Цитаты из русской классики со словом «сид»
— Старый дворовый, дядькой их был, потом камердинером; только впоследствии он,
Сид Тимофеич, уже очень стар стал и оставлен ни при чем.
Какой злой гений посоветовал Бобу, Косте и Феде разыграть французскую классическую сцену из «
Сида»? Ах, что это было! На каком языке они ее разыграли — неизвестно. Только на французский он был очень мало похож. Управляющему школой, очень важному и образованному барину, полжизни своей прожившему в Париже, чуть не сделалось дурно. Он должен был невыносимо страдать от такого убийственного произношения. Лицо француза от волнения покрылось пятнами. Мы боялись, что с ним сделается удар.
Итак шли годы, а у этого барина с этим слугой все шли одинакие отношения:
Сид Тимофеич господствовал над господином и с сладострастием поносил и ругал его при всякой встрече и красовался язвами и ранами, если успевал их добиться из рук преследуемого им Бодростина. Тот его боялся и избегал, а этот его выслеживал и преследовал, и раздражал с особенным талантом.
Ворошилов любопытно вопросил, любил или не любил
Сид Глафиру Васильевну, и, получив в ответ, что он ее ненавидел, отвлек рассказчика за руку в соседнюю темную гостиную и заставил рассказать, что это за лицо Сид и за что он пользовался таким особенным положением.
И
Сид жестоко раскуражился своими привилегиями рабства, но его уже никто не слушал, потому что в это время двери залы были открыты и оттуда тянуло неприятным холодом, и казалось, что есть уже тяжелый трупный запах.
Смотрел он за ними еще в ту пору, когда они хорошо говорить не могли и вместо Сидор выговаривали
Сид: вот отчего его так все звать стали, и он попрекал покойника, что ради его потерял даже свое крестное имя.
Сида потянули назад, но он не подавался и, крепко держась одною рукой за край гроба, держал и тормошил окостеневшие руки, пока всунул детские записочки покойного, которые считал его «расписками».
Даже когда
Сид Тимофеич барыню обругал и служить ей не захотел, покойник его только из комнат выслал, а совсем отправить не могли.
Сид был тих сам и точно утешал покойного в последние минуты его пребывания в доме.
— Подите-ка, идите, поглядите, как он уцепился за мой палец! Видите, видите, как держит! — повторял
Сид, поднимая вверх палец, за который держалась окоченелая мертвая рука. — Ага! что! — шамшал Сид. — Каков он, каков? Он вам покажет! Он вам еще покажет!
Сид перекрестился, стал с трудом на ноги и пришел в дом помолиться по псалтирю за душу покойника: вход Сиду был невозбранен, — никому и в голову не приходило, чтобы можно было отлучить его от барина.
— Взметался нйжить… чего мечешься? — заговорил вдруг, входя,
Сид Тимофеич и, подойдя к покойнику с правой стороны, он покрыл его лицо, потом хотел было поправить руку, но, заметив замерзший в ней пучок сухой травы, начал ее выдергивать, говоря: «Подай! тебе говорю, подай, а то ругать стану». С этим он начал выколупывать пальцем траву, и вдруг громко рассмеялся.
Ворошилов встал и, остановясь за притолкой в той же темной гостиной, начал наблюдать этого оригинала:
Сид читал, и в лице его не было ни малейшей свирепости, ни злости. Напротив, это именно был «верный раб», которого можно бы над большим поставить и позвать его войти во всякую радость господина своего. Он теперь читал громче чем прежде, молился усердно и казалось, что ничего не слыхал и не видал.
Дождавшись события девятнадцатого февраля,
Сид Тимофеевич перекрестился и, явясь с другими людьми благодарить барина, сказал...
Вокруг гроба пустое, свободное место: Глафира оглядывалась и увидала по ту сторону гроба Горданова. Он как будто хотел ей что-то сказать глазами, как будто звал ее скорее подходить или, напротив, предостерегал не подходить вовсе — не разберешь. Меж тем мертвец ждал ее лежа с закрытым лицом и с отпущением в связанных платком руках. Надо было идти, и Глафира сделала уже шаг, как вдруг ее обогнал пьяный
Сид; он подскочил к покойнику со своими «расписками» и начал торопливо совать ему в руки, приговаривая...
Сид Тимофеич и тут стал на пороге: «Не пойду, говорит: я тебя, Ирода, переживу и твоей Иродиады казнь увижу».
Ропшин махнул рукой и сказал, что до этого не доберешься, а по подозрениям выходит, что толстый кондитер Иван Савельев, желая дразнить
Сида Тимофеевича, брал этот мундир у гардеробщика, и чтобы влезть в него, распорол его спинку.
До сих пор по крайней мере он не хочет еще мне доверять и даже на самое сие предостережение весьма злится, и как оный утонувший в пьяном виде в канаве бодростинский
Сид изрыгает похвальбу, что, пожалуй, всех нас переживет и научит, как можно никаких предостережений не слушаться.
Все присутствовавшие попятились назад, а
Сид Тимофеич манил к себе и звал...
Подвыпивший лакей словоохотливо рассказал, что
Сид действительно был ранним пестуном Михаила Андреевича и его братьев.
Далее повествовал рассказчик, как однажды барчуки ехали домой из пансиона и было утонули вместе с паромом, но
Сид вынес вплавь на себе обоих барчуков, из которых один сошел от испуга с ума, а Михаил Андреевич вырос, и Сид был при нем.
Иные еще мягки, другие закоченели, у иных даже как будто сердце бьется, но все это не тот, кто
Сиду надобен…
— Что ты это несешь? — спросили
Сида.
За то, что я верный раб, я крепостной слуга, не наемщик скаредный, не за деньги тебе служил, а за побои, потому что я правду говорил, и говорил я тебе, что я тебя переживу, и я тебя пережил, пережил, и я на суд с тобой стану, и ты мне поклонишься и скажешь: «прости меня,
Сид», и я тебя тогда прощу, потому что я верный раб, а не наемщик, а теперь ты лежи, когда тебя бог убил, лежи и слушай.
Меж тем как все это происходило, в залу вошел Ропшин. Он остановился в дверях и, пропустив мимо себя людей, выводивших
Сида, окинул всех одним взглядом и сказал твердым голосом Горданову...
Прошло около четверти часа: Ворошилов стоял и внимательно глядел на мертвеца, словно изучал его или что-то над ним раздумывал и соображал, и наконец, оглянувшись на чтеца, увидал, что и тот на него смотрит и читает наизусть, по памяти. Глаза их встретились. Ворошилов тотчас же опустил на лицо убитого покров и, подойдя к чтецу, открыл табакерку.
Сид, не прерывая чтения, поклонился и помотал отрицательно головой.
И оба они выздоровели, и началась с тех пор между ними новая распря: Бодросткн, которого опять произвели за храбрость в офицеры, давал
Сиду и отпускную, и деньги, и землю, но Сид Тимофеевич все это с гордостию отверг.
Так, между прочим, прошла незамеченною смерть старика
Сида, который, переживая своего Ирода и увидав поношение Иродиады, упился на кухне вином и, идучи домой, сбился с дороги и попал в конопляную копань, где и захлебнулся.
— Кто такой этот
Сид? — прошептал Ворошилов, отведя в сторону лакея.
—
Сид Тимофеич всех удивляет-с, — с этим он кивнул головой на чтеца и опять застыл с своею глупою улыбкой.
Сид грыз и точил молодого барина в эти тяжелые минуты и вывел его из терпения так, что тот его ударил.
— Переживу, — отвечал, раскланиваясь,
Сид, и знакомцы расходились.
Выгнать же
Сида из села было невозможно, потому что, выгнанный с одной стороны, он сейчас же заходил с другой.
Глафира сделалась новым предметом для злобы
Сида, но древние года его уже не дозволяли ему ее ревностно преследовать, и он редко ее мог видеть и крикнуть ей свое «переживу». Он доживал век полупомешанным, и в этом состоянии сегодня посетила его, в его темном углу, весть об убиении Бодростина.
К этому тоже никто никого не приглашал, но за это без зова взялся старый дворовый, восьмидесятилетний
Сид, знавший покойного еще молодым человеком.
— Переживешь,
Сид Тимофеич! — кричал ему встречный знакомец.
— У нас все так полагают, что
Сид Тимофеич на барина слово знал, потому всегда он мог произвесть покойника в большой гнев, а сколь он ему бывало одначе ни грубит, но тот его совсем удалить не мог.
Тогда он был в университете, а потом пошел с ним на какую-то войну, и тут-то
Сид оказал барину великую заслугу, после которой они рассорились и не помирились до сих пор.
С тех пор как Бодростин, после одной поездки в Петербург, привез оттуда жену, Глафиру Васильевну,
Сид стал прибавлять: «Переживу; со Иезавелью-Иродиадой переживу, и увижу, как псы ее кровь полижут».
Бодростин то переносил эту докуку, то вдруг она становилась ему несносна, и он, смяв свою смущающуюся совесть, брал
Сида в дом, сажал его на цепь, укрепленную в стене его кабинета, и они ругались до того, что Михаил Андреевич в бешенстве швырял в старика чем попало, и нередко, к крайнему для того удовольствию, зашибал его больно, и раз чуть вовсе не убил тяжелою бронзовою статуэткой, но сослать Сида в Сибирь у него не хватало духа.
— Я докладывал насчет
Сида Тимофеича, — повторил лакей.
Горданов воспользовался этим моментом; он вскочил на ступень катафалка с тем, чтобы вынуть из рук мертвеца кощунственное отпущение
Сида и тем облегчить прощание Глафире, которая в эту же минуту поднялась на ступень с другой стороны гроба. Но лишь только они выровнялись друг против друга, как платок, которым были связаны окоченевшие руки покойника, будучи раздерган Сидом, совсем развязался и мертвец пред глазами всех собравшихся в церкви людей раскинул наотмашь руки…
Но вот схватил он за складки еще одну серую шинель, повернув ее лицом к месяцу, припал ухом к груди и, вскинув мертвеца на спину, побежал с ним, куда считал безопаснее; но откуда ни возьмись повернул на оставленное поле новый вражий отряд, и наскочили на
Сида уланы и замахнулись на его ношу, но он вдруг ужом вывернулся и принял на себя удар; упал с ног, а придя в себя, истекая кровью, опять понес барина.
Войдя в зал, он прежде всего выслал вон
Сида, и когда строптивый старик ему, к удивлению, беспрекословно подчинился, он, оставшись один, подошел к трупу, приподнял покрывавшую его скатерть и, осветив ярким лучом фонарного рефлектора мертвое, обезображенное лицо, стал проворно искать чего-то под левым боком.
Сид пошел по всему полю и каждое солдатское тело к светлому месяцу лицом начал переворачивать…
Для чего так необходимо нужно было
Сиду пережить барина, это оставалось всегдашнею его тайной; но слово это постоянно вертелось на его устах и было употребляемо другими людьми вместо приветствия Сиду.
Священники облачились, у чтецкого аналоя стоял
Сид и молился, читая без книги: «Расторгнем узы их и отвержем от нас иго их.
«Бей, — сказал
Сид, — бей, если твоя рука поднялась на того, кто твою жизнь спас.
Неточные совпадения
— Сид-ди, тебе говорят!.. Экой какой, право…
Дополнительно