Неточные совпадения
Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого не знаешь, потому что этого тебе еще не сказано, а ты знаешь только то, что тебе
скажут; сам ты ничего не знаешь, не знаешь даже того, что тем, как
я начал повесть,
я оскорбил, унизил тебя.
— Нет, таких слов что-то не слышно… Вера, да ты
мне, видно, слова-то не так
сказала? Смотри у
меня!
— Пойдемте. Делайте потом со
мною, что хотите, а
я не останусь.
Я вам
скажу после, почему. — Маменька, — это уж было сказано вслух: — у
меня очень разболелась голова:
Я не могу сидеть здесь. Прошу вас!
— Довольно, маменька.
Я вам
сказала, что буду говорить с ним.
Я очень устала.
Мне надобно отдохнуть.
— Нет, маменька.
Я уж давно
сказала вам, что не буду целовать вашей руки. А теперь отпустите
меня.
Я, в самом деле, чувствую себя дурно.
Теперь
я не честная, — нет, не возьму греха на душу, не солгу перед тобою, не
скажу, что
я теперь честная!
—
Я не знаю, зачем и мы-то сюда поехали! —
сказал офицер.
— Это удивительно! но она великолепна! Почему она не поступит на сцену? Впрочем, господа,
я говорю только о том, что
я видела. Остается вопрос, очень важный: ее нога? Ваш великий поэт Карасен, говорили
мне,
сказал, что в целой России нет пяти пар маленьких и стройных ног.
— Да, —
сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще не видал; впрочем, это ничего; не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем думаешь.
Я рассматривал: останешься доволен.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и
меня на ваш завтрашний ужин: вы видите, как она раздражена. Да и
мне,
сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
— Экая бешеная француженка, —
сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею
я не ужился бы четыре часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза.
Я привезу Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам.
Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
Он справился о здоровье Веры Павловны — «
я здорова»; он
сказал, что очень рад, и навел речь на то, что здоровьем надобно пользоваться, — «конечно, надобно», а по мнению Марьи Алексевны, «и молодостью также»; он совершенно с этим согласен, и думает, что хорошо было бы воспользоваться нынешним вечером для поездки за город: день морозный, дорога чудесная.
Марья Алексевна так и велела: немножко пропой, а потом заговори. — Вот, Верочка и говорит, только, к досаде Марьи Алексевны, по — французски, — «экая дура
я какая, забыла
сказать, чтобы по — русски»; — но Вера говорит тихо… улыбнулась, — ну, значит, ничего, хорошо. Только что ж он-то выпучил глаза? впрочем, дурак, так дурак и есть, он только и умеет хлопать глазами. А нам таких-то и надо. Вот, подала ему руку — умна стала Верка, хвалю.
— Да, могу благодарить моего создателя, —
сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и
я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, —
сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы
мне знать, как говорить с вами, прошу вас, расскажите, как и зачем вы были вчера в театре?
Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа
я узнаю ваш характер. Не опасайтесь
меня. — Выслушавши Верочку, она
сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Что ж, он хотел обмануть вашу мать, или они оба были в заговоре против вас? — Верочка горячо стала говорить, что ее мать уж не такая же дурная женщина, чтобы быть в заговоре. —
Я сейчас это увижу, —
сказала Жюли. — Вы оставайтесь здесь, — вы там лишняя. — Жюли вернулась в залу.
Но четвертью часа вы еще можете располагать, и
я воспользуюсь ею, чтобы
сказать вам несколько слов; вы последуете или не последуете совету, в них заключающемуся, но вы зрело обдумаете его.
— Здесь морозно,
я не люблю холода, —
сказала Жюли: — надобно куда-нибудь отправиться.
— Вы, которая вчера
сказали мне: лучше умереть, чем дать поцелуй без любви?
Так теперь
я не знаю, что
я буду чувствовать, если
я полюблю мужчину,
я знаю только то, что не хочу никому поддаваться, хочу быть свободна, не хочу никому быть обязана ничем, чтобы никто не смел
сказать мне: ты обязана делать для
меня что-нибудь!
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А
я думала, думала, не знала, как и ум приложить! думала, много хлопот
мне будет опять его заманить, думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка, не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего
сказать.
— Позвольте, маменька, —
сказала Вера, вставая: — если вы до
меня дотронетесь,
я уйду из дому, запрете, — брошусь из окна.
Я знала, как вы примете мой отказ, и обдумала, что
мне делать. Сядьте и сидите, или
я уйду.
Как только она позвала Верочку к папеньке и маменьке, тотчас же побежала
сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя ведет, ничего им до сих пор не
сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей
сказали — «
я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная
сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери, коли
я ничего не слыхала, уж
я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
— Вам должна быть известна моя воля…
Я не могу согласиться на такой странный, можно
сказать, неприличный брак.
— Мы это чувствуем, ваше превосходительство, и Верочка чувствует. Она так к
сказала:
я не смею, говорит, прогневать их превосходительство.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена
сказала им, что
я вам, Михаил Иванович, ничего не
скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы
сказали Верочке, и она говорит:
я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом думать не следует.
— Вы не можете отгадать, —
я вам
скажу. Это очень просто и натурально; если бы в вас была искра благородного чувства, вы отгадали бы. Ваша любовница, — в прежнем разговоре Анна Петровна лавировала, теперь уж нечего было лавировать: у неприятеля отнято средство победить ее, — ваша любовница, — не возражайте, Михаил Иваныч, вы сами повсюду разглашали, что она ваша любовница, — это существо низкого происхождения, низкого воспитания, низкого поведения, — даже это презренное существо…
—
Я и не употребляла б их, если бы полагала, что она будет вашею женою. Но
я и начала с тою целью, чтобы объяснить вам, что этого не будет и почему не будет. Дайте же
мне докончить. Тогда вы можете свободно порицать
меня за те выражения, которые тогда останутся неуместны по вашему мнению, но теперь дайте
мне докончить.
Я хочу
сказать, что ваша любовница, это существо без имени, без воспитания, без поведения, без чувства, — даже она пристыдила вас, даже она поняла все неприличие вашего намерения…
— Вы сами задерживаете
меня.
Я хотела
сказать, что даже она, — понимаете ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она, узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца
сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
Обстоятельства были так трудны, что Марья Алексевна только махнула рукою. То же самое случилось и с Наполеоном после Ватерлооской битвы, когда маршал Груши оказался глуп, как Павел Константиныч, а Лафайет стал буянить, как Верочка: Наполеон тоже бился, бился, совершал чудеса искусства, — и остался не при чем, и мог только махнуть рукой и
сказать: отрекаюсь от всего, делай, кто хочет, что хочет и с собою, и со
мною.
—
Мне жаль вас, —
сказала Верочка: —
я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то; не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не то, — но Верочка еще не знает этого, и растрогана), — вы хотите, чтобы
я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему не поведет:
я никогда не дам вам другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
Но если так, зачем же она не
скажет Марье Алексевне: матушка,
я хочу одного с вами, будьте спокойны!
А
я ему, сестрица,
сказал: так вы с Верочкою не хотите познакомиться? а он
сказал: «у
меня и без нее много знакомых».
— Это все наболтал Федя вскоре после первого же урока и потом болтал все в том же роде, с разными такими прибавлениями: а
я ему, сестрица, нынче
сказал, что на вас все смотрят, когда вы где бываете, а он, сестрица,
сказал: «ну и прекрасно»; а
я ему
сказал: а вы на нее не хотите посмотреть? а он
сказал: «еще увижу».
— Или, потом: а
я ему, сестрица,
сказал, какие у вас ручки маленькие, а он, сестрица,
сказал: «вам болтать хочется, так разве не о чем другом, полюбопытнее».
«Однако же — однако же», — думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо
мне,
сказал, что это не любопытно?
— Этого
я не могу
сказать. Это тайна.
— Да разве вы не женщина?
Мне стоит только
сказать вам самое задушевное ваше желание — и вы согласитесь со
мною. Это общее желание всех женщин.
— Не будет? — перебила Верочка: —
я сама думала, что их не будет: но как их не будет, этого
я не умела придумать —
скажите, как?
— Этого
я один не умею
сказать; это умеет рассказывать только моя невеста;
я здесь один, без нее, могу
сказать только: она заботится об этом, а она очень сильная, она сильнее всех на свете.
— Зачем он считается женихом? — зачем! — одного
я не могу
сказать вам,
мне тяжело. А другое могу
сказать:
мне жаль его. Он так любит
меня. Вы
скажете: надобно высказать ему прямо, что
я думаю о нашей свадьбе —
я говорила; он отвечает: не говорите, это убивает
меня, молчите.
— Это вторая причина, а первую, которую вы не можете
сказать мне,
я могу
сказать вам: ваше положение в семействе ужасно.
— Вы хотели
сказать: но что ж это, если не любовь? Это пусть будет все равно. Но что это не любовь, вы сами
скажете. Кого вы больше всех любите? —
я говорю не про эту любовь, — но из родных, из подруг?
— Кажется, никого особенно. Из них никого сильно. Но нет, недавно
мне встретилась одна очень странная женщина. Она очень дурно говорила
мне о себе, запретила
мне продолжать знакомство с нею, — мы виделись по совершенно особенному случаю —
сказала, что когда
мне будет крайность, но такая, что оставалось бы только умереть, чтобы тогда
я обратилась к ней, но иначе — никак. Ее
я очень полюбила.
— Но нет, представьте, что вам очень, очень нужно было бы, чтоб она сделала для вас что-нибудь, и она
сказала бы вам: «если
я это сделаю, это будет мучить
меня», — повторили бы вы ваше требование, стали ли бы настаивать?
Она
скажет: «скорее умру, чем — не то что потребую, не то что попрошу, — а скорее, чем допущу, чтобы этот человек сделал для
меня что-нибудь, кроме того, что ему самому приятно; умру скорее, чем допущу, чтобы он для
меня стал к чему-нибудь принуждать себя, в чем-нибудь стеснять себя».
Я все
сказал, Вера Павловна.
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было
сказать «не имею на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это
я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так
мне какое дело?
«
Скажи сестре, что их разговор не дает
мне уснуть; пусть уйдут куда подальше, чтоб не мешали.
— Так буду и
я беспощадна, Дмитрий Сергеич, —
сказала Верочка, улыбаясь: — вы не обольщайтесь мыслью, что имели во
мне упорную противницу вашей теории расчета выгод и приобрели ей новую последовательницу.