Неточные совпадения
Здесь же считаю не излишним заметить, что в определении
красоты как единства идеи и образа, — в этом определении, имеющем в виду не прекрасное живой
природы, а прекрасные произведения искусств, уже скрывается зародыш или результат того направления, по которому эстетика обыкновенно отдает предпочтение прекрасному в искусстве перед прекрасным в живой действительности.
Проводить в подробности по различным царствам
природы мысль, что прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая о человеке и о человеческой жизни, я считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно говорят о том], что
красоту в
природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает личность), что прекрасное в
природе имеет значение прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
[Можно даже вообще сказать, что, читая в эстетике Гегеля те места, где говорится о том, что прекрасно в действительности, приходишь к мысли, что бессознательно принимал он прекрасным в
природе говорящее нам о жизни, между тем как сознательно поставлял
красоту в полноте проявления идеи.
Кроме того, именно по самой живости (Lebendigkeit), составляющей неотъемлемое преимущество прекрасного в действительности,
красота его мимолетна; основание этой мимолетности в том, что прекрасное в действительности возникает не из стремления к прекрасному; оно возникает и существует по общему стремлению
природы к жизни, при осуществлении которого появляется только вследствие случайных обстоятельств, а не как что-нибудь преднамеренное (ailes Naturschöne nicht gewolt ist).
Потому прекрасное в
природе живо; но, находясь среди неисчислимо разнообразных отношений, оно подвергается столкновениям, порче со всех сторон; потому что
природа заботится о всей массе предметов, а не об одном отдельном предмете, ей нужно сохранение, а не собственно
красота.
«
Природа борется из-за жизни и бытия, из-за сохранения и размножения своих произведений, не заботясь о их
красоте или безобразии.
Непреднамеренность (das Nichtgewolltsein) — сущность всего прекрасного в
природе; она лежит в его сущности в такой степени, что на нас чрезвычайно неприятно действует, если мы замечаем в сфере реального прекрасного какой бы то ни было преднамеренный расчет именно на
красоту.
Но благоприятность случая не только редка и мимолетна, — она вообще должна считаться благоприятностью только относительною: вредная, искажающая случайность всегда оказывается в
природе не вполне побежденною, если мы отбросим светлую маску, накидываемую отдаленностью места и времени на восприятие (Wahrnehm ng) прекрасного в
природе, и строже всмотримся в предмет; искажающая случайность вносит в прекрасную, по-видимому, группировку нескольких предметов много такого, что вредит ее полной
красоте; мало того, эта вредящая случайность вторгается и в отдельный предмет, который казался нам сначала вполне прекрасен, и мы видим, что ничто не изъято от ее владычества.
— Действительно, неодушевленная
природа не думает о
красоте своих произведений, как дерево не думает о том, чтобы его плоды были вкусны.
Притом же непреднамеренна
красота только в
природе бесчувственной, мертвой: птица и животное уже заботятся о своей внешности, беспрестанно охорашиваются, почти все они любят опрятность.
Но если
красота в
природе в строгом смысле не может назваться преднамеренною, как и все действование сил
природы, то, с другой стороны, нельзя сказать, чтобы вообще
природа не стремилась к произведению прекрасного; напротив, понимая прекрасное, как полноту жизни, мы должны будем признать, что стремление к жизни, проникающее всю
природу, есть вместе и стремление к произведению прекрасного.
Если мы должны вообще видеть в
природе не цели, а только результаты, и потому не можем назвать
красоту целью
природы, то не можем не назвать ее существенным результатом, к произведению которого напряжены силы
природы.
«От непреднамеренности
красоты в
природе происходит то, что прекрасное редко встречается в действительности».
Но, может быть, не излишне сказать, что и преднамеренные стремления художника (особенно поэта) не всегда дают право сказать, чтобы забота о прекрасном была истинным источником его художественных произведений; правда, поэт всегда старается «сделать как можно лучше»; но это еще не значит, чтобы вся его воля и соображения управлялись исключительно или даже преимущественно заботою о художественности или эстетическом достоинстве произведения: как у
природы есть много стремлений, находящихся между собою в борьбе и губящих или искажающих своею борьбою
красоту, так и в художнике, в поэте есть много стремлений, которые своим влиянием на его стремление к прекрасному искажают
красоту его произведения.
Одним словом, если
красота в действительности развивается в борьбе с другими стремлениями
природы, то и в искусстве
красота развивается также в борьбе с другими стремлениями и потребностями человека, ее создающего; если в действительности эта борьба портит или губит
красоту, то едва ли менее шансов, что она испортит или погубит ее в произведении искусства; если в действительности прекрасное развивается под влияниями, ему чуждыми, не допускающими его быть только прекрасным, то и создание художника или поэта развивается множеством различных стремлений, результат которых должен быть таков же.
«
Красота в
природу вносится только тем, что мы смотрим на нее с той, а не с другой точки зрения», — мысль, почти никогда не бывающая справедливою; но к произведениям искусства она почти всегда прилагается.
Потому не может быть и вопроса, как в этих случаях относится
красота произведений искусства к
красоте произведений
природы: в
природе нет предметов, с которыми было бы Можно сравнивать ножи, вилки, сукно, часы; точно так же в ней нет предметов, с которыми было бы можно сравнивать дома, мосты, колонны и т. п.
Человек с неиспорченных эстетическим чувством наслаждается
природою вполне, не находит недостатков в ее
красоте.
Окончательный вывод из этих суждений о скульптуре и живописи: мы видим, что произведения того и другого искусства по многим и существеннейшим элементам (по
красоте очертаний, по абсолютному совершенству исполнения, по выразительности и т. д.) неизмеримо ниже
природы и жизни; но, кроме одного маловажного преимущества живописи, о котором сейчас говорили, решительно не видим, в чем произведения скульптуры или живописи стояли бы выше
природы и действительной жизни.
Естественное пение как излияние чувства, будучи произведением
природы, а не искусства, заботящегося о
красоте, имеет, однако, высокую
красоту; потому является в человеке желание петь нарочно, подражать естественному пению.
Точно так же и с приговором эстетики о созданиях
природы и искусства: малейший, истинный или мнимый, недостаток в произведении
природы — и эстетика толкует об этом недостатке, шокируется им, готова забывать о всех достоинствах, о всех
красотах: стоит ли ценить их, в самом деле, когда они явились без всякого усилия!
Тот же самый недостаток в произведении искусства во сто раз больше, грубее и окружен еще сотнями других недостатков, — и мы не видим всего этого, а если видим, то прощаем и восклицаем: «И на солнце есть пятна!» Собственно говоря, произведения искусства могут быть сравниваемы только друг с другом при определении относительного их достоинства; некоторые из них оказываются выше всех остальных; и в восторге от их
красоты (только относительной) мы восклицаем: «Они прекраснее самой
природы и жизни!
Природа и жизнь производят прекрасное, не заботясь о
красоте, она является в действительности без усилия, и, следовательно, без заслуги в наших глазах, без права на сочувствие, без права на снисхождение; да и к чему снисхождение, когда прекрасного в действительности так много!
В человеческой жизни —
красота и любовь; в
природе — трудно и решить, что именно — так много в ней
красоты.