Неточные совпадения
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем, что
так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся
или хотевшему только прикоснуться к его личности.
— Студент, стало быть,
или бывший студент! — вскричал чиновник, —
так я и думал!
Все ли слова между ними были прямо произнесены
или обе поняли, что у той и у другой одно в сердце и в мыслях,
так уж нечего вслух-то всего выговаривать да напрасно проговариваться.
Тяжело за двести рублей всю жизнь в гувернантках по губерниям шляться, но я все-таки знаю, что сестра моя скорее в негры пойдет к плантатору
или в латыши к остзейскому немцу, чем оподлит дух свой и нравственное чувство свое связью с человеком, которого не уважает и с которым ей нечего делать, — навеки, из одной своей личной выгоды!
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне
или уроки достал,
или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка,
так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с
такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он
такой же художник, как Пушкин
или Тургенев.
Но теперь, странное дело, в большую
такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка, одна из тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров
или сена, особенно коли воз застрянет в грязи
или в колее, и при этом их
так больно,
так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему
так жалко,
так жалко на это смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
Чувства ли его были
так изощрены (что вообще трудно предположить),
или действительно было очень слышно, но вдруг он различил как бы осторожный шорох рукой у замочной ручки и как бы шелест платья о самую дверь.
— Стойте! — закричал опять молодой человек, — не дергайте! Тут что-нибудь да не
так… вы ведь звонили, дергали — не отпирают; значит,
или они обе в обмороке,
или…
Но и подумать нельзя было исполнить намерение:
или плоты стояли у самых сходов, и на них прачки мыли белье,
или лодки были причалены, и везде люди
так и кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно видеть, заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в воду бросает.
«Отчего бы
так,
или мне, может быть, кажется», — думал он.
— Вот в «ожидании-то лучшего» у вас лучше всего и вышло; недурно тоже и про «вашу мамашу». Ну,
так как же, по-вашему, в полной он
или не в полной памяти, а?
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять
или десять минут назад, — потому
так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
А как ты думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут
или способны ль они принять
такой факт, — основанный единственно только на одной психологической невозможности, на одном только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и вещественные факты, каковы бы они ни были, разрушающий?
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с
таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица;
или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал, как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит
или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на
такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться
так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше
так жить, чем сейчас умирать!
— Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги
или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, — ну как же не он?
Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!
Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь
такой камень этак в пуд
или полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень — под ним ямка должна быть, — да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил.
«Что ж, это исход! — думал он, тихо и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же, конец! Неужели конец? Скажу я им иль не скажу? Э… черт! Да и устал я: где-нибудь лечь
или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
«
Так идти, что ли,
или нет», — думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова.
— Слышишь, сестра, — повторил он вслед, собрав последние усилия, — я не в бреду; этот брак — подлость. Пусть я подлец, а ты не должна… один кто-нибудь… а я хоть и подлец, но
такую сестру сестрой считать не буду.
Или я,
или Лужин! Ступайте…
Так не все ли тебе равно — раньше
или позже?
— Бог меня прости, а я
таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не знаю, кто из них один другого погубил бы: он ли ее,
или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и
так далее человек, мешавших бы этому открытию
или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять
или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть,
так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар
или талант сказать в среде своей новое слово.
—
Так проходя-то в восьмом часу-с, по лестнице-то, не видали ль хоть вы, во втором-то этаже, в квартире-то отворенной — помните? двух работников
или хоть одного из них? Они красили там, не заметили ли? Это очень, очень важно для них!..
Так, были какие-то мысли
или обрывки мыслей, какие-то представления, без порядка и связи, — лица людей, виденных им еще в детстве
или встреченных где-нибудь один только раз и об которых он никогда бы и не вспомнил; колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах сигар в какой-то подвальной табачной лавочке, распивочная, черная лестница, совсем темная, вся залитая помоями и засыпанная яичными скорлупами, а откуда-то доносится воскресный звон колоколов…
Сын ваш, — обратился он к Пульхерии Александровне, — вчера, в присутствии господина Рассудкина (
или… кажется,
так? извините, запамятовал вашу фамилию, — любезно поклонился он Разумихину), обидел меня искажением мысли моей, которую я сообщил вам тогда в разговоре частном, за кофеем, именно что женитьба на бедной девице, уже испытавшей жизненное горе, по-моему, повыгоднее в супружеском отношении, чем на испытавшей довольство, ибо полезнее для нравственности.
Выходило, что
или тот человек еще ничего не донес,
или…
или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами, ничего не видал (да и как он мог видеть?), а стало быть, все это, вчерашнее, случившееся с ним, Раскольниковым, опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением его.
— Я вам принес эту бумажку… об часах-то… вот-с.
Так ли написано
или опять переписывать?
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует, кажется,
такое юридическое правило,
такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков,
или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы,
так сказать, ободрить,
или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и опасным вопросом;
так ли?
Дело следователя ведь это,
так сказать, свободное художество, в своем роде-с
или вроде того… хе! хе! хе!..
Да-с… опять-таки я про форму: ну, признавай
или, лучше сказать, подозревай я кого-нибудь, того, другого, третьего,
так сказать, за преступника-с, по какому-нибудь дельцу, мне порученному…
Да оставь я иного-то господина совсем одного: не бери я его и не беспокой, но чтоб знал он каждый час и каждую минуту,
или по крайней мере подозревал, что я все знаю, всю подноготную, и денно и нощно слежу за ним, неусыпно его сторожу, и будь он у меня сознательно под вечным подозрением и страхом,
так ведь, ей-богу, закружится, право-с, сам придет, да, пожалуй, еще и наделает чего-нибудь, что уже на дважды два походить будет,
так сказать, математический вид будет иметь, — оно и приятно-с.
Этак ведь иногда человека из окна
или с колокольни соскочить тянет, и ощущение-то
такое соблазнительное.
— Видя таковое ее положение, с несчастными малолетными, желал бы, — как я и сказал уже, — чем-нибудь, по мере сил, быть полезным, то есть, что называется, по мере сил-с, не более. Можно бы, например, устроить в ее пользу подписку
или,
так сказать, лотерею…
или что-нибудь в этом роде, — как это и всегда в подобных случаях устраивается близкими
или хотя бы и посторонними, но вообще желающими помочь людьми. Вот об этом-то я имел намерение вам сообщить. Оно бы можно-с.
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон,
так что какую-нибудь Амалию Ивановну,
или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
Амалия Ивановна покраснела как рак и завизжала, что это, может быть, у Катерины Ивановны «совсем фатер не буль; а что у ней буль фатер аус Берлин, и
таки длинны сюртук носиль и всё делаль: пуф, пуф, пуф!» Катерина Ивановна с презрением заметила, что ее происхождение всем известно и что в этом самом похвальном листе обозначено печатными буквами, что отец ее полковник; а что отец Амалии Ивановны (если только у ней был какой-нибудь отец), наверно, какой-нибудь петербургский чухонец, молоко продавал; а вернее всего, что и совсем отца не было, потому что еще до сих пор неизвестно, как зовут Амалию Ивановну по батюшке: Ивановна
или Людвиговна?
Извольте видеть-с: если б я не был
так уверен, то уж, разумеется, при моей опытности, не рискнул бы
так прямо вас обвинить; ибо за подобное, прямое и гласное, но ложное
или даже только ошибочное обвинение я, в некотором смысле, сам отвечаю.
— Да что я сделал
такое! Перестанете ли вы говорить вашими вздорными загадками!
Или вы, может, выпивши?
Ну-с;
так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому
или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости
или умирать Катерине Ивановне? то как бы вы решили: кому из них умереть?
Если бы даже и
так тянулось, то лет через десять, через двенадцать (если б обернулись хорошо обстоятельства) я все-таки мог надеяться стать каким-нибудь учителем
или чиновником, с тысячью рублями жалованья…
Уж если я столько дней промучился: пошел ли бы Наполеон,
или нет?
так ведь уж ясно чувствовал, что я не Наполеон…
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости,
или ей умирать?». И не помоги я,
так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет…».
И в это мгновение
такая ненависть поднялась вдруг из его усталого сердца, что, может быть, он бы мог убить кого-нибудь из этих двух: Свидригайлова
или Порфирия.
Так вот, я и подозреваю теперь, что Миколка хочет «страдание принять»
или вроде того.
Он повстречался с нею при входе на мост, но прошел мимо, не рассмотрев ее. Дунечка еще никогда не встречала его
таким на улице и была поражена до испуга. Она остановилась и не знала: окликнуть его
или нет? Вдруг она заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова.
Или я уж
так очень страшен?
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда вы
такая пойдете?
Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам. Знайте, что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
У тебя, может быть, и бог знает какие дела и планы в голове,
или мысли там какие-нибудь зарождаются;
так мне тебя и толкать под руку: об чем, дескать, думаешь?