца, пусть отпишет в Москву жениху-то… Один конец сделать, а то изведется дотла ни за грош, ни за денежку…»
Он все со своей хорошей натурой! Глупый он, глупый, мечтатель, и больше ничего! Кто ему подсказал, что у меня хорошая натура? Мужчины вот всегда так действуют. Выдумают вдруг, ни
с того ни
с сего, какую-нибудь красивую фразу и носятся
с нею, как дурак
с писаной торбой. Хорошая во мне натура или нет,
бес во мне сидит или ангел; но нет мне ни в чем исхода, ни в чем примирения. Ни в светской пустоте, ни в разврате, ни в книжках, ни в моем ребенке, ни в добре, ни… в любви.
— Какой, матушка,
бес, — перебил
ее обиженным тоном один из панегиристов Подсохина. — Станут ли Владимир Петрович
с этим якшаться; они человек богобоязненный.
А утром еще злее беда накатила. Повела
она Кушку на променаж, —
с денщиком нипочем не шел, — трах, у самой калитки батюшка в трех шагах поперек прошелестел. Остановился, табачку из табакерки хватил, да как чертыхнется: «Экий дьявольский ветер, половину табакерки выдул,
бес его забодай!..»
— Животных спаиваете. Да и не я вас подбивал, — хочь и
бес, а до такой азиатчины не дошел… Позавчерась невинной козе картофельную шелуху перцовкой вспрыснули… А у
нее дите. Нехорошо, сударь, поступаете. Лучше уж дохлых мук в табачке настаивать да в гитару
с ложечки лить. Оченно против пьяной одури развлекает.
— Да ты раскинь умом, старая,
с чего
бесу входить-то в
нее?
Уверился Гриша и в том, что по ночам не Дуняша в оконце постукивает, не
она с ним на речке заигрывает, но некий-от эфиоп, сиречь
бес преисподний, в девичьем образе выходит из геенны смущати его… «Окаянный — от, думает, все больше во образе жены
с трудниками борется; и в книгах писано, что в древние времена в киновиях и великих лаврах синайских, в пустынях египетских и фиваидских преподобным отцам беси в женском образе все больше являлись…
Она играет
с колоколом.
Она ловит его гулкие, толстые звуки, обвивает их шипением и свистом, рвет, разбрасывает — тяжело катит их в поле, зарывает в снег и прислушивается, склонив голову набок. И снова бежит навстречу новым звукам, неутомимая, злая и такая хитрая, как
бес.
Разожгло
ее наскрозь, — в восемнадцать, братцы мои, лет печаль-горе, как майский дождь, недолго держится. Раскрыла
она свои белые плечики, смуглые губки
бесу подставляет, — и в тую же минуту, — хлоп!
С ног долой, брякнулась на ковер, аж келья задрожала. Разрыв сердца по всей форме, — будто огненное жало скрозь грудь прошло.