Раб Петров

Ксения Шелкова, 2020

Ему пришлось пожертвовать многим, принимая магический дар – но всё это не ради себя самого. Был он бесконечно честен и предан своему императору. И ещё в его жизни существовала самая сильная привязанность: город, который они возводили вместе с Петром Великим. Это история А. И. Вортеп-Бара, таинственного хозяина книжной лавки и Хранителя города.

Глава 4. Всё равно не убежишь!

Накануне Ядвига только к вечеру вернулась домой от хозяйки, бурмистровой жены. Андрюса не было; Иева сказала, что брат ушёл ещё утром и с тех пор не показывался. Ядвиге сделалось сильно не по себе — Андрюс клятвенно обещал никогда больше не ходить по улицам с изумрудом на пальце и не брать с собою котёнка. Но вот где именно он теперь бывает, брат поделился только с ней, что было вполне понятно: мать и отец словно бы отгородились от младшего сына невидимой стеной… Ядвига ничуть не сомневалась, что матушка по-прежнему любит Андрюса больше всего на свете — но после гибели Катарины испытывает вину перед всей семьёй: вину за Андрюса, его рождение, его странные, опасные способности. Отец же, как человек, близкий к церкви, и вовсе места себе не находил: он не мог отречься от единственного сына и не мог беспрекословно принять его.

Обстановка в семье сделалась полностью невыносимой; Андрюс остро чувствовал это, и пребывание в лесу, в одиночестве лучше всего успокаивало его смятение. Ядвига понимала и соглашалась, что там, в чаще, он скорее будет цел и невредим, нежели на улицах городка или даже дома.

Сейчас он тоже был где-то там, в лесу. Смеркалось, и над городком зажигались редкие огоньки, уже вернулись родители домой; после молитвы все уселись за стол и принялись за похлёбку. А брат всё не шёл и не шёл…

Иева торопливым шёпотом пересказала Ядвиге, что услышала днём, когда заходила в мясную лавку. Всегда передвигаясь очень тихо, Иева стала невольной свидетельницей разговора, напрямую связанного с последующими событиями в их семье.

В лавке находились три женщины: жена мясника и две её закадычные подруги, забежавшие перемолвиться словечком. Одной из них была тётка Андрюса, Иевы и Ядвиги.

–…Я теперь мимо развалин, где дом-то ведьмовской стоял, сама и хаживать не желаю. Только вот сегодня утром ехали мы это с мужем и дочерью, за товаром поспешали — и смотрю, среди брёвен обгоревших, никак, блестит что-то! Вот, думаю, Агне-ведьма изумруд-то тот, что носила, ублюдку своему подарила, Йонаса-органиста сынку! А ну, как у неё ещё камешки были, стоят-то они дорого — а когда дом ведьмин жгли, искать никто не осмелился! Вот я и вылезла из телеги поглядеть. Стала в золе рыться, а там, матушки вы мои… — жена мясника выразительно закатила глаза.

— Ну, ну, нашла что? — поторопили приятельницы, что внимали рассказу, затаив дыхание.

Тем временем из задних комнат появился сам мясник и прислушался; на лице его явственно выразилось неудовольствие.

— Нашла! Там их, милые мои, изумрудов-то этих, мно-о-ого! Такого, какой Агне себе на перстень справила, не видать, те помельче — однако, вот не сойти мне с места, если их не пропасть там! Вот я и…

— Что врёшь! — угрюмо прервал мясник словоохотливую супругу. — Какая там пропасть! Ну, может десятка два штук и будет, а ты — пропасть!

— Ну, так, так… Я ж не сочла их, не успела! Присела на корточки подобрать, а тут — матушки мои — как зашипит кто-то громко, что аспид! Из-под руки моей змеюка проклятая так и подпрыгнула, в палец зубьями вцепилась; ну я и закричала! Только хотела было её, тварь проклятую, ногой раздавить, а она — вжух — и исчезла, точно и не было! Поехали к лекарю, дал он мне снадобья, чтобы яд от той гадюки кровь не отравил…

— Вот мелет, сорока болтливая! — слегка смущённо и с досадой проговорил мясник. — Какая там гадюка! Не гадюка то была, а уж! Он не ядовитый. Лекарь, то есть, перевязал да микстуру какую-то выпить заставил — мол, так, на всякий случай.

Правая кисть мясниковой жены была замотана чистой белой тряпицей.

— Да и бес с нею, змеёй! — отмахнулась одна из покупательниц и поспешила вернуться к интересной для всех теме. — А камни-то, камни забрали с собой, или испугались? Это и правда были изумруды?

— Камни-то… Камни, кхе-кхе, — мясник посмотрел на супругу достаточно выразительно и, как заметила Иева, слегка пнул ногой её под столом. — Ну, подобрали парочку, крохотных. Они и камешки-то так — смех один. Вот разве дочке на свадьбу, в серёжки подошли бы.

— Вот-вот, — встряла супруга. — Большие, небось, он — Йонаса-органиста сынок, давно себе присвоил. Он, как думаете, зачем в чащу лесную что ни день таскается? Что там прячет? Небось, и змеи-гадюки его, ведьмино отродье, не трогают? Он им сродни!

Женщины хором ахнули — жадностью загорелись их глаза. Иева стояла, вцепившись в ручку двери, и уже хотела уйти, когда услышала голос родной тёти.

— Да не сын он Йонасу, брату моему, вот как пить дать, не сын! Я ж тогда ещё говорила… Агне-ведьма, как к нам заявилась тогда, она с ним на своём языке болтала — чёрт знает что, не разберёшь! А потом перстень ему подарила, да сказала: мол, как этот камень тебя признал, так и другие признают! Иди, мол, отрок, забирай всё богатство — а коли кто помешает тебе, мы с тобою мор и наведём на них! А семья-де эта тебе не родня, изведёшь их всех, чтоб не мешали, да на богатство наше не зарились! Вон, Катарину-то, младшенькую, он во гроб уже вогнал колдовством своим…

— Да ты что-о! — округлив глаза, прервал её третья кумушка. — Да ведь невестка твоя, Йонаса жена, она кого ж тогда родила?

Тётка с важностью подняла палец.

— А девчонку четвёртую и родила! Только, как родила она, да дитё в колыбель положили, там уж ночь глубокая, чёрная была, я-то помню! Все спать завалились, одна я только не спала, слышу — будто крадётся кто-то. Я в окно гляжу, а там Агне-ведьма с дитём на руках — знать, подменыша своего подложить хочет…

— Брехня! — зевнул хозяин, уставший слушать бабий вздор. — Повитуха-то у Йонаса жены мальчишку приняла. Да и на что Агне стала бы своё дитя людям отдавать? Зачем сразу наследником своим не сделала?

Тётка на мгновение смутилась, затем обиженно поджала губы.

— Ну, хотите верьте, хотите нет — а вот увидите, как я права окажусь. Только изумруды эти — прокляты, самой ведьмой отродью своему оставлены, лучше бы вам их не трогать!

— Не трогать? Тебе, что ль, оставить? — насмешливо перебила её жена мясника. — Нет, коли никому больше смелости не хватило в ведьминой золе рыться, то изумруды эти наши теперь…

— А ну, молчи, пустомеля! — Мясник в сердцах топнул ногой. — Будет уже болтать-то что не надо!

Не в силах больше слушать, Иева выскользнула за дверь, позабыв про наказ матери купить говядины, и побежала домой.

* * *

— Ты родителям ни слова об этом! — предупредила сестру Ядвига. — Про тёткину брехню они и так уж прознали, а до тех изумрудов ихних нам дела нет. И без того худо.

— Сестрица, — робко попросила Иева, — Андрюс когда придёт, прикажи ему перстень ведьмовской выкинуть. Пусть возьмёт, да вот так и кинет — чтоб другие увидели да подобрали! А там всё это и забудется, тётка врать перестанет.

— Хорошо бы, коли так, — задумчиво согласилась Ядвига. — А только братец наш никогда от камня добром не откажется. Говорит, связаны они теперь — и ведь правда, он им повелевать может.

Иева горько вздохнула: по своему складу характера она не понимала, как можно противиться наказу старшей сестры, будь у тебя хоть перстень колдовской в руках, хоть иное что.

* * *

Мать с отцом старательно делали вид, что их ничего не тревожит… После ужина отец раскрыл было молитвенник — и тут в их двери громко постучали. Матушка вскинулась, потревоженной птицей метнулась к двери — однако, отец окликнул её и покачал головой. Он отстранил жену и вышел на крыльцо. Ядвига вздрогнула от ужаса: на дворе стоял мясников брат, высокий дюжий мужик, подальше — отец мясника, их кузены; всего человек пять, все хмурые, озлобленные.

Мать пошатнулась, прижала ладони к щекам; Ядвига усадила её в кресло и стала рядом с батюшкой, плечом к плечу.

— Йонас! Где сын, где Андрюс, говорить с ним хочу! Приведи его, — брат мясника держался вроде бы спокойно, однако его рука выразительно легла на огромный тесак, заткнутый за пояс.

Сзади послышался сдавленный вскрик Иевы; Ядвига поспешно притворила дверь.

— Сын мой ещё отрок; если что нужно от него, ты сначала мне скажи, — хмуро ответил Йонас, не двигаясь с места.

Мясников брат поманил его к себе, однако Ядвига схватилась за отца мёртвой хваткой. Недоставало ещё, чтобы батюшка оказался один на один с рассерженной мясниковой роднёй.

— Здесь говори, — произнёс отец. — Мы — одна семья, от дочери старшей секретов у меня нет!

— Ну, как знаешь! — угроза в голосе собеседника прозвучала весьма отчётливо.

Оказалось, что найденные в развалинах ведьмовского дома изумруды мясник ещё утром поделил пополам и завязал в два платка: один повесил на шею себе, другой — своей дочери. Жене не доверил: баба она была суетная, болтливая, заполошная. С неё станется к соседкам зайти да начать показывать-рассказывать. Вот мясник и решил, что у него да у дочери, которая характером пошла в отца, камешки целее будут. Только вот ближе к вечеру услышал он из комнаты дочери страшный, надсадный кашель. Рванув на себя дверь, мясник увидел ужасную картину: дочь, ещё утром бывшая здоровой, румяной да загорелой девкой-невестой, стала бледна, как снег, с чёрными кругами под глазами… Щёки её ввалились, губы побелели — сейчас походила она более на Агне-ведьму, чем на самое себя. Увидев отца, она замахала руками, тщась что-то сказать, однако тяжкий приступ удушья снова её одолел; из последних сил дочь мясника попыталась снять с шеи крепкий шнур, что связывал узелок с каменьями…

Дрожа от ужаса, мясник кинулся за лекарем, да не далеко убежал: на пороге он согнулся в три погибели от жестокого приступа кашля, и кровь хлынула ему на рубаху. Брат мясника привёл лекаря; однако тот развёл руками: мол, никак скоротечная чахотка отца с дочерью душит — ничего, мол, тут не поделаешь. А какая чахотка, когда вся семья у них здоровее быков пахотных!

— Помирают они, — сухо сказал брат мясника. — Задыхаются, кровь горлом идёт. А у невестки лекарь антонов огонь на руке определил — там, где змея укусила. Вот так, Йонас.

Йонас перекрестился и, немного помолчав, спросил:

— На то воля Божья; так мой-то сын здесь при чём?

— Твой при чём? — выкрикнул брат мясника. — Божья-то Божья, только твой сын ведьмовской камень носит — и ничего ему не делается! На восьмом году чуть не пятнадцатилетним смотрится! Молнии с грозою умеет вызывать! Так пусть твой Андрюс семью брата вылечит, коли хочет грехи матушки своей смыть!

Губы Йонаса гневно дрогнули, но он сдержался.

— Какой матушки, ты о чём? Жена моя каждую неделю на исповеди бывает, не тебе грехи её считать!

— Не твоей жены, а настоящей матушки его, — грубо сказал собеседник. — Будто не знаешь, не слышал от людей, что ведьмино отродье в доме растишь?

Йонас коротко размахнулся и ударил его в лицо — однако здоровенный мужик не упал, а лишь покачнулся. Ядвигас пронзительным криком: «Батюшка!» схватила отца за руки и заставила отступить.

— Ну, это я тебе попомню, Йонас, не сомневайся, — брат мясника утёр кровь из разбитой губы. — Однако недосуг мне тут с тобой свататься. Веди сюда сына сейчас, а то сами войдём…

— Его нет дома, — отчеканил отец. — Утром ушёл, а когда вернётся, нам не ведомо.

— А куда он пошёл, знает кто-нибудь? Может, дочурка твоя что расскажет? — вкрадчиво спросил один из кузенов мясника, и подойдя к Ядвиге, властно взял её за руку. — Ну что, красавица, будешь говорить?

На мгновение сердце её ушло в пятки, но не из-за себя: Ядвига увидела, что глаза отца налились кровью.

— Ничего не знаю, — поспешно заговорила она, мягко пытаясь высвободиться. — Андрюс в лес каждый день уходит, тоскует он после смерти Катарины. Вот вернётся — тогда и поговорите с ним. Только он ничего не ведает про те изумруды, и хвори никакие лечить не умеет, он ведь мальчишка совсем! Вы бы пока вернулись к больным, отца святого позвали, помолились — даст Бог, брату вашему скоро легче станет…

Ядвига старательно заговаривала зубы непрошенным гостям, молясь про себя Иисусу и Богородице, чтобы Андрюсу не пришло в голову вернуться именно сейчас.

— Брось ты, Юргис, — хмуро сказал брат мясника кузену. — Отпусти девку, не до неё теперь!

Ядвига было приободрилась, однако в следующий миг брат мясника произнёс:

— Раз не хотите Андрюса позвать, так без спросу уведём! А ну, открывай дверь, хозяин!

От пинка Юргиса дверь распахнулась; Ядвига увидела Иеву и мать — дрожащими руками они вцепились друг в друга…

— Тятенька-а! — раздался тонкий детский крик снаружи.

Во двор влетел мальчишка — брат мясника повернулся к нему с тревогой.

— Что ещё?!

— Меня мамка послала сказать тебе… Померли они! Помер дядька с дочерью! Они кровью харкали-харкали, мы как метались от одного к другому, узелки те с изумрудами хотели снять да выбросить — а никак, будто приросли, проклятые! И верёвку не разрезать было… А как оба они испустили дух, так шнурки и лопнули, будто гнилые. А у тётки вся рука от змеиного яду чёрными пятнами пошла, она криком кричала, потом, и говорит, мол: «Дайте мне, дайте камни проклятые, обратно ведьме верну, пусть подавится!» И бросилась с камнями туда бежать, где дом ведьмовской стоял… А мы тогда…

— Что-о? — заорал отец мясника; до сих пор он стоял молча и стискивал зубы, предоставив младшему сыну говорить с Йонасом и Ядвигой. — Померли сын мой с внучкою?

— Померли, да, — подтвердил мальчик. — Меня мамка и послала сказать вам…

— А ну, органист, — тонким от ярости голосом завизжал старик. — Волоки нам сейчас ведьмино отродье, мы ему суд устроим! Это ведь из-за них, проклятых, всё! Это их камни проклятущие сына моего убили!

Отец едва успел подхватить Ядвигу; в дом ворвались, и, грохоча сапогами, промчались мимо них разъярённые родственники мясника и их друзья. Тем временем снаружи уже горели факелы, слышался шум со всех сторон. Раздавались крики: «Давай его сюда!», «Из-за него, ведьмина отродья, скоро все перемрём, заживо гнить будем!», «Тащи его!», «Забей ему в глотку те изумруды проклятые!», «Ищите же его, в доме ищите — прячут, небось, дьявола!»

Мать забилась в истерике; Ядвига же только успела вытащить Иеву из дома, боясь, что младшая сестра ненароком окажется в руках потерявших человеческий облик соседей… Мать упала на колени, застучала лбом об пол: «Пощадите, люди добрые! Не губите!». Отец подхватил её под локти и поволок во двор. Там они стояли, растерянно озираясь — а в доме творился хаос: там швыряли и разбивали посуду, ломали мебель, срывали занавески, крушили всё, что попадалось под руку… Затем вспыхнул огонь — и ночная тьма осветилась тысячами искр…

Ядвига с Иевой и матерью сидели, укрывшись в кустах, неподалёку от дома священника. Йонас кинулся к святому отцу за помощью; тот, однако, не только не стал выходить, чтобы успокоить толпу, но даже побоялся впустить семью органиста в свой дом — пообещал лишь молится за его невинных дочерей.

Ядвига прижимала матушку с сестрой к себе и лихорадочно шептала:

— Ничего, это ничего, пусть! Ведь Андрюса дома нет, а они не найдут его и уйдут скоро… Как солнце взойдёт, мы Андрюса дождёмся, да и уедем отсюда навсегда, уедем, матушка, на родину к тебе. В Смоленск! Нам только Андрюса дождаться — он с рассветом придёт. И мы уедем. Уедем впятером, никто нам больше ничего плохого не сделает…

Их дом пылал точно факел, и улица на несколько часов стала светла, как днём.

* * *

Андрюс не слушал сбивчивое бормотание сестёр, что не верили своим глазам, видя его целого и невредимого. Стало быть, Гинтаре знала, что нельзя ему было вечером домой — и от смерти его уберегла. А ещё он понимал: оставаться здесь, в городке, никакой возможности им больше нет, а как быть теперь, решать надо было ему. Лишь только Андрюс подошёл к отцу и всмотрелся в его осунувшееся, с остановившимся, бессмысленным взглядом лицо — сразу стало понятно, что глава семьи теперь он, Андрюс. И с этих пор придётся ему отвечать не только за себя и Тилуса, но и за мать с сёстрами. И никто, кроме него, не сможет о них позаботиться.