Неточные совпадения
У меня в кармане был корреспондентский бланок, но так как я не имел в виду печатать что-либо о Сахалине в газетах,
то, не желая вводить в заблуждение людей, относившихся ко мне, очевидно, с полным доверием, я
ответил: нет.
Когда я обращался к нему с каким-нибудь вопросом,
то лоб у него мгновенно покрывался потом и он
отвечал: «Не могу знать, ваше высокоблагородие!» Обыкновенно спутник мой, босой и без шапки, с моею чернильницей в руках, забегал вперед, шумно отворял дверь и в сенях успевал что-то шепнуть хозяину — вероятно, свои предположения насчет моей переписи.
Если я заставал дома одну только сожительницу,
то обыкновенно она лежала в постели,
отвечала на мои вопросы, зевая и потягиваясь, и, когда я уходил, опять ложилась.
Я начну с Александровской долины, с селений, расположенных на реке Дуйке. На Северном Сахалине эта долина была первая избрана для поселений не потому, что она лучше всех исследована или
отвечает целям колонизации, а просто случайно, благодаря
тому обстоятельству, что она была ближайшей к Дуэ, где впервые возникла каторга.
«Слава богу, хорошо!» —
ответил тот с оживлением.
В Дуэ я видел сумасшедшую, страдающую эпилепсией каторжную, которая живет в избе своего сожителя, тоже каторжного; он ходит за ней, как усердная сиделка, и когда я заметил ему, что, вероятно, ему тяжело жить в одной комнате с этою женщиной,
то он
ответил мне весело: «Ничево-о, ваше высокоблагородие, по человечности!» В Ново-Михайловке у одного поселенца сожительница давно уже лишилась ног и день и ночь лежит среди комнаты на лохмотьях, и он ходит за ней, и когда я стал уверять его, что для него же было бы удобнее, если бы она лежала, в больнице,
то и он тоже заговорил о человечности.
На вопрос, сколько ее сожителю лет, баба, глядя вяло и лениво в сторону,
отвечает обыкновенно: «А чёрт его знает!» Пока сожитель на работе или играет где-нибудь в карты, сожительница валяется в постели, праздная, голодная; если кто-нибудь из соседей войдет в избу,
то она нехотя приподнимется и расскажет, зевая, что она «за мужа пришла», невинно пострадала: «Его, чёрта, хлопцы убили, а меня в каторгу».
Когда я сказал, что лучше бы им обратиться к начальству,
то мне
ответили...
Отвечая на главный пункт вопроса, касающийся удешевления порций, они предложили свои собственные табели, которые, однако, обещали совсем не
те сбережения, каких хотело тюремное ведомство. «Сбережения материального не будет, — писали они, — но взамен
того можно ожидать улучшения количества и качества арестантского труда, уменьшения числа больных и слабосильных, подымется общее состояние здоровья арестантов, что отразится благоприятно и на колонизации Сахалина, дав для этой цели полных сил и здоровья поселенцев».
Когда один корреспондент спросил у него, бывал ли он когда-нибудь в средней части острова и что там видел,
то майор
ответил: «Гора да долина — долина да опять гора; известно, почва вулканическая, извергательная».
Когда спросишь какого-нибудь старика-поселенца, были ли в его время на острове хорошие люди,
то он сначала помолчит немного, как бы припоминая, и потом уж
ответит: «Всякое бывало».
Одни ссыльные несут наказание мужественно, охотно сознаются в своей вине, и когда их спрашиваешь, за что они присланы на Сахалин,
то обыкновенно
отвечают так...
Когда я спросил в Александровске, есть ли здесь проститутки,
то мне
ответили: «Сколько угодно!» [Полицейское управление, впрочем, дало мне список, в котором было только 30 проституток, свидетельствуемых еженедельно врачом.]
Когда чиновник спросил у надзирателя, приставленного к карцерам, почему до сих пор не позаботились насчет доктора,
то он
ответил буквально так...
Когда однажды начальник поста спросил, где Шапира,
то ему
ответили: «Они пошли чай пить».]
Начальник команды, вместо
того чтобы
ответить ему так же официально, забормотал нервно...
Когда его нашли и вытащили из ямы,
то он на все вопросы
отвечал только одно: «Дайте воды, я не пил пять дней».
Здесь с ними заговорили по-английски и по-русски, но ни
того, ни другого языка они не понимали и
отвечали только «жерман, жерман».
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь,
то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла спать.
Неточные совпадения
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только, что
тот не находится, что
отвечать ей; но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего не знаешь и не в свое дело не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна, не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь
отвечать моим чувствам, не
то я смертью окончу жизнь свою».
Ты дай нам слово верное // На нашу речь мужицкую // Без смеху и без хитрости, // По совести, по разуму, // По правде
отвечать, // Не
то с своей заботушкой // К другому мы пойдем…»
На это
отвечу: цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие — для
того, чтобы законодатели не коснели в праздности…"
— Так и живем, что настоящей жизни не имеем, —
отвечали глуповцы и при этом не
то засмеялись, не
то заплакали.