Неточные совпадения
— Дениска, где ты там! Поди ешь! —
сказал Кузьмичов, глубоко вздыхая
и тем давая знать, что он уже наелся.
Больше мальчики не
сказали друг другу ни слова. Помолчав еще немного
и не отрывая глаз от Егорушки, таинственный Тит задрал вверх одну ногу, нащупал пяткой точку опоры
и взобрался на камень; отсюда он, пятясь назад
и глядя в упор на Егорушку, точно боясь, чтобы
тот не ударил его сзади, поднялся на следующий камень
и так поднимался до
тех пор, пока совсем не исчез за верхушкой бугра.
— Иван Иваныч
и отец Христофор приехали! —
сказал ему Мойсей Мойсеич таким тоном, как будто боялся, что
тот ему не поверит. — Ай, вай, удивительное дело, такие хорошие люди взяли да приехали! Ну, бери, Соломон, вещи! Пожалуйте, дорогие гости!
— Потеха! —
сказал о. Христофор
и махнул рукой. — Приезжает ко мне в гости старший сын мой Гаврила. Он по медицинской части
и служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему
и говорю: «Вот, говорю, одышка,
то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня раздел, постукал, послушал, разные там штуки… живот помял, потом
и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».
— Не в своем уме… пропащий человек.
И что мне с ним делать, не знаю! Никого он не любит, никого не почитает, никого не боится… Знаете, над всеми смеется, говорит глупости, всякому в глаза тычет. Вы не можете поверить, раз приехал сюда Варламов, а Соломон такое ему
сказал, что
тот ударил кнутом
и его
и мене… А мене за что? Разве я виноват? Бог отнял у него ум, значит, это божья воля, а я разве виноват?
Люди, поющие в хоре тенором или басом, особенно
те, которым хоть раз в жизни приходилось дирижировать, привыкают смотреть на мальчиков строго
и нелюдимо. Эту привычку не оставляют они
и потом, переставая быть певчими. Обернувшись к Егорушке, Емельян поглядел на него исподлобья
и сказал...
Егорушка снял шляпу
и не
сказал ни слова, но уж не понимал вкуса каши
и не слышал, как вступились за него Пантелей
и Вася. В его груди тяжело заворочалась злоба против озорника,
и он порешил во что бы
то ни стало сделать ему какое-нибудь зло.
— Да, убили… —
сказал нехотя Дымов. — Купцы, отец с сыном, ехали образа продавать. Остановились тут недалече в постоялом дворе, что теперь Игнат Фомин держит. Старик выпил лишнее
и стал хвалиться, что у него с собой денег много. Купцы, известно, народ хвастливый, не дай бог… Не утерпит, чтоб не показать себя перед нашим братом в лучшем виде. А в
ту пору на постоялом дворе косари ночевали. Ну, услыхали это они, как купец хвастает,
и взяли себе во внимание.
— Это, должно, его объездчик, —
сказал Пантелей. — У него их, объездчиков-то, человек, может, сто, а
то и больше.
Проезжая мимо Егорушки, он не взглянул на него; один только жеребчик удостоил Егорушку своим вниманием
и поглядел на него большими, глупыми глазами, да
и то равнодушно. Пантелей поклонился Варламову;
тот заметил это
и, не отрывая глаз от бумажек,
сказал картавя...
— Кушай, батюшка! Больше угощать нечем… —
сказала она зевая, затем порылась в столе
и достала оттуда длинный острый ножик, очень похожий на
те ножи, какими на постоялых дворах разбойники режут купцов. — Кушай, батюшка!
Первый счастливо улыбался
и, по-видимому, никак не мог забыть о
том, что взял хорошую пользу на шерсти; веселила его не столько сама польза, сколько мысль, что, приехав домой, он соберет всю свою большую семью, лукаво подмигнет
и расхохочется; сначала он всех обманет
и скажет, что продал шерсть дешевле своей цены, потом же подаст зятю Михаиле толстый бумажник
и скажет: «На, получай!
Бывало, льстивый голос света // В нем злую храбрость выхвалял: // Он, правда, в туз из пистолета // В пяти саженях попадал, //
И то сказать, что и в сраженье // Раз в настоящем упоенье // Он отличился, смело в грязь // С коня калмыцкого свалясь, // Как зюзя пьяный, и французам // Достался в плен: драгой залог! // Новейший Регул, чести бог, // Готовый вновь предаться узам, // Чтоб каждым утром у Вери // В долг осушать бутылки три.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо
скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да
и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе…
И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит,
и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Осип (выходит
и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту,
и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да
скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону,
скажи, барин не плотит: прогон, мол,
скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не
то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения
и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да
и странно говорить: нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено,
и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Бобчинский. Да если этак
и государю придется,
то скажите и государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинскнй.