Неточные совпадения
Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком
побегу за дрожками. Мне бы только немножко
в щелочку-та,
в дверь этак посмотреть, как у него эти поступки…
Добчинский (
бежит и кричит
в дверь).Мишка! Мишка! Мишка!
Этого Левин уже не мог выдержать; он решительно вырвал у него из рук пузырек и
побежал в большие стеклянные
двери.
Чичиков, чинясь, проходил
в дверь боком, чтоб дать и хозяину пройти с ним вместе; но это было напрасно: хозяин бы не прошел, да его уж и не было. Слышно было только, как раздавались его речи по двору: «Да что ж Фома Большой? Зачем он до сих пор не здесь? Ротозей Емельян,
беги к повару-телепню, чтобы потрошил поскорей осетра. Молоки, икру, потроха и лещей
в уху, а карасей —
в соус. Да раки, раки! Ротозей Фома Меньшой, где же раки? раки, говорю, раки?!» И долго раздавалися всё — раки да раки.
— Маловато, барин, — сказала старуха, однако ж взяла деньги с благодарностию и еще
побежала впопыхах отворять им
дверь. Она была не
в убытке, потому что запросила вчетверо против того, что стоила водка.
«Увидеть барский дом нельзя ли?» —
Спросила Таня. Поскорей
К Анисье дети
побежалиУ ней ключи взять от сеней;
Анисья тотчас к ней явилась,
И
дверь пред ними отворилась,
И Таня входит
в дом пустой,
Где жил недавно наш герой.
Она глядит: забытый
в зале
Кий на бильярде отдыхал,
На смятом канапе лежал
Манежный хлыстик. Таня дале;
Старушка ей: «А вот камин;
Здесь барин сиживал один.
Тут и захотел я его задержать: „Погоди, Миколай, говорю, аль не выпьешь?“ А сам мигнул мальчишке, чтобы
дверь придержал, да из-за застойки-то выхожу: как он тут от меня прыснет, да на улицу, да
бегом, да
в проулок, — только я и видел его.
Я
побежал в светлицу.
Двери были заперты. Я постучался. «Кто там?» — спросила Палаша. Я назвался. Милый голосок Марьи Ивановны раздался из-за
дверей. «Погодите, Петр Андреич. Я переодеваюсь. Ступайте к Акулине Памфиловне; я сейчас туда же буду».
— С неделю тому назад сижу я
в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится
в небе, облака
бегут, листья падают с деревьев
в тень и свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния
двери легко открываются, да — что толку?.. Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
— Эй, барин, ходи веселей! — крикнули за его спиной. Не оглядываясь, Самгин почти
побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть
в холодной, всепоглощающей тишине.
В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм,
дверь в купе заткнул собою поручик Трифонов.
«Пусть отопрет горничная», — решил Самгин, но, зачем-то убавив огня
в лампе,
побежал открывать
дверь.
Отчего по ночам, не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала у его постели, не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья»,
бежала в церковь, подавала бумажку
в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила
в угол, бросалась на колени и долго лежала, припав головой к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала
в дверь и шепотом спрашивала у Анисьи...
Она отворила
дверь, и от
двери отскочило несколько голов и бросилось
бегом в комнаты. Он успел увидеть какую-то женщину, с голой шеей и локтями, без чепца, белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее увидел посторонний, и тоже бросилась от
дверей прочь.
Он взял фуражку и
побежал по всему дому, хлопая
дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни
в ее комнате, ни
в старом доме, ни
в поле не видать ее, ни
в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита мыла какую-то кадку, да
в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
Увидав хозяйку, стоявшую опять у своих
дверей, он скорыми цыпочками
побежал к ней через коридор; прошушукав с нею минуты две и, конечно, получив сведения, он уже осанисто и решительно воротился
в комнату, взял со стола свой цилиндр, мельком взглянулся
в зеркало, взъерошил волосы и с самоуверенным достоинством, даже не поглядев на меня, отправился к соседкам.
Она стремительно выбежала из квартиры, накидывая на
бегу платок и шубку, и пустилась по лестнице. Мы остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою
дверь. Она стояла предо мной как тогда,
в то свидание, с светлым лицом, с светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе руки. Меня точно подкосило, и я буквально упал к ее ногам.
Я хотел было что-то ответить, но не смог и
побежал наверх. Он же все ждал на месте, и только лишь когда я добежал до квартиры, я услышал, как отворилась и с шумом захлопнулась наружная
дверь внизу. Мимо хозяина, который опять зачем-то подвернулся, я проскользнул
в мою комнату, задвинулся на защелку и, не зажигая свечки, бросился на мою кровать, лицом
в подушку, и — плакал, плакал.
В первый раз заплакал с самого Тушара! Рыданья рвались из меня с такою силою, и я был так счастлив… но что описывать!
Когда мы подходили к его клетке, он поспешно удалялся от нас, метался во все четыре угла, как будто отыскивая еще пятого, чтоб спрятаться; но когда мы уходили прочь, он
бежал к
двери, сердился, поднимал ужасную возню, топал ногами, бил крыльями
в дверь, клевал ее — словом, так и просился, по характеру,
в басни Крылова.
Мы с Крюднером бросились к
двери, чтоб
бежать на ют, но, отворив ее, увидели, что матросы кучей отступили от юта, ожидая, что акула сейчас упадет на шканцы. Как выскочить? Ну, ежели она
в эту минуту… Но любопытство преодолело; мы выскочили и вбежали на ют.
И смешно же: вдруг я эти самые знаки вздумал им тогда по раме простучать, что Грушенька, дескать, пришла, при них же
в глазах: словам-то как бы не верил, а как знаки я простучал, так тотчас же и
побежали дверь отворить.
— Митя, отведи меня… возьми меня, Митя, —
в бессилии проговорила Грушенька. Митя кинулся к ней, схватил ее на руки и
побежал со своею драгоценною добычей за занавески. «Ну уж я теперь уйду», — подумал Калганов и, выйдя из голубой комнаты, притворил за собою обе половинки
дверей. Но пир
в зале гремел и продолжался, загремел еще пуще. Митя положил Грушеньку на кровать и впился
в ее губы поцелуем.
— Да, да, к мамочке! — вспомнил вдруг опять Снегирев. — Постельку уберут, уберут! — прибавил он как бы
в испуге, что и
в самом деле уберут, вскочил и опять
побежал домой. Но было уже недалеко, и все прибежали вместе. Снегирев стремительно отворил
дверь и завопил жене, с которою давеча так жестокосердно поссорился.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге
двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал
в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и
бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он
в последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Мальчишки
в длинных рубашонках с воплем
бежали в избы, ложились брюхом на высокий порог, свешивали головы, закидывали ноги кверху и таким образом весьма проворно перекатывались за
дверь,
в темные сени, откуда уже и не показывались.
Она увидела, что идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у
двери отворившего ей Федю, бросилась к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять к шкапчику, бросилась
в комнату Верочки, через минуту выбежала к шкапчику,
побежала опять
в комнату Верочки, долго оставалась там, потом пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя
бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая
в щель Верочкиной комнаты,
бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается,
в кухню не попала, а очутилась
в спальной под кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
Архип
побежал в сени —
двери были отперты. Архип запер их на ключ, примолвя вполголоса: Как не так, отопри! и возвратился к Дубровскому.
Между тем испуганные слуги разбудили мою мать; она бросилась из своей спальни ко мне
в комнату, но
в дверях между гостиной и залой была остановлена казаком. Она вскрикнула, я вздрогнул и
побежал туда. Полицмейстер оставил бумаги и вышел со мной
в залу. Он извинился перед моей матерью, пропустил ее, разругал казака, который был не виноват, и воротился к бумагам.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать. Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух
в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет
двери и
бежит,
бежит…
Солоха
побежала отворить
дверь, а проворный черт влез
в лежавший мешок.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто
в доме ни на минуту не мог забыть о том, что
в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и
бежала сломя голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой
двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Аня(глядит
в свою
дверь, нежно). Моя комната, мои окна, как будто я не уезжала. Я дома! Завтра утром встану,
побегу в сад… О, если бы я могла уснуть! Я не спала всю дорогу, томило меня беспокойство.
Григорий сорвал с плеч ее тлевшую попону и, переламываясь пополам, стал метать лопатою
в дверь мастерской большие комья снега; дядя прыгал около него с топором
в руках; дед
бежал около бабушки, бросая
в нее снегом; она сунула бутыль
в сугроб, бросилась к воротам, отворила их и, кланяясь вбежавшим людям, говорила...
Князь вскочил
в такой ярости, что Лебедев пустился было
бежать; но, добежав до
двери, приостановился, выжидая, не будет ли милости.
Старик молча поклонился и
побежал за ключами. Пока он бегал, ямщик сидел неподвижно, сбочась и поглядывая на запертую
дверь; а лакей Лаврецкого как спрыгнул, так и остался
в живописной позе, закинув одну руку на козлы. Старик принес ключи и, без всякой нужды изгибаясь, как змея, высоко поднимая локти, отпер
дверь, посторонился и опять поклонился
в пояс.
— Барышни, обедать! Обедать, барышни! — кричит, пробегая вдоль коридора, экономка Зося. На
бегу она открывает
дверь в Манину комнату и кидает торопливо...
Прежде всего, он перевел нас из столовой
в кабинет, затворил
дверь и велел Параше запереться изнутри, а сам
побежал в кухню, отыскал какого-то поваренка из багровских, велел сварить для нас суп и зажарить на сковороде битого мяса.
— Ах, боже мой! — воскликнула она радостно и почти
бегом было
побежала гостю навстречу, но
в дверях из гостиной
в залу она, как бы одумавшись, приостановилась. Павел входил, держа себя прямо и серьезно.
— Нельзя-с! — повторил Силантий. — Позвольте-с, я доложу, — прибавил он и, как бы сам не понимая, что делает, отворил
дверь, юркнул
в нее и, как слышно было, заперев ее, куда-то проворно
побежал по дому.
Так прошло часа полтора. Не могу изобразить, что я вынес
в это время. Сердце замирало во мне и мучилось от беспредельной боли. Вдруг
дверь отворилась, и Наташа выбежала на лестницу,
в шляпке и бурнусе [плащ-накидка с круглым воротником, на подкладке]. Она была как
в беспамятстве и сама потом говорила мне, что едва помнит это и не знает, куда и с каким намерением она хотела
бежать.
Вдруг ударил по ступенькам палкой,
побежал, отпер свою
дверь и через минуту вынес мне медных денег, все пятаки, и бросил их
в меня на лестницу.
И — к счастью, солнце сегодня еще не остановилось, солнце
бежало, и вот уже 16, я стучу
в дверь — сердце стучит…
Бегом через знакомые полутесные гулкие комнаты — почему-то прямо туда,
в спальню. Уже у
дверей схватился за ручку и вдруг: «А если она там не одна?» Стал, прислушался. Но слышал только: тукало около — не во мне, а где-то около меня — мое сердце.
Можешь себе представить, — перед самым выпуском мы пошли втроем курить, — знаешь эту комнатку, что за швейцарской, ведь и при вас, верно, так же было, — только можешь вообразить, этот каналья сторож увидал и
побежал сказать дежурному офицеру (и ведь мы несколько раз давали на водку сторожу), он и подкрался; только как мы его увидали, те побросали папироски и драло
в боковую
дверь, — знаешь, а мне уж некуда, он тут мне стал неприятности говорить, разумеется, я не спустил, ну, он сказал инспектору, и пошло.
Александра как будто стерегли. Он тихо отворил
дверь,
в сильном волнении, на цыпочках, подошел к дивану и тихо взял за руку — отца Лизы. Александр вздрогнул, отскочил, хотел
бежать, но старик поймал его за фалду и посадил насильно подле себя на диван.
Взглянув на головы, которые высовывались из
дверей передней и коридора, не
в силах более удерживаться, рысью
побежал через залу
в своем новом сюртуке с блестящими золотыми пуговицами.
Капитан поклонился, шагнул два шага к
дверям, вдруг остановился, приложил руку к сердцу, хотел было что-то сказать, не сказал и быстро
побежал вон. Но
в дверях как раз столкнулся с Николаем Всеволодовичем; тот посторонился; капитан как-то весь вдруг съежился пред ним и так и замер на месте, не отрывая от него глаз, как кролик от удава. Подождав немного, Николай Всеволодович слегка отстранил его рукой и вошел
в гостиную.
Стукнув
в ответ на его «не отопру» три раза
в дверь кулаком и прокричав ему вслед, что он сегодня же три раза пришлет за мной Настасью, но я уже сам не пойду, я бросил его и
побежал к Юлии Михайловне.
Особа эта, никем не встреченная, вприскочку
побежала на девичье крыльцо, и через несколько секунд уж слышно было, как хлопнула
в девичьей
дверь, а следом за этим опять хлопнула другая
дверь, а затем во всех ближайших к выходу комнатах началась ходьба, хлопанье и суета.
Бабенькины апартаменты были вытоплены.
В спальной стояла совсем приготовленная постель, а на письменном столе пыхтел самовар; Афимьюшка оскребала на дне старинной бабенькиной шкатулочки остатки чая, сохранившиеся после Арины Петровны. Покуда настаивался чай, Федулыч, скрестивши руки, лицом к барышне, держался у
двери, а по обеим сторонам стояли скотница и Марковна
в таких позах, как будто сейчас, по первому манию руки, готовы были
бежать куда глаза глядят.