Сын атамана

Василий Сахаров, 2019

1707-й год. Войско Донское. По указу царя Петра Алексеевича Романова на Дон послана карательная экспедиция, которая уничтожена казаками атамана Кондратия Булавина. Начинается восстание, гибнут тысячи людей, горят казачьи городки, а восставший атаман убит предателями и царские войска огнем и мечом наводят порядок на землях донских казаков. Так было в нашей истории. Но есть фактор, который может изменить весь ход событий. Это человек из нашего времени, который оказывается в теле готового действовать молодого казака.

5

Войско Донское. Бахмут. 02.07.1707.

Я много думал над тем, как изменить ход истории и возможно ли это. Все прикидывал, каким способом дать отцу знания о будущем. Однако пока я размышлял, все изменилось без моего прямого участия. Наш разговор с Кондратом, который состоялся в приказной избе, взволновал его. Словно маленький камушек, который пробуждает лавину, он подтолкнул атамана не ждать у моря доброй погоды, а выехать в путь-дорогу, чтобы навестить старых товарищей. И во время этого путешествия произошла встреча, которая изменила весь, казалось бы, уже предопределенный ход исторических событий.

Впрочем, об этом надо рассказывать по порядку…

Две недели мы путешествовали по казачьим землям. Как выехали из Бахмута, нигде дольше, чем на одну ночь не останавливались. И за это время я перезнакомился с таким количеством людей, что голова кругом шла. Есаулов верховских, Никифорова и Банникова, уже знал. А помимо них мы побывали в гостях у Игната Некрасова в Голубовском городке, у дядьки Ивана в Трехизбянской и у дядьки Акима в Рыковской.

Пыльные дороги и загорелые лица, зеленые станицы и укрепленные городки, и каждый день новые встречи с казаками и беглыми, которые поддерживали Булавина и его идеи. Везде в это время я был рядом с отцом и поражался тому, сколько у него односумов, боевых товарищей, торговых партнеров и просто хороших знакомых. Почти везде атамана знали и уважали, где-то побаивались и были с ним осторожны, а где-то по случаю его приезда устраивали небольшой праздник.

Многое можно об этих двух неделях вспомнить, материала на целую книгу хватило бы. Но это все не так важно, как то, что произошло в один день.

Мы, то есть батя, пара казаков из его ближних людей и я, навестили в Кагальницкой станице атамана Тимофея Соколова. Встреча прошла как обычно. Батя с атаманом говорили о делах, обсудили новости и слухи, помянули недобрым словом зажравшихся казаков из донской низовой старшины, а потом условились о помощи друг другу в случае возможного прихода царских карателей и розыскников. Дальнейший наш путь лежал в один из безымянных хуторов неподалеку, где по слухам обретался атаман Иван Стерлядев, еще один односум Булавина, недавно побивший наглого чернеца в низовьях Дона, и теперь отсиживающийся в укромном месте.

Выехали из станицы рано утром и вдоль речки Кагальник двинулись вверх по течению. Сытые кони шли бодро. Погода радовала. Слева речка, а справа густая роща. Все спокойно, но тут на узкую пыльную дорогу вышли три спешенных казака, при саблях и пистолетах. Я оглянулся назад, а там еще двое, и тоже при оружии. Моя рука сама собой легла на подаренную отцом перед отъездом из Бахмута легкую кавказскую шашку, и я подумал, что, наверное, по наши души прислали убийц. Пистоли у нас не заряжены, и если неизвестные казаки начнут стрелять, единственный шанс на спасение — всем вместе лошадьми пробить проход в степь. Оставалось только дождаться команды отца. Но опасности не было, и перекрывшие дорогу люди оказались не врагами.

Один из казаков, что стоял впереди, мощный в плечах чубатый русоволосый мужчина, вышел вперед. Он остановился перед мордой вороного батиного жеребца Буяна, который нервничал и бил по земле копытами, а потом сказал:

— Полковник Иван Лоскут шлет тебе привет, атаман, и просит пожаловать к нему на уху.

— Где он? — спросил отец.

— В роще, только чтобы тебя повидать в эти края выбрался.

— Веди.

С дороги мы свернули в рощу и по узкой тропинке вышли на небольшую по кругу поросшую колючим кустарником поляну. Здесь находилось с десяток лошадей, и горел костерок, на котором висел походный котелок с булькающим варевом. И возле огня, на поваленном старом бревне, сидел человек, седой и сгорбленный годами невысокий старичок в накинутом на голое тело простом линялом кафтане. Это и был полковник Иван Лоскут, личность настолько противоречивая и загадочная, что я не знал, как к нему отнестись.

Во-первых, Лоскут соратник Степана Тимофеевича Разина, у которого он был писарем.

Во-вторых, друг семьи Булавиных, то есть моей семьи, они еще с дедом на Волге боярские струги чистили.

В-третьих, он самозванный полковник и профессиональный революционер с уклоном в разбой.

В-четвертых, очень умный, верткий и ловкий человек, которого вот уже тридцать лет царские сыскари ловили, но все никак поймать не могли.

Да, что говорить, в одних исторических документах он подавался как голь перекатная, пьянь и рвань, а в других как богатый и справный казак с огромными связями по всей Руси и заграницей. Кому верить? Вывод самый разумный. Никому не верить, а лично определяться, смотреть, слушать и делать выводы.

Казаки из отцовских ближних людей и люди Лоскута остались возле тропинки, а мы с отцом спрыгнули с коней и направились к костру. Подошли и атаман поприветствовал самозванного полковника:

— Здрав будь, дядька Иван.

— Здравствуй, Кондрат, — Лоскут встал, и они с Булавиным крепко обнялись. Затем полковник посмотрел на меня, взял своими сухими жилистыми руками мои плечи, чуть встряхнул и сказал: — Вырос, Никиша, и вытянулся преизрядно. Десять лет тебя не видел, а ты вон уже какой. Богатырем растешь.

— Здоровьица вам, дед Иван, — произнес я.

— Ладно, — разинский соратник отпустил меня, — иди к лошадям, а мы тут, с батей твоим переговорим.

Я посмотрел на отца, и он сказал:

— Пусть останется, пора его к делу приучать.

— Ну как знаешь, — полковник присел на бревно, дождался, пока мы расположимся вокруг, помешал длинной ложкой уху в котле, бросил быстрый оценивающий взгляд на Булавина и спросил: — Зачем я тебя нашел, понимаешь?

— Нет, — батя отрицательно покачал головой.

— Странно. Я думал, что ты уже последние новости знаешь. Поэтому и мечешься по всему Войску, беседы крамольные с людьми ведешь.

— О чем я должен знать, дядька Иван?

Лоскут помедлил, посмотрел на повисшее над нами солнце и ответил:

— О том, Кондрат, что царь указ написал. А в том указе князю Юрию Долгорукому велено ловить всех беглых на Дону.

— И как давно сей указ написан?

— С месяц уже, а то и больше. Я про него только дня три как узнал. Отлеживался в одной из станиц, а тут все в один час, и про указ известие, и про то, что ты уже пару недель по городкам донским ездишь. Вот и подумал, что ты все знаешь, или сам беду почуял.

— Нет. У меня таких людей, которые бы столь важные новости быстро приносили, пока не имеется.

— А надо бы иметь…

— Со временем, может быть, кто-то и появится.

— Нет времени, Кондрат. Осенью Долгорукий будет здесь, а что он за человек тебе хорошо известно.

При этих словах, отец потер левый бок, где, как я знал, у него имелся длинный шрам от сабли. Он поморщился и кивнул головой:

— Знаю его, под Азовом сталкивались. Я тогда на стену одним из первых поднялся, думал, что награду получу, а тут этот князек со своим гонором. Слово за слово и драка с его холопами. Насилу отбился. Царь меня за эту драку простил, но и награду я не получил.

— Вот видишь, князя Юрия ты знаешь, и как он к казакам относится, понимаешь. Что делать станешь?

— Буду ждать и смотреть, что дальше произойдет.

— А я тебе и без ожиданий скажу, что может быть. Лукьян Максимов тоже про карателей ведает. Поджилки у него трясутся, и войсковой атаман ищет того, кто в случае большой беды от князя, смог бы его прибить. И на кого он посматривает, догадываешься?

— Немудрено догадаться, на меня, наверное.

— Правильно, потому как ты человек известный и крови не боишься. Помнишь, как ты от слободских людишек и царевых солдат солеварни освобождал? Вижу, что не позабыл. Тогда Лукьян тебе тоже говорил, мол, ты дело сделай, а мы прикроем. И потом он же со своими товарищами тебя выдать хотел. Разве не так?

— Я на память пока не жалуюсь.

— Теперь так же будет, если Долгорукий зверствовать начнет. Ты, Кондрат, князя убей, а потом мы тебя укроем. Так скажут Максимов и старожилы из богатых низовых казаков.

— Не будет этого! — отец вскочил с места.

— Ты успокойся, сядь, и не шуми, — тихо и вкрадчиво сказал полковник.

— Все! Я спокоен.

— Вот и хорошо. Соображаешь нормально?

— Да.

— И что скажешь?

— Не стану я пешкой Максимова и его друзей. Сам все сделаю, и сам за собой казаков поведу.

— Вот и правильно. С чего начнешь?

— Хотел завтра в Черкасск направиться и с Ильей Зерщиковым поговорить, да видно не судьба. Прямо сейчас в Бахмут вернусь и там всех сотников да атаманов, кто за меня стоит, на Круг соберу. Ты со мной, дядька Иван?

— С тобой, а иначе бы и не суетился.

— Кто тебя знает, ты как перекати-поле, сегодня здесь, а завтра ищи-свищи полковника Лоскута.

— Это верно, и поначалу я думал в стороне отстояться, самого бунта дождаться и только тогда в дело вступать. А на тебя посмотрел и решил, что тянуть не стоит.

Атаман прищурился и, пристально посмотрев на старика, спросил:

— И что, твои прознатчики тоже моими людьми станут?

— Если я разведкой займусь, тогда станут, — усмехнулся Лоскут.

— Договорились.

Разговор был короткий, я тому свидетель. Поспела ушица и подошли казаки. Все поели, и настал черед снова вернуться к делам. Отец с Лоскутом, уже без меня, что-то обсудили, крепко поспорили и я даже думал, что дойдет до драки. Но все утряслось, полковник и будущий предводитель восстания ударили по рукам, и казаки, что булавинцы, что лоскутовцы, стали получать приказы атамана:

— Илья, направишься в Старо-Айдарский городок. Там найдешь Семена Алексеева по прозванию Драный, скажешь ему, что он срочно нужен в Бахмуте. Коль будет спрашивать, намекни, что каратели с Москвы идут, беглых людишек ловить, — Кондрат усмехнулся и дополнил: — Драный сам из беглых и как он барский дом перед побегом поджег московиты еще помнят.

— Сделаю.

— Андрей, в Голубовский городок помчишься, к Игнату Некрасову. Ты его помнишь, пять дней назад у него гостили. Скажешь, что время пришло и он нужен своему народу.

— Помню Игната, все как есть передам.

— Тебя как зовут? — спросил атаман одного из лоскутовцев.

— Ерема, — ответил он.

— Помчишься к Григорию Банникову и Филату Никифорову. Скажешь, быть им второго числа в Бахмуте, дело срочное.

Вскоре посланцы умчались к адресатам. А мы, в сопровождении пары лоскутовцев, вертких молодых казаков, вместе с полковником направились к дому. Трое суток скачки с редкими остановками, только чтобы лошадей не загнать, и мы в Бахмуте. Сбор был назначен на второе июля. И в это число, все кто должен был прибыть, уже находились в городке.

Собирались не в приказной избе, а в доме атамана. Лишних людей не было. Мачеха Ульяна уехала к сестре в Белгород, там рожать собралась, а мы с Галиной молчаливые и понятливые, с самого детства приучены зря не балаболить и языками не трепать. Меня прочь не гнали, но и за стол вместе со всеми, разумеется, не сажали. А знать о том, что намечается, хотелось. Поэтому я затаился серой мышкой на печи, и каждое слово ловил.

Итак, Тайная Вечеря в доме атамана Кондратия Афанасьевича Булавина. Присутствовали: сам бахмутский атаман, Семен Драный с сыном Михаилом, есаулы верховые Банников Григорий и Никифоров Филат, Некрасов Игнат из Голубовского городка, полковник Иван Лоскут, а так же несколько атаманов, старшин и влиятельных казаков из разных станиц. Чтобы скрыть прибытие гостей все они приезжали тайно, в сумерках и без огласки.

Отец поднялся из-за стола, оглядел всех собравшихся и заговорил:

— Браты! Беда на Дон идет, каратель Юрий Долгорукий с сильным отрядом. Он имеет самые широкие полномочия и поддержку царя. Крови будет пролито много, а потому станем биться с ним насмерть. Кто пойдет со мной до конца? Кто встанет за наш присуд и казачью волю?

Собравшиеся за столом казаки и атаманы поддержали его:

— Мы с тобой!

— Не отдадим свободу!

— Побьем князя и его отряд разгоним!

— Долой Ероху, царя-Антихриста!

— Бей московитов, немцев, латинян и бояр с дворянами!

Подняв руку, Булавин остановил выкрики:

— Добро, браты. Тогда прямо сейчас готовиться надо, писать воззвания братьям нашим, не забывшим про волю, собирать припасы, распределить обязанности и решить, кто нам друг, а кто враг, подлежащий беспощадному истреблению…

— Для начала разведку требуется создать, без этого погибнем как Степан Тимофеевич Разин сотоварищи, — напомнил полковник Лоскут.

— Правильно, — поддержал его Кондрат. — Про это уже говорили, и было решено, что ты, господин полковник, этим вопросом и займешься. Кроме того, за тобой должность войскового писаря.

Лоскут встряхнул седыми кудрями и ответил:

— Принимаю должность.

— Кто будет начальником всего нашего дела? — спросил отец, хотя ответ лежал на поверхности.

— Ты и будешь… — откликнулось сразу несколько голосов.

— Любо! — подхватили остальные. — Ты начал, тебе и тянуть все кумпанство на себе.

Бахмутский атаман приосанился и чуть поклонился.

— Постараюсь оправдать доверие, браты, и не посрамить славы казачьей. Давайте решим, чего мы хотим получить в результате нашей войны против царя Московского.

Слово взял Игнат Некрасов:

— Отделиться от Московии надо и создать то, что в странах Европейских называется Республика. Будем по заветам прадедовским жить, по своему уму и совести. Не надо над нами господ и бояр. Бог создал человека вольным и даровал ему свободу. Только Он над нами и перед ним единым на небесах в час Страшного Суда ответ держать станем, да перед братами нашими на земле. Если отстоим свободу, будем договариваться с Москвой, чтобы оказывать помощь друг другу. Мы России нужны, так же, как и она нам. А потерпим неудачу, значит, или бежать придется, или шею под ярмо подставлять.

Присутствующие поддержали Игната, и хозяин дома предложил определиться с тем, кто из царских прихвостней и прикормленной старшины должен погибнуть в самом начале восстания и в дальнейшем. Он же первым и начал перечислять, а полковник Лоскут ловко и быстро записывать:

— Максимов Лукьян — войсковой атаман. Юрий Долгорукий — князь. Все офицеры кто с карательным отрядом придет. Начальные люди царские из Азова и Таганрога. Воевода Козловский — князь Волконский. Азовский губернатор — Толстой. Командир Слободского Изюмского полка — бригадир Шидловский. Воевода Борисоглебский — Палеологов. Дмитровский воевода — Титов и все, кто против воли казацкой пойдут.

Каждое имя, названное атаманом, было одобрено, так как именно эти люди непосредственно отвечали за все притеснения чинимые казакам и беглым людям из России.

— Сидора Пешкова требуется добавить, — выкрикнул Банников. — Совсем озверел этот дворянин тамбовский, людишкам подневольным на лесозаготовках за каждую провинность ноздри рвет, словно кандальникам каким. Не по-христиански это и не по-человечески.

— Добавим дворянина в список, — сказал атаман. — Кого еще предложите, браты?

Поднялся Василий Поздеев, богатый казак из Черкасска:

— Из старшины нашей донской предлагаю внести в список: Ефрема Петрова, Абросима Савельева, Никиту Саломата, Василия Иванова, Матвеева Ивана и Алексеева Феоктиста. Эти все за царскую власть будут до последнего стоять, прикормлены Москвой. И еще, есть вопрос атаман. Почему ты Зерщикова Илью Григорьевича, прошлого атамана войскового, в список не внес? Знаем, что вы с ним приятели и солеварни у вас общие имеются, но мы его здесь не видим…

Вопрос был щекотливым. Кондрат нахмурился и, немного подумав, ответил:

— Рано еще Илью Григорьевича беспокоить. В сомнениях он пока, на чью сторону встать. Однако в свой час Зерщиков с нами будет, уверен в этом.

— А если все же против пойдет? — не унимался Поздеев.

— Лично его убью и не посмотрю, что он мне друг стародавний. Есть еще предложения?

— Царя Петрушку Романова почто забыли? — отозвался Семен Драный.

— Эк, ты, хватанул, — оторвавшись от бумаги, сказал Лоскут. — Это не воевода, какой, чтобы его казацким судом к смерти приговаривать.

— Пиши в список царя, полковник, — поддержал Старо-Айдарского атамана Кондрат. — Если за дело всерьез взялись, нашему основному ворогу там самое место.

Следующим голос подал Андрей Мечетин:

— Федора Черноморца, сотника Изюмского. Помним, как он четыре года назад казаков наших примучивал. Пусть не думают, что забыли.

Изюмского сотника тоже внесли в список, и лидер восставших, блеснув в свете свечных огней серьгой, перешел к следующей теме:

— Кто и куда с письмами поедет, союзников в помощь звать?

— Я в армии Шереметева служил, порядки армейские знаю и могу к Максиму Кумшацкому поехать, — первым отозвался Некрасов. — Возьму самых резвых лошадей и казаков десяток. Подорожная липовая имеется, поэтому к войскам быстро домчусь.

Вторым посланцем вызвался быть Поздеев:

— Через четыре дня на Кубань обоз поведу. Твоему брату, Кондрат, и прочим казакам, весть могу передать.

Отец согласился, кивнул и для себя определил поездку в Запорожскую Сечь. К беглым крестьянам, во все концы России, решили послать лихих людей и казаков из отряда Лоскута, которым необходимо выделить деньги для вербовки прознатчиков, как среди царских солдат и посадского люда, так и среди лесных татей да торговцев.

Просидев за разговорами и планами на будущее до самой полуночи, казаки стали покидать Круг. Ради такого случая ворота городка были открыты, и на них стоял двойной караул.

Наконец, гости разошлись и в доме остались только батя и полковник Лоскут. Галина убирала со стола, а я спустился с полатей. Выпил кружку кваса и решил лечь спать, но куда там… Начиналось самое интересное, написание писем, и под это дело даже мне пришлось потрудиться.

— Ты грамотный? — спросил меня Лоскут.

— Да, — ответил я.

— Пишешь хорошо?

— Средне, дед Иван.

— Ладно. Садись за стол, будешь подметные и прелестные письма переписывать. Сейчас их напишем, и по городкам разошлем. Пусть себе лежат спокойно, а когда придет время они все на свет и появятся. Понял?

— Да.

Я устроился за столом, и до утра началась морока с чистописанием.

«Господи Исусе Христе, Сын Божий, помилуй нас. Аминь. От бахмутского атамана Кондратия Афанасьевича Булавина, ко всему Войску Донскому.

Всем старшинам и казакам надо ныне, за дом свой родной, за Святую Богородицу, за истинную христианскую веру и за все Великое Войско Донское, встать. Ведомо нам, что идут на землю нашу царевы войска, с повелением ловить беглых людей, рвать ноздри и отправлять на каторги царские, да на верфи, да иные работы. Идут они, умышляя зло на все казачество, жечь и казнить напрасно, вводить нас в эллинскую веру богопротивную и от истинной отвращать, а так же лишать нас родной земли. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное, тогда держалось крепко. Ныне же супостаты, воеводы царевы, наше Поле все перевели и ни во что не вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должны мы защитить себя единодушно. И в том бы вы все дали твердое слово и клятву перед иконами святыми. Станем же вместе сын за отца, брат за брата и друг за друга, а если понадобится, то и умрем за одно.

А еще скажу вам казаки молодцы, что вскоре придет нам помощь с Запорожской Сечи, от братьев наших с Кубани и Терека, а так же от закубанских орд Ачюевского владетеля паши Хасана и Кубанского владетеля мурзы Сартлана. Так пусть же будет готова вольница наша, оружно и вся без остатка двинуться по приказу моему в поход. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни».

К утру от гусиного пера и писанины руки были в мозолях и чернилах. Хотелось спать и, помывшись, я собрался прилечь в комнате на лавку и хотя бы пару часов подремать. Однако неугомонный атаман, собирающий походные тороки, увидев, что полковник Лоскут покинул дом, окликнул меня:

— Никифор.

— Да?

— Я на Сечь уезжаю. Здесь остаются Лоскут и его казаки. Будешь помогать полковнику, и учиться военному делу. Видел, как его хлопцы драться умеют?

Что да, то да. Верные бойцы полковника Лоскута воинами были прирожденными, и где он таких набрал, лично я не понимал. Вроде бы и свои, казаки, повадки нашенские. А в то же самое время никто их не знает и никто им не родня. Непонятные люди, но бойцы лютые, быстрые и стремительные, в рукопашной схватке сильны, саблями машут превосходно и стреляют отлично. Профессионалы.

— Видел, батя.

— Вот то-то же. До моего возвращения будешь с ними. Полковника слушаться как меня, но и не зевать. Лоскут сам себе на уме, и если что-то подозрительное заметишь, казакам нашим шепни. Мало ли что…

— Уяснил.

— Тогда, прощай, сын. Коль все сладится, через месяц-другой свидимся…

Атаман взвалил на плечо тороки, и отправился на двор, где его ждали верные казаки и заседланные лошади. Ему дорога на Сечь, а я остаюсь на хозяйстве.