Неточные совпадения
Ужин, благодаря двойным стараниям Бена и
барона, был если не отличный, то обильный. Ростбиф, бифштекс, ветчина, куры, утки, баранина, с приправой горчиц, перцев, сой, пикулей и других отрав, которые страшно употребить и наружно, в виде пластырей, и которые англичане принимают внутрь, совсем загромоздили стол, так что виноград, фиги и миндаль
стояли на особом столе. Было весело. Бен много рассказывал,
барон много ел, мы много слушали, Зеленый после десерта много дремал.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как книга здесь, которую не устанешь читать: она здесь открытее и яснее, как будто само небо ближе к земле. Мы с
бароном Крюднером подолгу
стояли на вахтенной скамье, любуясь по ночам звездами, ярко игравшей зарницей и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
Посреди них
стоял наш главный артист,
барон.
В самом деле, в тюрьмах, когда нас окружали черные, пахло не совсем хорошо, так что
барон, более всех нас заслуживший от Зеленого упрек в «нежном воспитании», смотрел на них,
стоя поодаль.
У нас все в голове времена вечеров
барона Гольбаха и первого представления «Фигаро», когда вся аристократия Парижа
стояла дни целые, делая хвост, и модные дамы без обеда ели сухие бриошки, чтоб добиться места и увидать революционную пьесу, которую через месяц будут давать в Версале (граф Прованский, то есть будущий Людовик XVIII, в роли Фигаро, Мария-Антуанетта — в роли Сусанны!).
Если этот листок застанет вас еще в Москве, пожалуйста, поправьте мою ошибку, которых много по болезненной рассеянности я делаю. Зайдите к
барону, отдайте ему карточку и велите заделать ее в бронзовую рамочку. В этом виде представьте ее Марье Константиновне.
Стоит это полтора целковых, которые до случая за мной. Сочтемся.
Разжалованный
барон вскочил на ноги и быстрым шагом пошел в область дыма, где была его рота. Полторацкому подали его маленького каракового кабардинца, он сел на него и, выстроив роту, повел ее к цепи по направлению выстрелов. Цепь
стояла на опушке леса перед спускающейся голой балкой. Ветер тянул на лес, и не только спуск балки, но и та сторона ее были ясно видны.
Сатин.
Стоило тебе родиться
бароном…
Барон(
стоя на пороге, кричит). Эй… вы! Иди… идите сюда! На пустыре… там… Актер… удавился! (Молчание. Все смотрят на
Барона. Из-за его спины появляется Настя и медленно, широко раскрыв глаза, идет к столу.)
Барон Мингер с самого прихода своего молчал и только по временам взглядывал на Жуквича, который, в довольно красивой позе,
стоял несколько вдали и расправлял свою с проседью бороду.
Барон в этом случае, благодаря своему петербургскому высокомерию, полагал, что
стоит ему только показаться в Москве в своих модных пиджаках, с дорогой своей тросточкой и если при этом узнается, что он действительный статский советник и кавалер станиславской звезды, то все московские невесты сами побегут за ним; но вышло так, что на все те качества никто не счел за нужное хоть бы малейшее обратить внимание.
— Неприятнее всего тут то, — продолжал князь, — что
барон хоть и друг мне, но он дрянь человечишка; не
стоит любви не только что княгини, но и никакой порядочной женщины, и это ставит меня решительно в тупик… Должен ли я сказать о том княгине или нет? — заключил он, разводя руками и как бы спрашивая.
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил
барон с разгоревшимися уже глазами,
стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) — граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
Княгиня, при всем этом разговоре их, ничего не сказала, а
барон так даже отошел от нее и
стоял уже вдали.
Ольга. Нянечка, милая, все отдавай. Ничего нам не надо, все отдавай, нянечка… Я устала, едва на ногах
стою… Вершининых нельзя отпускать домой… Девочки лягут в гостиной, а Александра Игнатьича вниз к
барону… Федотика тоже к
барону, или пусть у нас в зале… Доктор, как нарочно, пьян, ужасно пьян, и к нему никого нельзя. И жену Вершинина тоже в гостиной.
Я объяснил, что так как
барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно на генеральского слугу, то, во-первых, — лишил меня этим места, а во-вторых, третировал меня, как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и с которым не
стоит и говорить.
Щелкнул замок. Дверь тихо отворилась. Перед носом
барона прошмыгнула из уборной хорошенькая, улыбающаяся горничная.
Барон сделал шаг вперед, и его обоняние утонуло в тонких запахах уборной. Она
стояла у темного окна, закутавшись в шаль. Около нее лежало платье, которое ей предстояло надеть…Щеки ее были красны. Она сгорала со стыда…
—
Барон! — крикнула Тереза. —
Постойте!
— Найду! — закричала Илька. — Ну, наконец, вы же
барон, знатный, умный человек, всех знаете, все знатные люди вас знают…Вы не какой-нибудь простой человек! Отчего бы вам не написать письма к какому-нибудь судье, чтобы он осудил ее по законам? Вам
стоит только сказать или написать, и всё будет сделано!
— Что касается миллионов
барона, то я к ним отношусь очень хладнокровно. Я не из тех женщин, которые смотрят на деньги, как на главный двигатель их жизни. Да и
барон, хотя и миллионер, но не из тех людей, которые тратят свои миллионы на женщину, с которой живут. Многого я ему не
стою, и я не стараюсь его обирать, так как это не в моем характере. С годами, с опытностью, может быть, это разовьется и во мне, как у других женщин, но пока эти алчные чувства, вероятно, спят во мне… Они чужды мне…
— Глянул я на Артура — все
стоит. Пиль! — закричал я, выпалил, ну, две штуки на месте и положил. Вот это собака, а вы — Арап. Далеко вашему Арапу! — обратился Владимир Павлович к
барону Фитингофу.
Несколько левее к границе Швейцарии
стоял корпус Готце в 26 000 человек, наконец, в итальянских владениях Австрии, от Вероны до Далмации, было расположено 86 000 человек. Начальство над ними должен был принять Меллас, а пока командовал генерал-фельдцехмейстер
барон Край.
Баронесса, обиженная требованиями от нее отчета в ее поступках, решительно заступилась за рингенского
барона. Таким образом, в общей перебранке отыгрался Фюренгоф и поспешил было заранее уплестись из Гельмета, над которым
стояла такая грозная туча; но, вспомнив, что он лишился на поле битвы перчатки, воротился искать ее. Адольф заметил это: дал ему свою пару новых перчаток и едва не вытолкнул его из дому.
Здесь
стоял сальный огарок, который
барон поспешил зажечь.
По возвращении домой он был много сговорчивее вчерашнего, и Зыковой не
стоило особенного труда уговорить его поехать мириться с Николаем Леопольдовичем. Примирение состоялось в тот же вечер. Князь не сказал ему ни слова о возможном аресте, так как иначе он должен был рассказать о своем визите к
барону, тем более, что Гиршфельд именно и просил его не перебегать уже более на сторону опекуна.