— Люди переменяются, Вера Павловна. Да ведь я и страшно работаю, могу похвалиться. Я почти ни у кого
не бываю: некогда,
лень. Так устаешь с 9 часов до 5 в гошпитале и в Академии, что потом чувствуешь невозможность никакого другого перехода, кроме как из мундира прямо в халат. Дружба хороша, но
не сердитесь, сигара на диване, в халате — еще лучше.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей
лень вставать, она и думает и
не думает, и полудремлет и
не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно,
не дремота; но, кроме того, есть еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется ко всему, о чем думается, потому что он участвует во всей ее жизни; а когда эта мысль, эта
не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или
Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
«Повинуйся твоему господину; услаждай
лень его в промежутки набегов; ты должна любить его потому что он купил тебя, и если ты
не будешь любить его, он убьет тебя», — говорит она женщине, лежащей перед нею во прахе.