Но Вера не смотрела. Она отодвигала кучу жемчуга и брильянты, смешивала их с Марфенькиными и объявила, что ей немного надо.
Бабушка сердилась и опять принималась разбирать и делить на две половины.
Неточные совпадения
— Где это вы пропадали, братец? Как на вас
сердится бабушка! — сказала она, — просто не глядит.
— Не
сердитесь,
бабушка, я в другой раз не буду… — смеясь, сказал он.
Вон
бабушка: есть ли умнее и добрее ее на свете! а и она… грешит… — шепотом произнесла Марфенька, —
сердится напрасно, терпеть не может Анну Петровну Токееву: даже не похристосовалась с ней!
— Нет,
бабушка, не говорите, — он
рассердится, что я пересказала вам…
Бабушка покраснела и
рассердилась.
И оба старались задушить неистовый хохот, справившись с которым Марфенька
рассердилась на своего жениха «за дерзость» против
бабушки.
И
бабушка, занимаясь гостями, вдруг вспомнит, что с Верой «неладно», что она не в себе, не как всегда, а иначе, хуже, нежели какая была; такою она ее еще не видала никогда — и опять потеряется. Когда Марфенька пришла сказать, что Вера нездорова и в церкви не будет, Татьяна Марковна
рассердилась сначала.
Собрался народ, принесли три ковриги хлеба. Родня стала расставлять столы и покрывать скатертями. Потом принесли скамейки и ушат с водой. И все сели по местам. Когда приехал священник, кум с кумой стали впереди, а позади стала тетка Акулина с мальчиком. Стали молиться. Потом вынули мальчика, и священник взял его и опустил в воду. Я испугался и закричал: «Дай мальчика сюда!» Но
бабушка рассердилась на меня и сказала: «Молчи, а то побью».
— Ради Бога, никому не проговоритесь, Нина, ради Бога! А то
бабушка рассердится на Родам и Анну, что они забыли накормить меня сегодня, и их, пожалуй, прогонит из дому!
Неточные совпадения
— «Что вы!..» — «Да как же? а в Рождество, в Новый год: родные есть, тетушка,
бабушка,
рассердятся, пожалуй, как не приедешь».
— Вчера я шумел, — сказал он
бабушке виновато, словно маленький. — Вы — не
сердитесь?
— Уйди, — приказала мне
бабушка; я ушел в кухню, подавленный, залез на печь и долго слушал, как за переборкой то — говорили все сразу, перебивая друг друга, то — молчали, словно вдруг уснув. Речь шла о ребенке, рожденном матерью и отданном ею кому-то, но нельзя было понять, за что
сердится дедушка: за то ли, что мать родила, не спросясь его, или за то, что не привезла ему ребенка?
— Ты что это надул губы? — спрашивали меня то
бабушка, то мать, — было неловко, что они спрашивают так, я ведь не
сердился на них, а просто всё в доме стало мне чужим.
— Что ты говоришь, отсохни твой язык! —
сердилась бабушка. — Да как услышит дед эти твои слова?