Неточные совпадения
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не
знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Остап, сняв шапку, всех поблагодарил козаков-товарищей за честь, не стал отговариваться ни молодостью, ни молодым разумом,
зная, что время военное и не до того теперь, а тут же повел их прямо на кучу и уж показал им всем, что недаром выбрали его в
атаманы.
— Ну, так поцелуйтесь же и дайте друг другу прощанье, ибо, бог
знает, приведется ли в жизни еще увидеться. Слушайте своего
атамана, а исполняйте то, что сами
знаете: сами
знаете, что велит козацкая честь.
Козаки все стояли понурив головы,
зная вину; один только незамайковский куренной
атаман Кукубенко отозвался.
А
узнал ли ты, сударь,
атамана?»
Но особенно хорошо сказывала она стихи о том, как богородица ходила по мукам земным, как она увещевала разбойницу «князь-барыню» Енгалычеву не бить, не грабить русских людей; стихи про Алексея божия человека, про Ивана-воина; сказки о премудрой Василисе, о Попе-Козле и божьем крестнике; страшные были о Марфе Посаднице, о Бабе Усте,
атамане разбойников, о Марии, грешнице египетской, о печалях матери разбойника; сказок, былей и стихов она
знала бесчисленно много.
— В 17.. году козаки с татарами осаждали этот монастырь, занятый польскими войсками… Вы
знаете, татары были всегда опасными союзниками… Вероятно, осажденным удалось как-нибудь подкупить мирзу, и ночью татары кинулись на козаков одновременно с поляками. Здесь, около Колодни, произошла в темноте жестокая сеча. Кажется, что татары были разбиты и монастырь все-таки взят, но козаки потеряли в ночном бою своего
атамана.
—
Знаешь ты ее? — спросил Вихров
атамана.
— Не
знаю, где она меня
знала, — отвечал
атаман и пожал даже от удивления плечами.
— Да вот еще Фролка. У вас его казнили вместе с
атаманом. Это неправда. Его отвели в тюрьму и несколько лет пытали и допрашивали, где Степан клады зарыл. Возили его сыщики и по Волге, и к нам на Дон привозили. Старики в Кагальнике мне даже места указывали, где Фролка указывал. Места эти разрывали, но нашли ли что, никто не
знает, тайно все делалось. Старики это слыхали от своих дедов очевидцев.
—
Атаман, — сказал он вдруг, — как подумаю об этом, так сердце и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим, то так живо все припоминаю, как будто вчера было. Да не только то время, а не
знаю с чего стало мне вдруг памятно и такое, о чем я давно уж не думал. Говорят, оно не к добру, когда ни с того ни с другого станешь вдруг вспоминать, что уж из памяти вышиб!..
Тому будет полсорока годов, жили мы на Волге, ходили на девяти стругах;
атаманом был у нас Данило Кот; о тебе еще и помину не было, меня уже
знали в шайке и тогда уже величали Коршуном.
Тогда только он дал
знать о своем успехе Строгоновым и в то же время послал любимого своего
атамана Ивана Кольцо к Москве бить челом великому государю и кланяться ему новым царством.
— Нет, — отвечал Коршун, — я не к тому вел речь. Уж если такая моя доля, чтобы в Слободе голову положить, так нечего оставаться. Видно, мне так на роду написано. А вот к чему я речь вел.
Знаешь ли,
атаман, на Волге село Богородицкое?
Атаман посмотрел искоса на Коршуна. Видно,
знал он что-нибудь за стариком, ибо Коршун слегка вздрогнул и, чтоб никто того не заметил, стал громко зевать, а потом напевать себе что-то под нос.
— Ну, батюшка Ванюха, я и сам не
знаю, что делать. Авось ты чего не пригадаешь ли? Ведь один-то ум хорош, а два лучше! Вот и мельник ни к кому другому, а к тебе послал: ступай, говорит, к
атаману, он поможет; уж я, говорит, по приметам вижу, что ему от этого будет всякая удача и корысть богатая! Ступай, говорит, к
атаману!
Это мне, впрочем, неизвестно; но я впоследствии справлялся и наверно
знаю, что Фома действительно сотворил когда-то в Москве романчик, весьма похожий на те, которые стряпались там в тридцатых годах ежегодно десятками, вроде различных «Освобождений Москвы», «
Атаманов Бурь», «Сыновей любви, или Русских в 1104 году» и проч. и проч., романов, доставлявших в свое время приятную пищу для остроумия барона Брамбеуса.
9. Во время ж той мужа ее поимки сказывал он
атаману и на сборе всем казакам, что был в Моздоке, но что делал, потому ж не
знает.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового
атамана Ильи Меркурьева, которого отец, Григорий, был также войсковым
атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду,
знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
А что ты не будешь за паном Гонсевским, за это тебе ручается Кирша, запорожец, который
знает наверное, что его милости и всем этим иноверцам скоро придет так жутко в Москве, как злому кошевому
атаману на раде, когда начнут его уличать в неправде.
Аристарх. Что ты понимаешь! Уж я, стало быть,
знаю, коли говорю. При разбойниках завсегда пустынник бывает; так смешнее. И выдем все в лес, к большой дороге, подле шалаша. Барина
атаманом нарядим, потому у него вид строгий, ну и усы. Тебя тоже разбойником нарядим; да тебя и рядить-то немного нужно, ты и так похож, а в лесу-то, да ночью, так точь-в-точь и будешь.
Все это
знали, и все боялись грозного
атамана.
— Нэ панымаишь, почэму смэшно? Нэт? Сэчас будишь
знать! Знаишь, что я сдэлал бы, когда бы нас павэли к этому атаману-таможану? Нэ знаишь? Я бы сказал про тэбя: он мэня утопить хотэл! И стал бы плакать. Тогда бы мэня стали жалэть и не посадыли бы в турму! Панымаишь?
Речь зашла о прадеде Самоквасова. По спросу Марка Данилыча рассказал Петр Степаныч, что
знал про него, как был он
атаманом разбойников, а потом строгим постником и как двадцать годов не выходил на свет Божий из затвора.
Но этого дневного пути Ермаку Тимофеевичу не удалось сделать скоро. Люди снова начали роптать и требовать возвращения назад. Не
зная цели своего
атамана, они находили совершенно достаточным и разгром, который они произвели над поганой нечистью, и добытую ими добычу.
И побрел исполнять поручение «аспида». Он направился в новый поселок, но не застал в избе Ермака Тимофеевича. У встретившегося с ним Ивана Кольца он
узнал, что
атаман куда-то отлучился из поселка, и неизвестно, когда вернется.
Стрельцы мои называли меня своим
атаманом: это имя льстило мне некоторое время, но,
узнав, что есть имя выше этого, я хотел быть тем, чем выше не бывают на земле. Наслышась о золотых главах московских церквей, о белокаменных палатах престольного города, я требовал, чтобы меня свезли туда, а когда мне в этом отказали, сказал: „Дайте мне вырасти; я заполоню Москву и сяду в ней набольшим; тогда велю казнить всех вас!..” Так-то своевольная душа моя с ранних лет просилась на беды!
— Не
узнаю тебя,
атаман, чему радуешься. Краль завели… Это-то и неладно, перепортятся вконец, к ратному делу годиться не будут… Только я наших людей
знаю. Не из таковских… Смута выйдет, все пристанут к тем, кто из поселка тягу задаст на вольную волюшку, в степь просторную, куда и крали денутся, бросят, не жалеючи. Для казака нет лучшей крали, как пищаль да меч булатный…
— Где они, другие-то?.. Надо, чтобы
атаман атаманом был, чтобы
знали его в окружности, имени боялись. Таков наш Ермак Тимофеевич.