В Риме, устроив с Кириловым мастерскую, он делил время между музеями, дворцами, руинами, едва чувствуя
красоту природы, запирался, работал, потом терялся в новой толпе, казавшейся ему какой-то громадной, яркой, подвижной картиной, отражавшей в себе тысячелетия — во всем блеске величия и в поразительной наготе всей мерзости — отжившего и живущего человечества.
И везде, среди этой горячей артистической жизни, он не изменял своей семье, своей группе, не врастал в чужую почву, все чувствовал себя гостем и пришельцем там. Часто, в часы досуга от работ и отрезвления от новых и сильных впечатлений раздражительных красок юга — его тянуло назад, домой. Ему хотелось бы набраться этой вечной
красоты природы и искусства, пропитаться насквозь духом окаменелых преданий и унести все с собой туда, в свою Малиновку…
Неточные совпадения
Это влечение к всякой видимой
красоте, всего более к
красоте женщины, как лучшего создания
природы, обличает высшие человеческие инстинкты, влечение и к другой
красоте, невидимой, к идеалам добра, изящества души, к
красоте жизни!
— Ты прелесть, Вера, ты наслаждение! у тебя столько же
красоты в уме, сколько в глазах! Ты вся — поэзия, грация, тончайшее произведение
природы! — Ты и идея
красоты, и воплощение идеи — и не умирать от любви к тебе? Да разве я дерево! Вон Тушин, и тот тает…
Нет, это не его женщина! За женщину страшно, за человечество страшно, — что женщина может быть честной только случайно, когда любит, перед тем только, кого любит, и только в ту минуту, когда любит, или тогда, наконец, когда
природа отказала ей в
красоте, следовательно — когда нет никаких страстей, никаких соблазнов и борьбы, и нет никому дела до ее правды и лжи!
Его гнал от обрыва ужас «падения» его сестры, его красавицы, подкошенного цветка, — а ревность, бешенство и более всего новая, неотразимая
красота пробужденной Веры влекли опять к обрыву, на торжество любви, на этот праздник, который, кажется, торжествовал весь мир, вся
природа.
Кровь у ней начала свободно переливаться в жилах; даль мало-помалу принимала свой утерянный ход, как испорченные и исправленные рукою мастера часы. Люди к ней дружелюбны,
природа опять заблестит для нее
красотой.
«Нет, это не ограниченность в Тушине, — решал Райский, — это —
красота души, ясная, великая! Это само благодушие
природы, ее лучшие силы, положенные прямо в готовые прочные формы. Заслуга человека тут — почувствовать и удержать в себе эту
красоту природной простоты и уметь достойно носить ее, то есть ценить ее, верить в нее, быть искренним, понимать прелесть правды и жить ею — следовательно, ни больше, ни меньше, как иметь сердце и дорожить этой силой, если не выше силы ума, то хоть наравне с нею.
Часто погружались они в безмолвное удивление перед вечно новой и блещущей
красотой природы. Их чуткие души не могли привыкнуть к этой красоте: земля, небо, море — все будило их чувство, и они молча сидели рядом, глядели одними глазами и одной душой на этот творческий блеск и без слов понимали друг друга.
Кажется, — прибавил мой сосед, опять взглянув на меня сбоку, — я могу пройти молчанием первые впечатления деревенской жизни, намеки на
красоту природы, тихую прелесть одиночества и прочее…
Неточные совпадения
Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство
красоты и величия
природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
Кулигин. Восторг! А ты: «нешту!» Пригляделись вы, либо не понимаете, какая
красота в
природе разлита.
— Большинство людей только ищет
красоту, лишь немногие создают ее, — заговорил он. — Возможно, что в
природе совершенно отсутствует
красота, так же как в жизни — истина; истину и
красоту создает сам человек…
—
Красота — распутна. Это, должно быть, закон
природы. Она скупа на
красоту и потому, создав ее, стремится использовать как можно шире. Вы что молчите?
— А
природа? А
красота форм в
природе? Возьмите Геккеля, — победоносно кричал писатель, — в ответ ему поползли равнодушные слова: