Неточные совпадения
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще
белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных
гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея в светлом воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
После пурги степь казалась безжизненной и пустынной.
Гуси, утки, чайки, крохали — все куда-то исчезли. По буро-желтому фону большими пятнами
белели болота, покрытые снегом. Идти было славно, мокрая земля подмерзла и выдерживала тяжесть ноги человека. Скоро мы вышли на реку и через час были на биваке.
В первом лежало на полках мясо разных сортов — дичь, куры,
гуси, индейки, паленые поросята для жаркого и в ледяных ваннах —
белые поросята для заливного.
По ней тихо проплывали какие-то
белые птицы — не то
гуси, не то молодые лебеди, — обмениваясь осторожным, невнятным клекотанием, и мои мысли шли, как эти темные струи с
белыми птицами…
Из птиц водятся
гусь, утки разных пород,
белая куропатка, глухарь, рябчик, кроншнеп, вальдшнеп; тяга продолжается до июня.
Они совершенно похожи на яйца русских
гусей, разве крошечку поменьше и не так
белы, а светлодикого, неопределенного цвета.
Дворовые русские
гуси, по большей части
белые или пегие, бывают иногда совершенно похожи пером на диких, то есть на прежних самих себя.
Когда же ночь проходит благополучно, то сторожевой
гусь, едва
забелеет заря на востоке, разбудит звонким криком всю стаю, и она снова, вслед за стариками, полетит уже в знакомое поле и точно тем же порядком примется за ранний завтрак, какой наблюдала недавно за поздним ужином.
Худые и тонкие, с загоревшею, сморщенною кожей шеи, как у жареного
гуся, замотанные тяжелыми платками головы и сгорбленные, натруженные спины этих старух представляли резкий контраст с плотными и
белыми тулянками, носившими свои понитки в накидку.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили
белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и
гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Дул седовласый Борей, и картина вступала в свою последнюю смену: пойма блестела
белым снегом, деревня резко обозначалась у подгорья, овраг постепенно исчезал под нивелирующею рукою пушистой зимы, и просвирнины
гуси с глупою важностью делали свой променад через окаменевшую реку.
Хорошо еще, что терпеть приводилось недолго: осень была уже на носу, чему ясным доказательством служили длинные
белые волокнистые нитки тенетника, носившиеся в воздухе, а также и дикие
гуси, вереницами перелетавшие каждый день Оку.
На самой средине пруда
белела чета
гусей, оставляя за собой длинный след, тянувшийся за ними двумя расходившимися полосами.
Пестрые утки,
белые и серые
гуси плавали отдельными станицами по светлой воде пруда: он никогда не зацветал благодаря обильным ключам, бившим в его «голове» со дна крутого и каменистого оврага.
Перед нею широко стлался зеленый луг; медленно и плавно расхаживали по нем
белые, как снег,
гуси; селезни и пестрые утки, подвернув голову под сизое крылышко, лежали там и сям неподвижными группами.
Гуси трактирщика могли пробраться к огороду зада́ми, но они теперь были заняты делом, подбирали овес около трактира, мирно разговаривая, и только гусак поднимал высоко голову, как бы желая посмотреть, не идет ли старуха с палкой; другие
гуси могли прийти снизу, но эти теперь паслись далеко за рекой, протянувшись по лугу длинной
белой гирляндой.
Дорога шла узенькая, легкие дровешки лесников бойко катились впереди, но запряженные
гусем пошевни то и дело завязали меж раскидистых еловых лап, как
белым руном покрытых пушистым снегом.
Я все вспоминал, как, бывало, зайдешь в эту избу среди дня, когда она жарко натоплена и в ней стоит густой запах свежеиспеченного хлеба, — караваи хлеба лежат на столе, покрытые
белым закатником, в кошелках гогочут
гуси и тикают цыплятки, а Аграфены нет, и только одна терпеливая Васёнка лежит на грязной постели под грубым веретьем и смотрит тихо и безропотно или вдруг скажет...
Подъезжал Сухман к другой заводи,
Не нахаживал гусей-лебедей,
И у третией тихой заводи —
Нет серых
гусей,
белых лебедей.
Поглощенная домашним хозяйством, Дарья Сергевна с утра до поздней ночи то хлопочет, бывало, об обеде да об ужине, иной раз и сама постряпает, то присматривает она за стиркой
белья, то ходит по кладовым, подвалам, погребам, приглядывая за хозяйским добром, считает кур,
гусей, индеек и уток, сидит в коровнике, пока не выдоят коров, ухаживает за новорожденными телятами, а по вечерам и вообще в свободное от хозяйственных забот время стоит по часам на молитве либо читает Божественное.
Зато никогда в жизни не видал я такого множества дичи. Я вижу, как дикие утки ходят по полю, как плавают они в лужах и придорожных канавах, как вспархивают почти у самого возка и лениво летят в березняк. Среди тишины вдруг раздается знакомый мелодический звук, глядишь вверх и видишь невысоко над головой пару журавлей, и почему-то становится грустно. Вот пролетели дикие
гуси, пронеслась вереница
белых как снег, красивых лебедей… Стонут всюду кулики, плачут чайки…
По-прежнему нарушалась эта тишина мерными ударами валька по мокрому
белью и гоготанием
гусей на речке; по-прежнему били на бойнях тысячи длиннорогих волов, солили мясо, топили сало, выделывали кожи и отправляли все это в Англию; по-прежнему, в базарные дни, среди атмосферы, пропитанной сильным запахом дегтя, скрипели на рынках сотни возов с сельскими продуктами и изделиями, и меж ними сновали, обнимались и дрались пьяные мужики.
— Ох ты,
гусь с яблоками! Глянь-ка, братцы… Никак черт на нашем
белье трепака плясал.