В ваших книгах я взбирался на вершины Эльборуса и Монблана и видел оттуда, как по утрам восходило солнце и как по вечерам заливало оно небо, океан и горные вершины багряным золотом; я видел оттуда, как надо мной, рассекая тучи, сверкали молнии; я видел зеленые леса, поля, реки, озера, города,
слышал пение сирен и игру пастушеских свирелей, осязал крылья прекрасных дьяволов, прилетавших ко мне беседовать о боге…
Так как лукавый пристяжной конь видимо замедлил ход, чтобы лучше
слышать пение хозяина, то ямщик опять резко вытянул его по заду, — а песня не прерывалась, будто в самом деле ее пел кто-то другой, в стороне.
Но я человек нервный, чуткий; когда меня любят, то я чувствую это даже на расстоянии, без уверений и клятв, тут же веяло на меня холодом, и когда она говорила мне о любви, то мне казалось, что я
слышу пение металлического соловья.
Настала ночь; покрылись тенью // Тавриды сладостной поля; // Вдали, под тихой лавров сенью // Я
слышу пенье соловья; // За хором звезд луна восходит; // Она с безоблачных небес // На долы, на холмы, на лес // Сиянье томное наводит. // Покрыты белой пеленой, // Как тени легкие мелькая, // По улицам Бахчисарая, // Из дома в дом, одна к другой, // Простых татар спешат супруги // Делить вечерние досуги. // Дворец утих; уснул гарем, // Объятый негой безмятежной;
Неточные совпадения
Упала… // «Здесь он! здесь Евгений! // О Боже! что подумал он!» // В ней сердце, полное мучений, // Хранит надежды темный сон; // Она дрожит и жаром пышет, // И ждет: нейдет ли? Но не
слышит. // В саду служанки, на грядах, // Сбирали ягоду в кустах // И хором по наказу пели // (Наказ, основанный на том, // Чтоб барской ягоды тайком // Уста лукавые не ели // И
пеньем были заняты: // Затея сельской остроты!).
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных цветах полей и звонком
пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и
услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся:
Он смотрел, как мимо его течет стиснутая камнем глазастых стен бесконечная, необыкновенно плотная, серая, мохнатая толпа мужчин, женщин, подростков, и
слышал стройное
пение:
За большим столом военные и штатские люди, мужчины и женщины, стоя, с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не
слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое
пение оборвалось на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно закричал:
Но и
пение ненадолго прекратило ворчливый ропот людей, давно знакомых Самгину, — людей, которых он считал глуповатыми и чуждыми вопросов политики. Странно было
слышать и не верилось, что эти анекдотические люди, погруженные в свои мелкие интересы, вдруг расширили их и вот уже говорят о договоре с Германией, о кабале бюрократов, пожалуй, более резко, чем газеты, потому что говорят просто.