Неточные совпадения
И он стал говорить о медицине то, что о ней обыкновенно говорят, похвалил гигиену и сказал, что ему давно
хочется устроить в Москве ночлежный дом и что у него даже уже
есть смета. По его плану рабочий, приходя вечером в ночлежный дом, за пять-шесть копеек должен получать порцию горячих щей с хлебом, теплую, сухую постель с одеялом и место для просушки платья и обуви.
Это ее успокоило, она уснула, но утром опять уже не
было ни да, ни нет, и она думала о том, что может теперь, если захочет, переменить свою жизнь. Мысли утомили ее, она изнемогала и чувствовала себя больной, но все же в начале двенадцатого часа оделась и пошла проведать Нину Федоровну. Ей
хотелось увидеть Лаптева:
быть может, теперь он покажется ей лучше;
быть может, она ошибалась до сих пор…
Он нагнулся и поцеловал ей руку, она неловко поцеловала его холодными губами в голову. Он чувствовал, что в этом любовном объяснении нет главного — ее любви, и
есть много лишнего, и ему
хотелось закричать, убежать, тотчас же уехать в Москву, но она стояла близко, казалась ему такою прекрасной, и страсть вдруг овладела им, он сообразил, что рассуждать тут уже поздно, обнял ее страстно, прижал к груди и, бормоча какие-то слова, называя ее ты, поцеловал ее в шею, потом в щеку, в голову…
Лаптеву все это скоро наскучило и
захотелось домой, но уйти
было неловко.
— Глупо, Полина! — крикнул Лаптев. — Она берет у меня деньги потому, что для нее решительно все равно,
есть они у нее или нет. Она честный, чистый человек. Вышла она за меня просто потому, что ей
хотелось уйти от отца, вот и все.
Разговор за винтом, шаги Петра, треск в камине раздражали их, и не
хотелось смотреть на огонь; по вечерам и плакать уже не
хотелось, но
было жутко и давило под сердцем.
Он ревновал ее к знакомым студентам, к актерам, певцам, к Ярцеву, даже к встречным, и теперь ему страстно
хотелось, чтобы она в самом деле
была неверна ему,
хотелось застать ее с кем-нибудь, потом отравиться, отделаться раз навсегда от этого кошмара.
Перед обедом приезжал прощаться Панауров. Юлии неудержимо
захотелось домой на родину; хорошо бы уехать, думала она, и отдохнуть от семейной жизни, от этого смущения и постоянного сознания, что она поступила дурно. Решено
было за обедом, что она уедет с Панауровым и погостит у отца недели две-три, пока не соскучится.
Все это казалось ей глупым, необыкновенным и веселило ее.
Хотелось шалить. Ставши на диван и
напевая, она достала с полки коробку с конфетами и крикнула, бросив кусочек шоколада...
Юлия вообразила, как она сама идет по мостику, потом тропинкой, все дальше и дальше, а кругом тихо, кричат сонные дергачи, вдали мигает огонь. И почему-то вдруг ей стало казаться, что эти самые облачка, которые протянулись по красной части неба, и лес, и поле она видела уже давно и много раз, она почувствовала себя одинокой, и
захотелось ей идти, идти и идти по тропинке; и там, где
была вечерняя заря, покоилось отражение чего-то неземного, вечного.
Ужинать накрыли на террасе;
было тепло и тихо, но Юлия куталась в платок и жаловалась на сырость. Когда потемнело, ей почему-то стало не по себе, она вся вздрагивала и упрашивала гостей посидеть подольше; она угощала их вином и после ужина приказала подать коньяку, чтобы они не уходили. Ей не
хотелось оставаться одной с детьми и прислугой.
Я вовсе не хочу, чтобы из меня вышло что-нибудь особенное, чтобы я создал великое, а мне просто
хочется жить, мечтать, надеяться, всюду
поспевать…
— Да, друг мой. Я старше вас на три года, и мне уже поздно думать о настоящей любви, и, в сущности, такая женщина, как Полина Николаевна, для меня находка, и, конечно, я проживу с ней благополучно до самой старости, но, черт его знает, все чего-то жалко, все чего-то
хочется, и все кажется мне, будто я лежу в долине Дагестана и снится мне бал. Одним словом, никогда человек не бывает доволен тем, что у него
есть.
Потом оба сидели в кабинете рядом и молчали. У него
было тяжело на душе, и не
хотелось ему ни на Пятницкую, ни в амбар, но он угадывал, о чем думает жена, и
был не в силах противоречить ей. Он погладил ее по щеке и сказал...
Она объяснялась ему в любви, а у него
было такое чувство, как будто он
был женат на ней уже лет десять, и
хотелось ему завтракать. Она обняла его за шею, щекоча шелком своего платья его щеку; он осторожно отстранил ее руку, встал и, не сказав ни слова, пошел к даче. Навстречу ему бежали девочки.
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а
выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, // Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и во время мирное // Ходил ни сыт ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!