Неточные совпадения
Для разнообразия мелькнет в бурьяне белый череп или булыжник; вырастет
на мгновение серая каменная баба или высохшая ветла
с синей ракшей
на верхней ветке, перебежит дорогу суслик, и — опять бегут мимо
глаз бурьян, холмы, грачи…
Проводив его
глазами, Егорушка обнял колени руками и склонил голову… Горячие лучи жгли ему затылок, шею и спину. Заунывная песня то замирала, то опять проносилась в стоячем, душном воздухе, ручей монотонно журчал, лошади жевали, а время тянулось бесконечно, точно и оно застыло и остановилось. Казалось, что
с утра прошло уже сто лет… Не хотел ли бог, чтобы Егорушка, бричка и лошади замерли в этом воздухе и, как холмы, окаменели бы и остались навеки
на одном месте?
Дениска перегнал Егорушку и, по-видимому, остался этим очень доволен. Он подмигнул
глазом и, чтобы показать, что он может проскакать
на одной ножке какое угодно пространство, предложил Егорушке, не хочет ли тот проскакать
с ним по дороге и оттуда, не отдыхая, назад к бричке? Егорушка отклонил это предложение, потому что очень запыхался и ослабел.
Если б можно было, он
с наслаждением склонил бы голову
на стол, закрыл бы
глаза, чтоб не видеть лампы и пальцев, двигавшихся над кучей, и позволил бы своим вялым, сонным мыслям еще больше запутаться.
Сальное одеяло зашевелилось, и из-под него показалась кудрявая детская голова
на очень тонкой шее; два черных
глаза блеснули и
с любопытством уставились
на Егорушку.
Егорушка встряхнул головой и поглядел вокруг себя; мельком он увидел лицо Соломона и как раз в тот момент, когда оно было обращено к нему в три четверти и когда тень от его длинного носа пересекла всю левую щеку; презрительная улыбка, смешанная
с этою тенью, блестящие, насмешливые
глаза, надменное выражение и вся его ощипанная фигурка, двоясь и мелькая в
глазах Егорушки, делали его теперь похожим не
на шута, а
на что-то такое, что иногда снится, — вероятно,
на нечистого духа.
Вдруг, совсем неожиданно,
на полвершка от своих
глаз, Егорушка увидел черные бархатные брови, большие карие
глаза и выхоленные женские щеки
с ямочками, от которых, как лучи от солнца, по всему лицу разливалась улыбка. Чем-то великолепно запахло.
Она тоже имела несколько десятков тысяч десятин, много овец, конский завод и много денег, но не «кружилась», а жила у себя в богатой усадьбе, про которую знакомые и Иван Иваныч, не раз бывавший у графини по делам, рассказывали много чудесного; так, говорили, что в графининой гостиной, где висят портреты всех польских королей, находились большие столовые часы, имевшие форму утеса,
на утесе стоял дыбом золотой конь
с брильянтовыми
глазами, а
на коне сидел золотой всадник, который всякий раз, когда часы били, взмахивал шашкой направо и налево.
Егорушка проснулся и открыл
глаза. Бричка стояла. Направо по дороге далеко вперед тянулся обоз, около которого сновали какие-то люди. Все возы, потому что
на них лежали большие тюки
с шерстью, казались очень высокими и пухлыми, а лошади — маленькими и коротконогими.
Он вынул изо рта рыбий хвостик, ласково поглядел
на него и опять сунул в рот. Пока он жевал и хрустел зубами, Егорушке казалось, что он видит перед собой не человека. Пухлый подбородок Васи, его тусклые
глаза, необыкновенно острое зрение, рыбий хвостик во рту и ласковость,
с какою он жевал пескаря, делали его похожим
на животное.
Егорушка думал о бабушке, которая спит теперь
на кладбище под вишневыми деревьями; он вспомнил, как она лежала в гробу
с медными пятаками
на глазах, как потом ее прикрыли крышкой и опустили в могилу; припомнился ему и глухой стук комков земли о крышку…
Варламов не отрывал
глаз от хутора и о чем-то говорил; жеребчик нетерпеливо переминался
с ноги
на ногу.
Чернота
на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же опять загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так широко, что Егорушка сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую дорогу до самой дали, всех подводчиков и даже Кирюхину жилетку. Черные лохмотья слева уже поднимались кверху, и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее
на лапу
с пальцами, тянулось к луне. Егорушка решил закрыть крепко
глаза, не обращать внимания и ждать, когда все кончится.
Вдруг над самой головой его
с страшным, оглушительным треском разломалось небо; он нагнулся и притаил дыхание, ожидая, когда
на его затылок и спину посыпятся обломки.
Глаза его нечаянно открылись, и он увидел, как
на его пальцах, мокрых рукавах струйках, бежавших
с рогожи,
на тюке и внизу
на земле вспыхнул и раз пять мигнул ослепительно-едкий свет. Раздался новый удар, такой же сильный и ужасный. Небо уже не гремело, не грохотало и издавало сухие, трескучие, похожие
на треск сухого дерева, звуки.
Глаза опять нечаянно открылись, и Егорушка увидел новую опасность: за возом шли три громадных великана
с длинными пиками. Молния блеснула
на остриях их пик и очень явственно осветила их фигуры. То были люди громадных размеров,
с закрытыми лицами, поникшими головами и
с тяжелою поступью. Они казались печальными и унылыми, погруженными в раздумье. Быть может, шли они за обозом не для того, чтобы причинить вред, но все-таки в их близости было что-то ужасное.
Тит
на тонких ножках подошел к постели и замахал руками, потом вырос до потолка и обратился в мельницу. Отец Христофор, не такой, каким он сидел в бричке, а в полном облачении и
с кропилом в руке, прошелся вокруг мельницы, покропил ее святой водой, и она перестала махать. Егорушка, зная, что это бред, открыл
глаза.
Никто не отозвался. Егорушке стало невыносимо душно и неудобно лежать. Он встал, оделся и вышел из избы. Уже наступило утро. Небо было пасмурно, но дождя уже не было. Дрожа и кутаясь в мокрое пальто, Егорушка прошелся по грязному двору, прислушался к тишине;
на глаза ему попался маленький хлевок
с камышовой, наполовину открытой дверкой. Он заглянул в этот хлевок, вошел в него и сел в темном углу
на кизяк…
Чувствуя тошноту и тяжесть во всем теле, он напрягал силы, чтобы отогнать от себя эти образы, но едва они исчезали, как
на Егорушку
с ревом бросался озорник Дымов
с красными
глазами и
с поднятыми кулаками, или же слышалось, как он тосковал: «Скушно мне!» Проезжал
на казачьем жеребчике Варламов, проходил со своей улыбкой и
с дрохвой счастливый Константин.
Он помог Егорушке раздеться, дал ему подушку и укрыл его одеялом, а поверх одеяла пальто Ивана Иваныча, затем отошел
на цыпочках и сел за стол. Егорушка закрыл
глаза, и ему тотчас же стало казаться, что он не в номере, а
на большой дороге около костра; Емельян махнул рукой, а Дымов
с красными
глазами лежал
на животе и насмешливо глядел
на Егорушку.
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья
с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям
с прищуренным
глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский
с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга
глазами.
Солдат опять
с прошением. // Вершками раны смерили // И оценили каждую // Чуть-чуть не в медный грош. // Так мерил пристав следственный // Побои
на подравшихся //
На рынке мужиках: // «Под правым
глазом ссадина // Величиной
с двугривенный, // В средине лба пробоина // В целковый. Итого: //
На рубль пятнадцать
с деньгою // Побоев…» Приравняем ли // К побоищу базарному // Войну под Севастополем, // Где лил солдатик кровь?
— Филипп
на Благовещенье // Ушел, а
на Казанскую // Я сына родила. // Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола
глаза! // Весь гнев
с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег
с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок
на ноги, // Высок и тощ до крайности; //
На нем сюртук
с медалями // Висел, как
на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — // Черт чертом! Рот ощерится. //
Глаза — что угольки!
Попасть
на доку надобно, // А толстого да грозного // Я всякому всучу… // Давай больших, осанистых, // Грудь
с гору,
глаз навыкате, // Да чтобы больше звезд!