Неточные совпадения
Я
думаю, что
не буду нуждаться; но если буду, обращусь к тебе; позаботься же, чтоб у тебя на всякий случай было готово несколько денег для меня; ведь ты знаешь, у меня много надобностей, расходов, хоть я и скупа; я
не могу обойтись без этого.
Читатель
не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно,
думает это, но
не считает нужным говорить, и потому я
не имею основания спорить с нею, — читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин
не застрелился».
Автору
не до прикрас, добрая публика, потому что он все
думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий.
А у вас в книгах, Верочка, написано, что
не годится так жить, — а ты
думаешь, я этого
не знаю?
Эх, Верочка, ты
думаешь, я
не знаю, какие у вас в книгах новые порядки расписаны? — знаю: хорошие.
—
Не верьте ему, m-lle Жюли, — сказал статский, — он боится открыть вам истину,
думает, что вы рассердитесь, когда узнаете, что он бросил француженку для русской.
— Ты напрасно
думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты, как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых, как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
— Да, — сказал статский, лениво потягиваясь: — ты прихвастнул, Сторешников; у вас дело еще
не кончено, а ты уж наговорил, что живешь с нею, даже разошелся с Аделью для лучшего заверения нас. Да, ты описывал нам очень хорошо, но описывал то, чего еще
не видал; впрочем, это ничего;
не за неделю до нынешнего дня, так через неделю после нынешнего дня, — это все равно. И ты
не разочаруешься в описаниях, которые делал по воображению; найдешь даже лучше, чем
думаешь. Я рассматривал: останешься доволен.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже
думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
Явился Сторешников. Он вчера долго
не знал, как ему справиться с задачею, которую накликал на себя; он шел пешком из ресторана домой и все
думал. Но пришел домой уже спокойный — придумал, пока шел, — и теперь был доволен собой.
— То-то, батюшка, я уж и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас другая, да я
не то полагала; я
думала, у вас ему другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, — погрешила на вас, окаянная, простите великодушно.
План Сторешникова был
не так человекоубийствен, как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников
думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Я
не привыкла к богатству — мне самой оно
не нужно, — зачем же я стану искать его только потому, что другие
думают, что оно всякому приятно и, стало быть, должно быть приятно мне?
Сторешников слышал и видел, что богатые молодые люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, — ну, он и добивался сделать Верочку своею любовницею: другого слова
не приходило ему в голову; услышал он другое слово: «можно жениться», — ну, и стал
думать на тему «жена», как прежде
думал на тему «любовница».
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже
думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна, в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка
не выходила из своей комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
— Ну, молодец девка моя Вера, — говорила мужу Марья Алексевна, удивленная таким быстрым оборотом дела: — гляди — ко, как она забрала молодца-то в руки! А я
думала,
думала,
не знала, как и ум приложить!
думала, много хлопот мне будет опять его заманить,
думала, испорчено все дело, а она, моя голубушка,
не портила, а к доброму концу вела, — знала, как надо поступать. Ну, хитра, нечего сказать.
— Так было, ваше превосходительство, что Михаил Иванович выразили свое намерение моей жене, а жена сказала им, что я вам, Михаил Иванович, ничего
не скажу до завтрего утра, а мы с женою были намерены, ваше превосходительство, явиться к вам и доложить обо всем, потому что как в теперешнее позднее время
не осмеливались тревожить ваше превосходительство. А когда Михаил Иванович ушли, мы сказали Верочке, и она говорит: я с вами, папенька и маменька, совершенно согласна, что нам об этом
думать не следует.
Михаил Иваныч лежал, и
не без некоторого довольства покручивал усы. — «Это еще зачем пожаловала сюда-то? Ведь у меня нет нюхательных спиртов от обмороков»,
думал он, вставая при появлении матери. Но он увидел на ее лице презрительное торжество.
— Я
не знаю, что и
подумать, maman; вы так странно…
— Вы увидите, что нисколько
не странно;
подумайте, может быть, и отгадаете.
Марья Алексевна решительно
не знала, что и
думать о Верочке.
В первую минуту Марья Алексевна
подумала, что, если б она была на месте Верочки, она поступила бы умнее, отправилась бы, но,
подумав, поняла, что
не отправляться — гораздо умнее.
«Однако же — однако же», —
думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит о девушках, о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он
не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это
не любопытно?
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили
не в качестве кавалера; зачем же?
Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы
не брать тапера. «Хорошо, —
подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
—
Не будет? — перебила Верочка: — я сама
думала, что их
не будет: но как их
не будет, этого я
не умела придумать — скажите, как?
— Зачем он считается женихом? — зачем! — одного я
не могу сказать вам, мне тяжело. А другое могу сказать: мне жаль его. Он так любит меня. Вы скажете: надобно высказать ему прямо, что я
думаю о нашей свадьбе — я говорила; он отвечает:
не говорите, это убивает меня, молчите.
— Ничего. Я
думала об этом и решилась. Я тогда
не останусь здесь. Я могу быть актрисою. Какая это завидная жизнь! Независимость! Независимость!
Разве я
не знаю, как
думают обо мне все, кто здесь есть?
Интриганка, хитрит, хочет быть богата, хочет войти в светское общество, блистать, будет держать мужа под башмаком, вертеть им, обманывать его, — разве я
не знаю, что все обо мне так
думают?
«Как это так скоро, как это так неожиданно, —
думает Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: — в первый раз говорили и стали так близки! за полчаса вовсе
не знать друг друга и через час видеть, что стали так близки! как это странно!»
А того они
не говорят, что я
думала.
Потом вдруг круто поворотила разговор на самого учителя и стала расспрашивать, кто он, что он, какие у него родственники, имеют ли состояние, как он живет, как
думает жить; учитель отвечал коротко и неопределенно, что родственники есть, живут в провинции, люди небогатые, он сам живет уроками, останется медиком в Петербурге; словом сказать, из всего этого
не выходило ничего.
А факт был тот, что Верочка, слушавшая Лопухова сначала улыбаясь, потом серьезно,
думала, что он говорит
не с Марьей Алексевною, а с нею, и
не шутя, а правду, а Марья Алексевна, с самого начала слушавшая Лопухова серьезно, обратилась к Верочке и сказала: «друг мой, Верочка, что ты все такой букой сидишь?
Вот именно этот подслушанный разговор и привел Марью Алексевну к убеждению, что беседы с Дмитрием Сергеичем
не только
не опасны для Верочки, — это она и прежде
думала, — а даже принесут ей пользу, помогут ее заботам, чтобы Верочка бросила глупые неопытные девические мысли и поскорее покончила венчаньем дело с Михаилом Иванычем.
А своего адреса уж, конечно, никак
не мог Лопухов выставить в объявлении: что
подумали бы о девушке, о которой некому позаботиться, кроме как студенту!
И вдруг дверь растворилась, и Верочка очутилась в поле, бегает, резвится и
думает: «как же это я могла
не умереть в подвале?» — «это потому, что я
не видала поля; если бы я видала его, я бы умерла в подвале», — и опять бегает, резвится.
— А как стало легко! — вся болезнь прошла, — и Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле, и опять резвится, бегает, и опять
думает: «как же это я могла переносить паралич?» — «это потому, что я родилась в параличе,
не знала, как ходят и бегают; а если б знала,
не перенесла бы», — и бегает, резвится.
— Все, что вы говорили в свое извинение, было напрасно. Я обязан был оставаться, чтобы
не быть грубым,
не заставить вас
подумать, что я виню или сержусь. Но, признаюсь вам, я
не слушал вас. О, если бы я
не знал, что вы правы! Да, как это было бы хорошо, если б вы
не были правы. Я сказал бы ей, что мы
не сошлись в условиях или что вы
не понравились мне! — и только, и мы с нею стали бы надеяться встретить другой случай избавления. А теперь, что я ей скажу?
— Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте
подумать. Я все еще
не собрался с мыслями. Надобно придумать что-нибудь новое.
Не будем унывать, придумаем. — Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
— А ведь я до двух часов
не спала от радости, мой друг. А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю!
Не сбылся сон! А я
думала, что уж
не ворочусь домой.
— Что это вы, батюшка? Дмитрий Сергеич, как это можно с родными ссориться? Я об вас, батюшка,
не так
думала.
«А когда бросишься в окно, как быстро, быстро полетишь, — будто
не падаешь, а в самом деле летишь, — это, должно быть, очень приятно. Только потом ударишься о тротуар — ах, как жестко! и больно? нет, я
думаю, боли
не успеешь почувствовать, — а только очень жестко!
— Милый мой, и я тогда же
подумала, что ты добрый. Выпускаешь меня на волю, мой милый. Теперь я готова терпеть; теперь я знаю, что уйду из подвала, теперь мне будет
не так душно в нем, теперь ведь я уж знаю, что выйду из него. А как же я уйду из него, мой милый?
— А ты
думаешь, я уж такая глупенькая, что
не могу, как выражаются ваши книги, вывесть заключение из посылок?
— Я
не знаю, Верочка, что мне и
думать о тебе. Да ты меня и прежде удивляла.
Я за то тебя и полюбила, мой милый, что ты
не так
думаешь.
Это, мой милый, должно бы быть очень обидно для женщин; это значит, что их
не считают такими же людьми,
думают, что мужчина
не может унизить своего достоинства перед женщиною, что она настолько ниже его, что, сколько он ни унижайся перед нею, он все
не ровный ей, а гораздо выше ее.
А ведь ты
не так
думаешь, мой миленький, так зачем же тебе целовать у меня руку?
Да хоть и
не объясняли бы, сама сообразит: «ты, мой друг, для меня вот от чего отказался, от карьеры, которой ждал», — ну, положим,
не денег, — этого
не взведут на меня ни приятели, ни она сама, — ну, хоть и то хорошо, что
не будет
думать, что «он для меня остался в бедности, когда без меня был бы богат».