Неточные совпадения
Что же касается любви, то я должен тебе сказать, что жить с женщиной, которая читала Спенсера и пошла для тебя на край света,
так же не интересно, как с любой Анфисой
или Акулиной.
— Ты веришь своему старичку агенту, для меня же его совет — бессмыслица. Твой старичок мог лицемерить, он мог упражняться в терпении и при этом смотреть на нелюбимого человека, как на предмет, необходимый для его упражнений, но я еще не пал
так низко; если мне захочется упражняться в терпении, то я куплю себе гимнастические гири
или норовистую лошадь, но человека оставлю в покое.
— Да, любит настолько, насколько ей в ее годы и при ее темпераменте нужен мужчина. Со мной ей было бы
так же трудно расстаться, как с пудрой
или папильотками. Я для нее необходимая составная часть ее будуара.
— У Верещагина есть картина: на дне глубочайшего колодца томятся приговоренные к смерти.
Таким вот точно колодцем представляется мне твой великолепный Кавказ. Если бы мне предложили что-нибудь из двух: быть трубочистом в Петербурге
или быть здешним князем, то я взял бы место трубочиста.
«Пойти можно, — думал он, — но какая польза от этого? Опять буду говорить ему некстати о будуаре, о женщинах, о том, что честно
или нечестно. Какие тут, черт подери, могут быть разговоры о честном
или нечестном, если поскорее надо спасать жизнь мою, если я задыхаюсь в этой проклятой неволе и убиваю себя?.. Надо же, наконец, понять, что продолжать
такую жизнь, как моя, — это подлость и жестокость, пред которой все остальное мелко и ничтожно. Бежать! — бормотал он, садясь. — Бежать!»
Если
так, то не глупо ли толковать, честно это
или нечестно, если даровитый и полезный человек, например, музыкант
или художник, чтобы бежать из плена, ломает стену и обманывает своих тюремщиков?
— Этот суп похож вкусом на лакрицу, — сказал он, улыбаясь; он делал над собою усилия, чтобы казаться приветливым, но не удержался и сказал: — Никто у нас не смотрит за хозяйством… Если уж ты
так больна
или занята чтением, то, изволь, я займусь нашей кухней.
— Обвинять человека в том, что он полюбил
или разлюбил, это глупо, — убеждал он себя, лежа и задирая ноги, чтобы надеть сапоги. — Любовь и ненависть не в нашей власти. Что же касается мужа, то я, быть может, косвенным образом был одною из причин его смерти, но опять-таки виноват ли я в том, что полюбил его жену, а жена — меня?
В качестве друга я журил его, зачем он много пьет, зачем живет не по средствам и делает долги, зачем ничего не делает и не читает, зачем он
так мало культурен и мало знает, — и в ответ на все мои вопросы он горько улыбался, вздыхал и говорил: «Я неудачник, лишний человек»,
или: «Что вы хотите, батенька, от нас, осколков крепостничества?»,
или «Мы вырождаемся…»
Или начинал нести длинную галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил: «Это наши отцы по плоти и духу».
—
Или утопить, что ли… — добавил он. — В интересах человечества, в своих собственных интересах
такие люди должны быть уничтожаемы. Непременно.
Если бы он бранил ее
или угрожал, то было бы еще лучше и приятнее,
так как она чувствовала себя кругом виноватою перед ним.
— Итак, значит, — медленно выговорил офицер, — наша любовь увяла, не успев расцвесть,
так сказать. Как прикажете это понять? Кокетство это с вашей стороны в своем роде
или же вы считаете меня шалопаем, с которым можно поступать как угодно?
— Уф! — вздохнул Самойленко; он помолчал и спросил тихо: — Как-то на днях ты говорил, что
таких людей, как Лаевский, уничтожать надо… Скажи мне, если бы того… положим, государство
или общество поручило тебе уничтожить его, то ты бы… решился?
— Я рад, что ясно вижу свои недостатки и сознаю их. Это поможет мне воскреснуть и стать другим человеком. Голубчик мой, если б ты знал, как страстно, с какою тоской я жажду своего обновления. И, клянусь тебе, я буду человеком! Буду! Не знаю, вино ли во мне заговорило,
или оно
так и есть на самом деле, но мне кажется, что я давно уже не переживал
таких светлых, чистых минут, как сейчас у тебя.
— Ты не кипятись, а рассуждай, — сказал зоолог. — Благодетельствовать господину Лаевскому
так же неумно, по-моему, как поливать сорную траву
или прикармливать саранчу.
— В
таком случае помоги вот этому голодному турку, что лежит под забором! Он работник и нужнее, полезнее твоего Лаевского. Отдай ему эти сто рублей.
Или пожертвуй мне сто рублей на экспедицию!
— Послушай, Александр Давидыч, последняя просьба! — горячо сказал фон Корен. — Когда ты будешь давать тому прохвосту деньги, то предложи ему условие: пусть уезжает вместе со своей барыней
или же отошлет ее вперед, а иначе не давай. Церемониться с ним нечего.
Так ему и скажи, а если не скажешь, то даю тебе честное слово, я пойду к нему в присутствие и спущу его там с лестницы, а с тобою знаться не буду.
Так и знай!
В десятом часу пошли гулять на бульвар. Надежда Федоровна, боясь, чтобы с нею не заговорил Кирилин, все время старалась держаться около Марии Константиновны и детей. Она ослабела от страха и тоски и, предчувствуя лихорадку, томилась и еле передвигала ноги, но не шла домой,
так как была уверена, что за нею пойдет Кирилин
или Ачмианов,
или оба вместе. Кирилин шел сзади, рядом с Никодимом Александрычем, и напевал вполголоса...
Если бы этот городишко вдруг провалился
или сгорел, то телеграмму об этом прочли бы в России с
такою же скукой, как объявление о продаже подержанной мебели.
Выстрелить в ногу
или в руку, ранить, потом посмеяться над ним, и как насекомое с оторванной ножкой теряется в траве,
так пусть он со своим глухим страданием затеряется после в толпе
таких же ничтожных людей, как он сам.
Поэтому никогда не ставьте вопроса, как вы говорите, на философскую
или так называемую христианскую почву; этим вы только отдаляетесь от решения вопроса.
— Нисколько. Вы до
такой степени испорчены вашей семинарской философией, что во всем хотите видеть один только туман. Отвлеченные науки, которыми набита ваша молодая голова, потому и называются отвлеченными, что они отвлекают ваш ум от очевидности. Смотрите в глаза черту прямо, и если он черт, то и говорите, что это черт, а не лезьте к Канту
или к Гегелю за объяснениями.
— Так-то… — продолжал он. — Вот вы всё учите, постигаете пучину моря, разбираете слабых да сильных, книжки пишете и на дуэли вызываете — и все остается на своем месте; а глядите, какой-нибудь слабенький старец святым духом пролепечет одно только слово,
или из Аравии прискачет на коне новый Магомет с шашкой, и полетит у вас все вверх тарамашкой, и в Европе камня на камне не останется.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала
или молчала; он, как чужой
или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино, увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе
такой вид, как будто он выше и лучше их.
— Ехать в Петербург? — спрашивал себя Лаевский. — Но это значило бы снова начать старую жизнь, которую я проклинаю. И кто ищет спасения в перемене места, как перелетная птица, тот ничего не найдет,
так как для него земля везде одинакова. Искать спасения в людях? В ком искать и как? Доброта и великодушие Самойленка
так же мало спасительны, как смешливость дьякона
или ненависть фон Корена. Спасения надо искать только в себе самом, а если не найдешь, то к чему терять время, надо убить себя, вот и все…
— Ну, вот видите ли… У Лаевского дрожат руки и всякая штука… Он и пистолета теперь не поднимет. Драться с ним
так же нечеловечно, как с пьяным
или с тифозным. Если примирение не состоится, то надо, господа, хоть отложить дуэль, что ли…
Такая чертовщина, что не глядел бы.
Потом они долго сидели в палисаднике, прижавшись друг к другу, и молчали
или же, мечтая вслух о своей будущей счастливой жизни, говорили короткие, отрывистые фразы, и ему казалось, что он никогда раньше не говорил
так длинно и красиво.
Он надел сумочку через плечо, поцеловался с Самойленком и с дьяконом, без всякой надобности обошел все комнаты, простился с денщиком и с кухаркой и вышел на улицу с
таким чувством, как будто забыл что-то у доктора
или у себя на квартире.