Неточные совпадения
Бабушка покраснела и
рассердилась.
— Где это вы пропадали, братец? Как на вас
сердится бабушка! — сказала она, — просто не глядит.
Вон
бабушка: есть ли умнее и добрее ее на свете! а и она… грешит… — шепотом произнесла Марфенька, —
сердится напрасно, терпеть не может Анну Петровну Токееву: даже не похристосовалась с ней!
— Нет,
бабушка, не говорите, — он
рассердится, что я пересказала вам…
И
бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна
рассердилась сначала.
И оба старались задушить неистовый хохот, справившись с которым Марфенька
рассердилась на своего жениха «за дерзость» против
бабушки.
— Не
сердитесь,
бабушка, я в другой раз не буду… — смеясь, сказал он.
— «Что вы!..» — «Да как же? а в Рождество, в Новый год: родные есть, тетушка,
бабушка,
рассердятся, пожалуй, как не приедешь».
— Вчера я шумел, — сказал он
бабушке виновато, словно маленький. — Вы — не
сердитесь?
— Уйди, — приказала мне
бабушка; я ушел в кухню, подавленный, залез на печь и долго слушал, как за переборкой то — говорили все сразу, перебивая друг друга, то — молчали, словно вдруг уснув. Речь шла о ребенке, рожденном матерью и отданном ею кому-то, но нельзя было понять, за что
сердится дедушка: за то ли, что мать родила, не спросясь его, или за то, что не привезла ему ребенка?
— Ты что это надул губы? — спрашивали меня то
бабушка, то мать, — было неловко, что они спрашивают так, я ведь не
сердился на них, а просто всё в доме стало мне чужим.
— Что ты говоришь, отсохни твой язык! —
сердилась бабушка. — Да как услышит дед эти твои слова?
Дедушку с
бабушкой мне также хотелось видеть, потому что я хотя и видел их, но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне было восемь месяцев; но мать рассказывала, что дедушка был нам очень рад и что он давно зовет нас к себе и даже
сердится, что мы в четыре года ни разу у него не побывали.
Иногда он потихоньку мигает и делает нам знаки, когда
бабушка начинает ворчать и
сердиться на всех без причины.
Бабушка уже
сердится, — стоит против меня и строго смотрит прямо в глаза мне...
— Знаю, знаю,
бабушка, слышал об этом… Мужики на тебя
рассердились…
— Не знаю… Да она об этом и не любит говорить. Если же когда и скажет что, то всегда просит забыть и не вспоминать больше… Ну, однако, мне пора, — заторопилась Олеся, —
бабушка будет
сердиться. До свидания… Простите, имени вашего не знаю.
— Чего там —
бабушка! —
рассердилась старуха. — Я тебе уже двадцать пятый год —
бабушка. Что же, по-твоему, с сумой лучше идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж будьте милостивы, если что можете сделать, то сделайте.
Девушка иногда
сердилась на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать на нее, но когда
бабушка вставала на молитву — это была совсем другая женщина, вроде тех подвижниц, какие глядят строгими-строгими глазами с икон старинного письма.
Ольга Федотовна сейчас же по такому поводу проливала слезы и становилась счастливою.
Бабушка втайне от нее говаривала, что это у нее «такая пассия: захочется ей поплакать, она и начнет что-нибудь выдумывать, чтобы на меня
рассердиться. Я сношу, привыкла и знаю, что она уважения стоит».
Но всего более не нравилось княгине любопытство, с которым мистики старались засматривать за завесы великих тайн:
бабушка и не верила, что они там что-нибудь видят, и
сердилась.
Бабушка никогда и никому не говорила о сделанном ей графом предложении, а графу, кажется, не могло прийти желания об этом рассказывать, но тем не менее Ольга Федотовна все это знала, и когда я ее спрашивала: откуда ей были известны такие тайности? она обыкновенно только
сердилась и раз даже пригрозила мне, что если я еще буду ей этим докучать, то она мне больше ничего не скажет.
Мысль эта показалась
бабушке столь ясною и логичною, что она стала верить, как в неотразимый факт, и ждала гостя в неспокойствии, за которое сама на себя
сердилась.
Воистину дивно, что на
бабушку никто за это не
сердился.
Бабушке немалого труда стоило успокоить дьяконицу, что она ничего о ее брате худого не думает и нимало на него не
сердится; что «любовь это хвороба, которая не по лесу, а по людям ходит, и кто кого полюбит, в том он сам не волен».
Бабушка до сих пор любит его без памяти и
сердится, если говорят об нем с неуважением.
— Эк ведь его! —
сердилась бабушка, — да скоро ли этот зеришка проклятый выйдет? Жива не хочу быть, а уж досижу до zero! Это этот проклятый курчавый крупёришка делает, у него никогда не выходит! Алексей Иванович, ставь два золотых зараз! Это столько проставишь, что и выйдет zero, так ничего не возьмешь.
В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара в дверь; отворили — стучал коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах, стоял Потапыч. Послы были от
бабушки. Требовалось сыскать и доставить меня немедленно; «
сердятся», — сообщил Потапыч.
Лето выдалось сырое и холодное, деревья были мокрые, все в саду глядело неприветливо, уныло, хотелось в самом деле работать. В комнатах, внизу и наверху, слышались незнакомые женские голоса, стучала у
бабушки швейная машина: это спешили с приданым. Одних шуб за Надей давали шесть, и самая дешевая из них, по словам
бабушки, стоила триста рублей! Суета раздражала Сашу; он сидел у себя в комнате и
сердился; но все же его уговорили остаться, и он дал слово, что уедет первого июля, не раньше.
Проводив жениха, Надя пошла к себе наверх, где жила с матерью (нижний этаж занимала
бабушка). Внизу, в зале, стали тушить огни, а Саша все еще сидел и пил чай. Пил он чай всегда подолгу, по-московски, стаканов по семи в один раз. Наде, когда она разделась и легла в постель, долго еще было слышно, как внизу убирала прислуга, как
сердилась бабуля. Наконец все затихло, и только слышалось изредка, как в своей комнате, внизу, покашливал басом Саша.
— Ничего, все обошлось благополучно, — рассказывала Надя торопливо. — Мама приезжала ко мне осенью в Петербург, говорила, что
бабушка не
сердится, а только все ходит в мою комнату и крестит стены.
— Ничего, ничего! — утешала Ольга, бледная, расстроенная, гладя Сашу по голове. — Она —
бабушка, на нее грех
сердиться. Ничего, детка.
— Я пойду уже, — сказала она тихо, подходя к сестре. — А то
бабушка будет
сердиться и пришлет за мной…