Неточные совпадения
Не уменьшилась злоба Марьи Алексевны от этих слов, но надо
принять их в соображение.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу,
приняв этот наш русский принцип.
Конечно,
не очень-то
приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха, и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье:
не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь
не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали друг другу, — что ж это значит?
И когда, сообразивши все
приметы в театре, решили, что, должно быть, мать этой девушки
не говорит по — французски, Жюли взяла с собою Сержа переводчиком.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать и блистать, ей неприятно, что
не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она
принимает его руку, потому что нет другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
Нет, Верочка, это
не странно, что передумала и
приняла к сердцу все это ты, простенькая девочка,
не слышавшая и фамилий-то тех людей, которые стали этому учить и доказали, что этому так надо быть, что это непременно так будет, что «того
не может
не быть;
не странно, что ты поняла и
приняла к сердцу эти мысли, которых
не могли тебе ясно представить твои книги: твои книги писаны людьми, которые учились этим мыслям, когда они были еще мыслями; эти мысли казались удивительны, восхитительны, — и только.
— Вот вы говорите, что останетесь здесь доктором; а здешним докторам, слава богу, можно жить: еще
не думаете о семейной жизни, или имеете девушку на
примете?
Что это? учитель уж и позабыл было про свою фантастическую невесту, хотел было сказать «
не имею на
примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе
не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и
не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
— У меня есть богатый жених. Он мне
не нравится. Должна ли я
принять его предложение?
— Однако вы
не отступаете от своей теории. Так я
не заслужу ваше порицание, если
приму предложение моего жениха?
— Нет; теперь вы слишком взволнованы, мой друг. Теперь вы
не можете
принимать важных решений. Через несколько времени. Скоро. Вот подъезд. До свиданья, мой друг. Как только увижу, что вы будете отвечать хладнокровно, я вам скажу.
Лицо Марьи Алексевны, сильно разъярившееся при первом слове про обед, сложило с себя решительный гнев при упоминании о Матрене и
приняло выжидающий вид: — «посмотрим, голубчик, что-то приложишь от себя к обеду? — у Денкера, — видно, что-нибудь хорошее!» Но голубчик, вовсе
не смотря на ее лицо, уже вынул портсигар, оторвал клочок бумаги от завалявшегося в нем письма, вынул карандаш и писал.
Во — первых, у нас будут две комнаты, твоя и моя, и третья, в которой мы будем пить чай, обедать,
принимать гостей, которые бывают у нас обоих, а
не у тебя одного,
не у меня одной.
Ваш взгляд на людей уже совершенно сформировался, когда вы встретили первого благородного человека, который
не был простодушным, жалким ребенком, знал жизнь
не хуже вас, судил о ней
не менее верно, чем вы, умел делать дело
не менее основательно, чем вы: вам простительно было ошибиться и
принять его за такого же пройдоху, как вы.
Вера Павловна
не сказала своим трем первым швеям ровно ничего, кроме того, что даст им плату несколько, немного побольше той, какую швеи получают в магазинах; дело
не представляло ничего особенного; швеи видели, что Вера Павловна женщина
не пустая,
не легкомысленная, потому без всяких недоумений
приняли ее предложение работать у ней:
не над чем было недоумевать, что небогатая дама хочет завести швейную.
К этому времени мастерская
приняла уже такой размер, что Вера Павловна
не успевала одна быть закройщицею, надобно было иметь еще другую; Вере Павловне положили такое жалованье, как другой закройщице.
Так теперь с этими историями: когда-нибудь и от этой оспы люди избавят себя, даже и средство известно, только еще
не хотят
принимать его, все равно, как долго, очень долго
не хотели
принимать и средства против оспы.
Девушки совершенно освободили ее от шитья: можно было найти довольно другого,
не вредного занятия для нее; она заменила половину дежурств по мелким надобностям швейной, участвовала в заведывании разными кладовыми,
принимала заказы, и никто
не мог сказать, что Крюкова менее других полезна в мастерской.
Ведь я к себе уж
принимала только своих знакомых, хороших, таких, которые
не обижали.
«Миленький только смотрел и смеялся. Почему ж бы ему
не пошалить с нами? Ведь это было бы еще веселее. Разве это было неловко или разве он этого
не сумел бы —
принять участие в нашей игре? Нет, нисколько
не неловко, и он сумел бы. Но у него такой характер. Он только
не мешает, но одобряет, радуется, — и только».
— Изволь, мой милый. Мне снялось, что я скучаю оттого, что
не поехала в оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то женщина, которую я сначала
приняла за Бозио и которая все пряталась от меня; она заставила меня читать мой дневник; там было написано все только о том, как мы с тобою любим друг друга, а когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались новые слова, говорившие, что я
не люблю тебя.
Этого возобновления она уже
не может
принять равнодушно: оно
не по ее натуре, оно было бы
не по натуре и огромному большинству людей.
Если
не спится, надобно
принять морфия; он
принял две пилюли, «вот только взгляну на Верочку».
Он гладил ее волосы, целовал ее голову, пожимал ее руку. Она долго
не могла остановиться от судорожных рыданий, но постепенно успокоивалась. А он уже давно был приготовлен к этому признанию, потому и
принял его хладнокровно, а, впрочем, ведь ей
не видно было его лица.
Вера Павловна, слушая такие звуки, смотря на такое лицо, стала думать,
не вовсе, а несколько, нет
не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она
приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней,
не оставив следа, или она думала, что нет,
не думает этого, что чувствует, что это
не так? да, это
не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, — да вот уж она и в самом деле вовсе думает это, да и как
не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
— Маша, вы, пожалуйста, погодите подавать на стол, пока я опять скажу. Мне что-то Нездоровится, надобно
принять лекарство перед обедом. А вы
не ждите, обедайте себе, да
не торопясь: успеете, пока мне будет можно. Я тогда скажу.
— Конечно, мой друг, этих слов
не надобно
принимать серьезно, потому что ты была слишком взволнована.
Но если никому из петербургских знакомых Рахметова
не были известны его родственные и денежные отношения, зато все, кто его знал, знали его под двумя прозвищами; одно из них уже попадалось в этом рассказе — «ригорист»; его он
принимал с обыкновенною своею легкою улыбкою мрачноватого удовольствия.
— «Нет, и этого я
не могу
принять, — сказал он, — я должен подавить в себе любовь: любовь к вам связывала бы мне руки, они и так нескоро развяжутся у меня, — уж связаны.
— Мы уж говорили, что ваше намерение заменить себя ею — недостаточное извинение. Но вы этою отговоркою только уличили себя в новом преступлении. — Рахметов постепенно
принимал опять серьезный, хотя и
не мрачный тон. — Вы говорите, что она заменяет вас, — это решено?
У вас такой формы
не могло
принять это недовольство, потому что оба вы люди порядочные, и развилось только в легчайшую, мягчайшую, безобиднейшую свою форму, в любовь к другому.
— Хорошо — с, — сказал он, смеясь. — Нет — с, Вера Павловна, от меня
не отделаетесь так легко. Я предвидел этот шанс и
принял свои меры. Ту записку, которая сожжена, он написал сам. А вот эту, он написал по моей просьбе. Эту я могу оставить вам, потому что она
не документ. Извольте. — Рахметов подал Вере Павловне записку.
Один из тузов, ездивший неизвестно зачем с ученою целью в Париж, собственными глазами видел Клода Бернара, как есть живого Клода Бернара, настоящего; отрекомендовался ему по чину, званию, орденам и знатным своим больным, и Клод Бернар, послушавши его с полчаса, сказал: «Напрасно вы приезжали в Париж изучать успехи медицины, вам незачем было выезжать для этого из Петербурга»; туз
принял это за аттестацию своих занятий и, возвратившись в Петербург, произносил имя Клода Бернара
не менее 10 раз в сутки, прибавляя к нему
не менее 5 раз «мой ученый друг» или «мой знаменитый товарищ по науке».
Я
принимаю правило: против воли человека
не следует делать ничего для него; свобода выше всего, даже и жизни.
Но подействовали они
не очень скоро; Катерина Васильевна в первое время по удалении Соловцова вовсе
не была ни грустна, ни задумчива, а перед тем она уже была холодна с ним, да и так спокойно
приняла совет отца остерегаться его.
Катерина Васильевна уж очень поправилась, была еще очень худа и бледна, но совершенно здорова, хоть и хлопотал над прописываньем лекарств знаменитый прежний медик, которому Кирсанов опять сдал ее, сказав: «лечитесь у него; теперь никакие его снадобья
не повредят вам, хоть бы вы и стали
принимать их».
Осторожно и умно. А с тем вместе ясно показывает в Бьюмонте намерение жениться на Кате: простое знакомство
не было бы достаточною причиною
принимать такую предосторожность.
— Вы, кажется, сердитесь на меня за то, что я
не преклоняюсь перед женщиною? Но
примите в извинение хотя трудность стать на колени перед самой собою.