Неточные совпадения
На эстраду вышел большой, бородатый человек, в длинном и точно из листового железа склепанном пиджаке. Гулким голосом он начал говорить,
как говорят люди, показывающие дрессированных обезьян и
тюленей.
По временам мы видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата пищат, кто —
тюлени. Похоже на последнее, если только
тюлени могут пищать, похоже потому, что днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные,
как и сигнальщик Феодоров полагает.
Низко оселись под ним, на лежачих рессорах, покрытые лаком пролетки; блестит на солнце серебряная сбруя; блестят оплывшие бока жирнейшего в мире жеребца; блестят кафтан, кушак и шапка на кучере; блестит, наконец, он сам, Михайло Трофимов, своим тончайшего сукна сюртуком, сам, растолстевший пудов до пятнадцати весу и только,
как тюлень, лениво поворачивающий свою морду во все стороны и слегка кивающий головой, когда ему, почти в пояс, кланялись шедшие по улице мастеровые и приказные.
Юнкер чувствует, что теперь наступил самый подходящий момент для комплимента, но он потерялся. Сказать бы: «О нет, вы гораздо красивее!» Выходит коротко и как-то плоско. «Ваша красота ни с чем и ни с кем не сравнима». Нехорошо, похоже на математику. «Вы прелестнее всех на свете». Это, конечно, будет правда, но как-то пахнет штабным писарем. Да уж теперь и поздно. Удобная секунда промелькнула и не вернется. «Ах,
как досадно.
Какой я
тюлень!»
Коринкина. Нет, я боюсь, право, боюсь. Да уж рискну, была не была… Так вот: проводите меня к нему, останьтесь с нами весь вечер и отвезите меня домой! Да ну, решайтесь! Ах,
какой тюлень!
Он любил хорошо поесть и выпить, идеально играл в винт, знал вкус в женщинах и лошадях, в остальном же прочем был туг и неподвижен,
как тюлень, и чтобы вызвать его из состояния покоя, требовалось что-нибудь необыкновенное, слишком возмутительное, и тогда уж он забывал всё на свете и проявлял крайнюю подвижность: вопил о дуэли, писал на семи листах прошение министру, сломя голову скакал по уезду, пускал публично «подлеца», судился и т. п.
Он мне говорил о том,
как у Гагенбека в Гамбурге дрессируют
тюленей, львов, слонов и дикобразов.
— А много ль пудов?..
Тюленя́-то? — спросил Смолокуров,
как бы от нечего говорить.
— Больше бы веры Меркулов дал. Пишу я Володерову — остановил бы мою баржу с
тюленем,
как пойдет мимо Царицына, и весь бы товар хоть в воду покидал, ежель не явится покупателя, а баржу бы в Астрахань обратил, — сказал Смолокуров.
Передернуло Смолокурова. Вспомнил,
как хотел он в прошлом году Меркулова на
тюлене разорить… Однако не смутился.
С добродушной усмешкой рассказывал он,
как подъежал к
тюленю Смолокуров,
как подольщался и хитрил, ища барышей…
— А
как, однако, цены теперь на
тюлень? — спросил Меркулов.
— Уж
как мне противен был этот
тюлень, — продолжал свое Смолокуров. — Говорить даже про него не люблю, а вот поди ж ты тут — пустился на него… Орошин, дуй его горой, соблазнил… Смутил, пес… И вот теперь по его милости совсем я завязался. Не поверишь, Зиновий Алексеич,
как не рад я тюленьему промыслу, пропадай он совсем!.. Убытки одни… Рыба — дело иное: к Успеньеву дню расторгуемся, надо думать, а с
тюленем до самой последней поры придется руки сложивши сидеть. И то половины с рук не сойдет.
А потом,
как пришли твои письма из Царицына, Зиновий Алексеич и открылся мне, что Смолокуров, узнавши про твою доверенность, ровно с ножом к горлу стал к нему приставать, продай да продай
тюленя́.
Засветил огня Никита Федорыч, распечатал приготовленное к нареченному тестю письмо и приписал в нем, чтобы он попытал отыскать на Гребновской пристани Дмитрия Петровича Веденеева и,
какую он цену на
тюленя́ скажет, по той бы и продавал… Написал на случай письмо и к Веденееву, просил его познакомиться с Дорониным и открыть ему настоящие цены.
— А насчет
тюленя́
как? — спросил Доронин, прищурив левый глаз и облокотясь щекой на правую руку.
Весел, радошен Марко Данилыч по своей каюте похаживает. Хоть и пришлось ему без малого половину дешевой покупки уступить товарищам, а все ж таки остался он самым сильным рыбником на всей Гребновской. Установил по своему хотенью цены на рыбу, и на икру, и на клей, и на
тюленя. Властвовал на пристани, и,
как ни вертелся Орошин, должен был подчиниться недругу.
— Хорошо, — молвил Меркулов. — А теперь скажи насчет
тюленя.
Как цена?.. Завтра по́утру придется мне одно дельце покончить…
— На
тюленя́
как цены? — отрывисто спросил у него.
Так говорил едва слышно Марко Данилыч, а Доронин слушал его и молчал. И тут впало ему в голову: «С чего это он так торопится и ни с кем про
тюленя говорить не велит? Уж нет ли тут
какого подвоха?»
—
Какие бы цены на
тюленя завтра ни стали, тотчас сполна чистоганом плачу, — говорил Василий Петрович.
— Вот письмо, извольте прочесть, — сказал Лука Данилыч. Меркулов стал читать. Побледнел,
как прочел слова Марка Данилыча: «А так
как предвидится на будущей неделе, что цена еще понизится, то ничего больше делать не остается,
как всего
тюленя хоть в воду бросать, потому что не будет стоить и хранить его…»
Думает про невесту, думает про Веденеева, про
тюленя́, про Морковникова, про Брайтона и про Марью Ивановну, но ни над чем не может остановиться, ни над
каким предметом не может сосредоточиться…
— Эк
как возлюбил ты этого Меркулова… Ровно об сыне хлопочешь, — лукаво улыбнувшись, молвил Смолокуров. — Не тужи, Бог даст, сварганим. Одно только, к Орошину ни под
каким видом не езди, иначе все дело изгадишь. Встретишься с ним, и речи про
тюленя́ не заводи. И с другим с кем из рыбников свидишься и тем ничего не говори. Прощай, однако ж, закалякался я с тобой, а мне давно на караван пора.
Встретил его Веденеев. Онисим Самойлыч не видел его с того вечера,
как у них в Рыбном трактире вышла маленькая схватка из-за письма о
тюлене.
— А
как насчет
тюленя? — спросил он после того.
—
Как два рубля шесть гривен? — громко воскликнул Зиновий Алексеич. — Да я от ваших же рыбников слыхал, что
тюленя ни на фабрики, ни на мыльны заводы в нынешнем году пуда не потребуют, и вся цена ему рубль, много, много, ежели рубль с гривной.
— Сам ты
тюлень! Я ему,
как другу, про всю свою участь, а он про
тюленя! — вспыльчиво вскликнул Дмитрий Петрович. И плюнул даже с досады.
Поужинали и бутылочку с белой головкой роспили да мадеры две бутылки. Разговорился словоохотливый Морковников, хоть Меркулов почти вовсе не слушал его. Только и было у него на уме: «Не воротился ли Веденеев, да как-то завтра Бог приведет с невестой встретиться, да еще
какие цены на
тюленя́ означатся?» То и дело поглядывал он на дверь. «Авось Митенька не подойдет ли», — думал он. Оттого и редко отвечал он на докучные вопросы Морковникова.
— Этот Корней с письмом ко мне от Смолокурова приехал, — шепотом продолжал Володеров. — Вот оно, прочитайте, ежели угодно, — прибавил он, кладя письмо на стол. — У Марка Данилыча где-то там на Низу баржа с
тюленем осталась и должна идти к Макарью. А
как у Макарья цены стали самые низкие,
как есть в убыток, по рублю да по рублю с гривной, так он и просит меня остановить его баржу, ежели пойдет мимо Царицына, а Корнею велел плыть ниже, до самой Бирючьей Косы, остановил бы ту баржу, где встретится.
— Что же вы молчите? — спросила Нюта, оглядывая Володю. — Невежливо молчать, когда с вами говорит дама.
Какой вы, однако,
тюлень, Володя! Вы всё сидите, молчите, думаете,
как философ какой-нибудь. В вас совсем нет жизни и огня! Противный вы, право… В ваши годы нужно жить, прыгать, болтать, ухаживать за женщинами, влюбляться.
Доплыла она, шлендра полоротая, на камушек
тюленем взлезла, да
как завоет, — будто чайка подбитая...