Неточные совпадения
Остальной день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и за чаем шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой,
бароном и Ольгой, что Обломов
чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою жизнь; есть у него свет и тепло — как хорошо жить с этим!
— Ишь, у тебя волосы-то как разбрылялись, — бормотала старуха, поправляя пальцем свободной руки набежавшие у Лизы на лоб волосы. — Ты поди в свою комнату да поправься прежде, причешись, а потом и приходи к родительнице, да не фон-бароном, а покорно приди,
чувствуя, что ты мать обидела.
— Ничего не будет, уж я
чувствую, — сказал
барон Пест, с замиранием сердца думая о предстоящем деле, но лихо на бок надевая фуражку и громкими твердыми шагами выходя из комнаты, вместе с Праскухиным и Нефердовым, которые тоже с тяжелым чувством страха торопились к своим местам. «Прощайте, господа», — «До свиданья, господа! еще нынче ночью увидимся», — прокричал Калугин из окошка, когда Праскухин и Пест, нагнувшись на луки казачьих седел, должно быть, воображая себя казаками, прорысили по дороге.
Г-н фон Рихтер встал и начал раскланиваться… но на пороге двери остановился, как бы
почувствовав угрызение совести, — и, повернувшись к Санину, промолвил, что его приятель,
барон фон Дöнгоф, не скрывает от самого себя… некоторой степени… собственной вины во вчерашнем происшествии — и потому удовлетворился бы легкими извинениями — «des exghizes lechères» [»Легкие извинения» (искаж. фр.: des excuses légères).].
Вследствие его и досады, порожденной им, напротив, я даже скоро нашел, что очень хорошо, что я не принадлежу ко всему этому обществу, что у меня должен быть свой кружок, людей порядочных, и уселся на третьей лавке, где сидели граф Б.,
барон З., князь Р., Ивин и другие господа в том же роде, из которых я был знаком с Ивиным и графом Б. Но и эти господа смотрели на меня так, что я
чувствовал себя не совсем принадлежащим и к их обществу.
Митенька
чувствует, что он все более и более запутывается, но приход
барона очень кстати выводит его из неловкого положения.
— А знаете ли вы, — продолжал
барон, — что наши, так называемые нравственные женщины, разлюбя мужа, продолжают еще любить их по-брачному: это явление, как хотите, безнравственное и представляет безобразнейшую картину; этого никакие дикие племена, никакие животные не позволяют себе! Те обыкновенно любят тогда только, когда
чувствуют влечение к тому.
— Как
чувствует себя бедная Марья Васильевна? — спросила княгиня
барона.
— Законы суть поставленные грани, основы, на которых зиждется и покоится каждое государство, — отвечал
барон, немного сконфузясь: он
чувствовал, что говорит свое, им самим сочиненное определение законов, но что есть какое-то другое, которое он забыл.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с
бароном Мингером,
чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней,
барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью, каждым движением своим давала ему
чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько не знал этого, но желает полюбить.
Часам к восьми вечера богатый дом Анны Юрьевны был почти весь освещен.
Барон, франтовато одетый, пришел из своего низу и с гордым, самодовольным видом начал расхаживать по всем парадным комнатам. Он на этот раз как-то более обыкновенного строго относился к проходившим взад и вперед лакеям, приказывая им то лампу поправить, то стереть тут и там пыль, — словом, заметно начинал
чувствовать себя некоторым образом хозяином всей этой роскоши.
Конечно, я
чувствую себя справедливо обиженным; однако, понимая разницу лет, положения в обществе и прочее и прочее (я едва удерживался от смеха в этом месте), не хочу брать на себя еще нового легкомыслия, то есть прямо потребовать от
барона, или даже только предложить ему, об удовлетворении.
И вместе с тем
барон так мил, так любезен, так галантен, так изящен,
барон в дамском обществе осторожно и с таким тактом дает
чувствовать, что он тоже большой руки folichon [Шалун (фр.).], пред которым тают и покоряются сердца женские…
— Непременно… и даже сегодня… Мой долг — быть там! — немножко рисуясь, ответил
барон, внутренно весьма довольный собою по двум причинам: во-первых, что успел отчасти заявить свою будущую неустрашимость, а во-вторых, тем, что возбудил участие и даже опасение за свою личность такой прелестной особы. В эту минуту он
почувствовал себя, в некотором роде, героем.
Итак, если взвесить все эти ингредиенты, в виде Шписса, Анатоля, сыров и сигар, вин, повара, любезности хозяина и очаровательности самой хозяйки, входившие в состав совокупного угощения, то нет ничего мудреного, что блистательный гость,
барон Икс-фон-Саксен,
чувствовал себя в самом благодушнейшем настроении и расположен был питать и к Шписсу с Анатолем, и к Непомуку Анастасьевичу, и тем паче к самой прелестнейшей Констанции Александровне самые нежные, благоуханные чувствования.
Можно судить, что
чувствовал в это время
барон.
Судите, что
чувствовал барон, видя своего сына лекарем.
Николай Павлович
почувствовал, что у него подкашиваются ноги и поспешил сесть, чтобы не упасть. Глаза его застилали слезы, и он едва мог прочесть письма, в которых князь Волконский и
барон Дибич отдавали подробный отчет о болезни императора, не скрывая, что врачи не надеялись более спасти его, если только не совершится чудо. Волконский, впрочем, в конце письма намекал, что, может быть, не вся надежда потеряна.