Неточные совпадения
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами
правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века».
Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно.
Автор — умный враг и —
прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Долго оторванная от народа часть России прострадала молча, под самым прозаическим, бездарным, ничего не дающим в замену игом. Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде. «Письмо» Чаадаева — безжалостный крик боли и упрека петровской России, она имела
право на него: разве эта среда жалела, щадила
автора или кого-нибудь?
С другой стороны — навязывать
автору свой собственный образ мыслей тоже не нужно, да и неудобно (разве при такой отваге, какую выказал критик «Атенея», г. Н. П. Некрасов, из Москвы): теперь уже для всякого читателя ясно, что Островский не обскурант, не проповедник плетки как основания семейной нравственности, не поборник гнусной морали, предписывающей терпение без конца и отречение от
прав собственной личности, — равно как и не слепой, ожесточенный пасквилянт, старающийся во что бы то ни стало выставить на позор грязные пятна русской жизни.
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону с таким удовольствием, как делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам
право обвинить
автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое
право)…»
Но другой вопрос, о том, имеют ли
право отказаться от военной службы лица, не отказывающиеся от выгод, даваемых насилием правительства,
автор разбирает подробно и приходит к заключению, что христианин, следующий закону Христа, если он не идет на войну, не может точно так же принимать участия ни в каких правительственных распоряжениях: ни в судах, ни в выборах, — не может точно так же и в личных делах прибегать к власти, полиции или суду.
Я приду к нему и скажу: «Милостивый государь, я вас очень люблю, уважаю и ценю, и это мне дает
право прийти к вам и сказать, что мне больно, — да, больно видеть ваши отношения к начинающим
авторам»…
Неужели Пепко
прав, уверяя, что наши лучшие намерения никогда не осуществляются и каждый
автор должен умереть, не исполнив того, что он считает лучшей частью самого себя?
— Художественное произведение тогда лишь значительно и полезно, когда оно в своей идее содержит какую-нибудь серьезную общественную задачу, — говорил Костя, сердито глядя на Ярцева. — Если в произведении протест против крепостного
права или
автор вооружается против высшего света с его пошлостями, то такое произведение значительно и полезно. Те же романы и повести, где ах, да ох, да она его полюбила, а он ее разлюбил, — такие произведения, говорю я, ничтожны и черт их побери.
Не говорим о тех
авторах, которые брали частные явления, временные, внешние требования общества и изображали их с большим или меньшим успехом, как, например, требование правосудия, веротерпимости, здравой администрации, уничтожения откупов, отменения крепостного
права и пр.
Из критики, исполненной таким образом, может произойти вот какой результат: теоретики, справясь с своими учебниками, могут все-таки увидеть, согласуется ли разобранное произведение с их неподвижными законами, и, исполняя роль судей, порешат,
прав или виноват
автор.
Еще больше, — нас попросят провести дальше наши мнения и дойти до крайних их результатов, то есть, что драматический
автор, не имея
права ничего отбрасывать и ничего подгонять нарочно для своей цели, оказывается в необходимости просто записывать все ненужные разговоры всех встречных лиц, так что действие, продолжавшееся неделю, потребует и в драме ту же самую неделю для своего представления на театре, а для иного происшествия потребуется присутствие всех тысяч людей, прогуливающихся по Невскому проспекту или по Английской набережной.
Только пусть ни на минуту не заходит в вашу голову сомнение в нашем полном
праве предписывать
автору обязанности и затем судить его, верен ли он этим обязанностям или провинился перед ними…
—
Право, не знаю, не я
автор этих изречений, — отвечал Бегушев.
По силам ли
автора задача, которую хотел он объяснить, решать это, конечно, не ему самому. Но предмет, привлекший его внимание, имеет ныне полное
право обращать на себя внимание всех людей, занимающихся эстетическими вопросами, то есть всех, интересующихся искусством, поэзиею, литературой.
Вообще — со мною обращались довольно строго: когда я прочитал «Азбуку социальных наук», мне показалось, что роль пастушеских племен в организации культурной жизни преувеличена
автором, а предприимчивые бродяги, охотники — обижены им. Я сообщил мои сомнения одному филологу, — а он, стараясь придать бабьему лицу своему выражение внушительное, целый час говорил мне о «
праве критики».
Все празднолюбцы-эгоисты,
Себя привыкшие любить,
Врали, педанты, журналисты,
Однажды б только стали жить.
Но
автор — честь своей отчизны,
Блюститель
правого суда,
Герой, родясь однажды к жизни,
Не умирал бы никогда.
С этой точки зрения каждый из
авторов мог прежде смотреть на своего обломовского героя, и был
прав.
Здесь находим, между прочим, несколько черт, обнаруживающих, что
автор «Записок» заметил
права старшего в роде, какие существовали в древней Руси.
Так, говоря о Владимире,
автор «Записок» рассказывает всю историю ссоры его с братьями так искусно, что все три князя остаются совершенно
правыми, а вина вся падает на Свенельда и Блуда (в «Записках» — Блюд), которые и не остаются без наказания.
Не говорим о явившихся позднее их более или менее ярких типах, которые при жизни
авторов успели сойти в могилу, оставив по себе некоторые
права на литературную память.
Затем объясняется, что быть вписанным в родословные книги значило больше, чем получить княжеский титул. Многие мурзы татарские получили
право называться князьями, а в родословные книги все-таки не попали. Далее
автор продолжает...
Неугомонный род людей, который называется
авторами, тревожит священный прах Нум, Аврелиев, Альфредов, Карломанов и, пользуясь исстари присвоенным себе
правом (едва ли
правым), вызывает древних героев из их тесного домика (как говорит Оссиан), чтобы они, вышедши на сцену, забавляли нас своими рассказами.
Я поспешил отделаться от директора Комиссии, Розенкампфа [Розенкампф Густав Андреевич (1764–1832) — юрист и государственный деятель,
автор ряда исследований по теории и истории
права.], и часу в первом был уже на квартире Алехина.
Он так и сделал, и ученые очень хвалили, по словам
автора, его сочинения: «О некоторых особенностях древнегерманского
права в деле судебных наказаний» и «О значении городского начала в вопросе цивилизации».
Нет,
автор берет теперь нормальное положение крестьянина у помещика, не злоупотребляющего своим
правом, и кротко, без гнева, без горечи рисует нам это [грустное, безотрадное] положение.
Ступендьев. Для
авторов? Гм… Да, третье лицо… Но я,
право, не знаю, прилично ли это будет… Как же это я уйду из дому?.. Граф, наконец, может обидеться.
Некоторые из них пытаются поставить вопрос на принципиальную почву; таков, например, английский вивисекционист Генри Солт,
автор сочинения «
Права животных в их отношении к социальному прогрессу».
—
Право. С твоим героем я встречалась в одном романе, и, надо тебе сказать, в глупейшем романе! Когда читала этот роман, я удивлялась, как это могут печатать подобную чушь, а когда прочла его, то решила, что
автор должен быть, по меньшей мере, глуп как пробка…Чушь печатают, а тебя мало печатают. Удивительно!
Состоялось запоздалое соглашение, и сумма, полученная
автором"Свадьбы Кречинского", далеко не представляла собою гонорара, какой он имел бы
право получить, особенно по новым правилам 80-х годов.
В этом он вряд ли был
прав. Сюжет был гамлетовский, с мотивом, который вел к сильному душевному переполоху. Но"юный"
автор слишком много впустил лиризма и недостаточно сгустил ход драмы, растянув ее на целых пять актов.
В
авторе книжки"О подчиненности женщины"сошел в могилу самый убежденный и стойкий защитник
прав женщины на полную самостоятельность.
И свое поведение он завершил поступком, который дал настоящую ноту того, на что он был способен: сыграв роль, он тут же, в ночь бенефиса, отказался от нее, и начальство опять стушевалось, не сделав ни малейшей попытки отстоять
права автора.
Радость, гордость и ужас охватили меня, когда я прочел это письмо. Нетрудно было понять, что тут в деликатной форме приглашали меня самого: при огромном круге знакомств Толстых странно им было обращаться за рекомендациями ко мне, совершенно незнакомому им человеку; очевидно, я, как
автор «Записок врача», казался им почему-то наиболее подходящим для ухода за больным отцом, Если же даже все это было и не так, то все-таки после этого письма я имел полное
право предложить свои услуги.
— Меня отличили, вызвали из ничтожества! — говаривал граф Аракчеев и был совершенно
прав, как видим мы из вышеприведенного краткого очерка детства и юности этого замечательного русского государственного деятеля, за который читатель, надеюсь, не посетует на
автора.