Неточные совпадения
Стародум.
Знаю,
знаю, что человеку нельзя быть
ангелом. Да и не надобно быть и чертом.
А
знаешь, в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто
ангелы в этом столбе летают и поют.
— Ты
знаешь, — спросил он, — Климент Александрийский утверждал, что
ангелы, нисходя с небес, имели романы с дочерями человеческими.
—
Знаете, за что он под суд попал? У него, в стихах, богоматерь, беседуя с дьяволом, упрекает его: «Зачем ты предал меня слабому Адаму, когда я была Евой, — зачем? Ведь, с тобой живя, я бы землю
ангелами заселила!» Каково?
— Жестокие, сатанинские слова сказал пророк Наум. Вот, юноши, куда посмотрите: кары и мести отлично разработаны у нас, а — награды? О наградах — ничего не
знаем. Данты, Мильтоны и прочие, вплоть до самого народа нашего, ад расписали подробнейше и прегрозно, а — рай? О рае ничего нам не сказано, одно
знаем: там
ангелы Саваофу осанну поют.
— Ничего не
знаете! — крикнул Диомидов. — Пророка Еноха почитали бы, у него сказано, что искусствам дочери человеческие от падших
ангелов научились, а падшие-то
ангелы — кто?
—
Знаю,
знаю, мой невинный
ангел, но это не я говорю, это скажут люди, свет, и никогда не простят тебе этого. Пойми, ради Бога, чего я хочу. Я хочу, чтоб ты и в глазах света была чиста и безукоризненна, какова ты в самом деле…
—
Ангел — позвольте сказать — мой! — говорил он. — Не мучьтесь напрасно: ни казнить, ни миловать вас не нужно. Мне даже нечего и прибавлять к вашему рассказу. Какие могут быть у вас сомнения? Вы хотите
знать, что это было, назвать по имени? Вы давно
знаете… Где письмо Обломова?
Я говорю только о себе — не из эгоизма, а потому, что, когда я буду лежать на дне этой пропасти, вы всё будете, как чистый
ангел, летать высоко, и не
знаю, захотите ли бросить в нее взгляд.
Узнал ли ты приют укромный,
Где мирный
ангел обитал,
И сад, откуда ночью тёмной
Ты вывел в степь…
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить,
ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех
знаете, нельзя ли
узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
— Ни за что! — вскричала Lise, — теперь уж ни за что! Говорите так, сквозь дверь. За что вы в
ангелы попали? Я только это одно и хочу
знать.
— Клянусь, Алеша, — воскликнул он со страшным и искренним гневом на себя, — верь не верь, но вот как Бог свят, и что Христос есть Господь, клянусь, что я хоть и усмехнулся сейчас ее высшим чувствам, но
знаю, что я в миллион раз ничтожнее душой, чем она, и что эти лучшие чувства ее — искренни, как у небесного
ангела!
Эта девушка — это
ангел,
знаете вы это?
На пакете же написано: «
Ангелу моему Грушеньке, коли захочет прийти»; сам нацарапал, в тишине и в тайне, и никто-то не
знает, что у него деньги лежат, кроме лакея Смердякова, в честность которого он верит, как в себя самого.
Аграфена Александровна,
ангел мой! — крикнула она вдруг кому-то, смотря в другую комнату, — подите к нам, это милый человек, это Алеша, он про наши дела все
знает, покажитесь ему!
Буду, буду спокоен, весел буду, передайте ей по безмерной доброте души вашей, что я весел, весел, смеяться даже начну сейчас,
зная, что с ней такой ангел-хранитель, как вы.
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела
узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и
знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она, как
ангел добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
— Да ведь не могла же я
знать, что он придет с укушенным пальцем, а то, может быть, вправду нарочно бы сделала.
Ангел мама, вы начинаете говорить чрезвычайно остроумные вещи.
— Ого, вот мы как! Совсем как и прочие смертные стали покрикивать. Это из ангелов-то! Ну, Алешка, удивил ты меня,
знаешь ты это, искренно говорю. Давно я ничему здесь не удивляюсь. Ведь я все же тебя за образованного человека почитал…
Когда страшный и премудрый дух поставил тебя на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь
узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что
ангелы подхватят и понесут его, и не упадет и не расшибется, и
узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
— А
знаете что, ангел-барышня, — вдруг протянула она самым уже нежным и слащавейшим голоском, —
знаете что, возьму я да вашу ручку и не поцелую. — И она засмеялась маленьким развеселым смешком.
— Кроме того, что это честно приобретено, от столь уважаемой и святой «сестры-с»,
знаете ли вы, что я маменьку и Ниночку — горбатенького-то
ангела моего, дочку-то, полечить теперь могу?
Ведь вам говорить нечего — вы
знаете, что у меня за жена:
ангел во плоти, доброта неизъяснимая…
Ну, ну, теперь посудите сами, — ну, ведь вы
знаете мою жену, ведь это, это, это… наконец,
ангел!..
Но она любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто не
знает ничего, о которой нечего
знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода ли она? богата ли она, или бедна? счастлива ли она сама, или несчастна? об этом никто не говорит, этом никто не думает, все только благословляют девушку, которая была
ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
Я
знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она —
ангел, значит, ей хорошо. А так как я ее совсем не
знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли
ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
— Мы ведь тут, каналья ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как посаженый отец на свадьбе… Ты,
ангел мой, еще не
знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
—
Знаю то, что вы не пошли работать, а ушли с богачом Рогожиным, чтобы падшего
ангела из себя представить. Не удивляюсь, что Тоцкий от падшего
ангела застрелиться хотел!
—
Знаю,
знаю, душа моя, а все-таки должны быть коноводы… Впрочем, я должен тебя предупредить,
ангел мои, что я
знаю решительно все. Да-с… Вот мы этих смутьянов и пощупаем… хе-хе!
—
Ангел мой, возьми! Я здесь их возненавижу, я стану злая, стану демоном, чудовищем, зверем… или я… черт
знает, чего наделаю.
— Мне все равно. Я его немножко
знаю. Сначала будет кричать: «Кельнер, шампанского!», потом расплачется о своей жене, которая —
ангел, потом скажет патриотическую речь и, наконец, поскандалит из-за счета, но не особенно громко. Да ничего, он занятный.
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней,
ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно, бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только
узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных, о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, — вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней не езжу! Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой,
ангел мой,
ангел мой! Я не виноват, и ты
знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Я
знала это… Я
знала тебя… — сказала I очень тихо. Быстро поднялась, надела юнифу и всегдашнюю свою острую улыбку-укус. — Ну-с, падший
ангел. Вы ведь теперь погибли. Нет, не боитесь? Ну, до свидания! Вы вернетесь один. Ну?
Вспомните: в раю уже не
знают желаний, не
знают жалости, не
знают любви, там — блаженные с оперированной фантазией (только потому и блаженные) —
ангелы, рабы Божьи…
— Разве вы не
знаете? Ведь сегодня день
ангела Агриппины, той самой, которая на фортепьянах-то играет. Ах, задушат очи нас нынче пением и декламацией!
—
Знаю,
знаю! Порядочный человек не сомневается в искренности клятвы, когда дает ее женщине, а потом изменит или охладеет, и сам не
знает как. Это делается не с намерением, и тут никакой гнусности нет, некого винить: природа вечно любить не позволила. И верующие в вечную и неизменную любовь делают то же самое, что и неверующие, только не замечают или не хотят сознаться; мы, дескать, выше этого, не люди, а
ангелы — глупость!
— Вы, дядюшка! — перебил Александр. — Я, пожалуй, скажу, что тут написано: я наизусть
знаю: «
Ангел, обожаемая мною…»
— «И
ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания божия.
Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чем не имею нужды, а не
знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг».
— О, je m’en souviens, oui, l’Apocalypse. Lisez, lisez, [О, я припоминаю это, да, Апокалипсис. Читайте, читайте (фр.).] я загадал по книге о нашей будущности, я хочу
знать, что вышло; читайте с
ангела, с
ангела…
Словом, чтобы точнее определить его душевное состояние, выражусь стихами поэта: «И внял он неба содроганье, и горних
ангелов полет, и гад земных подводный ход, и дольней лозы прозябанье!» Точно в такой же почти сверхъестественной власти у Бема были и языки иностранные, из которых он не
знал ни единого; несмотря на то, однако, как утверждал друг его Кольбер, Бем понимал многое, когда при нем говорили на каком-нибудь чужом языке, и понимал именно потому, что ему хорошо известен был язык натуры.
«Музочка, душенька,
ангел мой, — писала та, — приезжай ко мне, не медля ни минуты, в Кузьмищево, иначе я умру. Я не
знаю, что со мною будет; я, может быть, с ума сойду. Я решилась, наконец, распечатать завещание Егора Егорыча. Оно страшно и отрадно для меня, и какая, Музочка, я гадкая женщина. Всего я не могу тебе написать, у меня на это ни сил, ни смелости не хватает».
Но Егор Егорыч погружен был в какие-то случайные размышления по поводу не забытого им изречения Сперанского, который в своем письме о мистическом богословии говорил, что одни только
ангелы и мудрые востока, то есть три царя, пришедшие ко Христу на поклонение,
знали его небесное достоинство; а в кельнском соборе отведено такое огромное значение сим царям, но отчего же и простые пастыри не символированы тут? — спросил он вместе с тем себя.
Начатки духовной жизни во Христе бывают слабы: Христос рождается в яслях от бедной, горькой Марии; одне высшие духовные силы нашего бытия,
ангелы и мудрые Востока,
знают небесное его достоинство; могут однакоже и низшие душевные силы, пастыри, ощутить сие рождение, если оне бдят и примечают.
«Много, — говорю, — вашею милостью взыскан», — и сам опять сел чулок вязать. Я еще тогда хорошо глазами видел и даже в гвардию нитяные чулки на господина моего Алексея Никитича вязал. Вяжу, сударь, чулок-то, да и заплакал. Бог
знает чего заплакал, так,
знаете, вспомнилось что-то про родных, пред днем
ангела, и заплакал.
— Вы
знаете ангелов-хранителей?
Настя то же сейчас говорила, хотя, право, не
знаю, какие на ней-то грехи, потому что она
ангел, а не человек!
—
Знаю, — говорит, —
ангел мой, что вы приятели, да мы думали, что, может быть, он в шутку это над тобой пошутил.
— Вот и проговорилась… Любая пойдет, да еще с радостью, а Гордей Евстратыч никого не возьмет, потому что все эти любые-то на его золото будут льститься. А тебя-то он сызмальства
знает,
знает, что не за золото замуж будешь выходить… Добрая, говорит, Феня-то, как
ангел, ей-богу…