Неточные совпадения
Смелая, бойкая была песенка, и ее мелодия была веселая, — было в ней две — три грустные ноты, но они покрывались общим светлым характером мотива, исчезали в рефрене, исчезали во всем заключительном куплете, — по крайней мере, должны были покрываться, исчезать, — исчезали бы, если бы дама была в другом расположении духа; но теперь у ней эти немногие грустные ноты звучали слышнее других, она как будто встрепенется, заметив это, понизит
на них голос и сильнее начнет петь веселые звуки, их сменяющие, но вот она опять унесется мыслями от песни к
своей думе, и опять грустные звуки берут верх.
Молодой человек долго стоял, потирая лоб, потом стал крутить усы, потом посмотрел
на рукав
своего пальто; наконец, он собрался с мыслями. Он сделал шаг вперед к молодой женщине, которая сидела по-прежнему неподвижно, едва дыша, будто в летаргии. Он взял ее руку...
Я продаю
свои вещи;
на эти деньги я могу прожить несколько времени, — где? в Твери, в Нижнем, я не знаю, все равно.
Она взглянула
на него так нежно, но твердыми шагами ушла в
свою комнату и ни разу не оглянулась
на него уходя.
Он долго не мог отыскать
свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но не видел, что берет ее. Он был как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему
на шею, обняла, крепко поцеловала.
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем,
на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении
на стул, как добрела до
своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом,
на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась
на локоть и стала пить. — «Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе не похож
на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня будут
свои деньги, я всегда буду пить такой чай, как этот».
— Ну, Вера, хорошо. Глаза не заплаканы. Видно, поняла, что мать говорит правду, а то все
на дыбы подымалась, — Верочка сделала нетерпеливое движение, — ну, хорошо, не стану говорить, не расстраивайся. А я вчера так и заснула у тебя в комнате, может, наговорила чего лишнего. Я вчера не в
своем виде была. Ты не верь тому, что я с пьяных-то глаз наговорила, — слышишь? не верь.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить
на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти и показать вам пробу
свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Верочка села делать
свою пробу
на фортепьяно.
Может быть, Верочка в
своем смятении ничего не поймет и согласится посидеть в незнакомой компании, а если и сейчас уйдет, — ничего, это извинят, потому что она только вступила
на поприще авантюристки и, натурально, совестится
на первых порах.
Женитьба
на ней несмотря
на низкость ее происхождения и, сравнительно с вами, бедность, очень много двинула бы вперед вашу карьеру: она, будучи введена в большой свет, при ваших денежных средствах, при
своей красоте, уме и силе характера, заняла бы в нем блестящее место; выгоды от этого для всякого мужа понятны.
Я хочу быть независима и жить по —
своему; что нужно мне самой,
на то я готова; чего мне не нужно, того не хочу и не хочу.
Сторешников слышал и видел, что богатые молодые люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, — ну, он и добивался сделать Верочку
своею любовницею: другого слова не приходило ему в голову; услышал он другое слово: «можно жениться», — ну, и стал думать
на тему «жена», как прежде думал
на тему «любовница».
Видя, что сын ушел, Анна Петровна прекратила обморок. Сын решительно отбивается от рук! В ответ
на «запрещаю!» он объясняет, что дом принадлежит ему! — Анна Петровна подумала, подумала, излила
свою скорбь старшей горничной, которая в этом случае совершенно разделяла чувства хозяйки по презрению к дочери управляющего, посоветовалась с нею и послала за управляющим.
Верочка после двух — трех ее колких фраз ушла в
свою комнату; пока они не ушла, Марья Алексевна не думала, что нужно уйти, думала, что нужно отвечать колкостями
на колкости, но, когда Верочка ушла, Марья Алексевна сейчас поняла: да, уйти лучше всего, — пусть ее допекает сын, это лучше!
Жених делал подарки Верочке: они делались через Марью Алексевну и, конечно, оставались у ней, подобно часам Анны Петровны, впрочем, не все; иные, которые подешевле, Марья Алексевна отдавала Верочке под именем вещей, оставшихся невыкупленными в залоге: надобно же было, чтобы жених видел хоть некоторые из
своих вещей
на невесте.
И он с удвоенным усердием гонял
на корде
свою родительницу, — занятие, доставлявшее ему немало удовольствия.
Девушка начинала тем, что не пойдет за него; но постепенно привыкала иметь его под
своею командою и, убеждаясь, что из двух зол — такого мужа и такого семейства, как ее родное, муж зло меньшее, осчастливливала
своего поклонника; сначала было ей гадко, когда она узнавала, что такое значит осчастливливать без любви; был послушен: стерпится — слюбится, и она обращалась в обыкновенную хорошую даму, то есть женщину, которая сама-то по себе и хороша, но примирилась с пошлостью и, живя
на земле, только коптит небо.
По денежным
своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих
на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов находился в таком неприличном состоянии.
Они должны были в том году кончить курс и объявили, что будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо
на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали
своею специальностью нервную систему и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена: один вписывал в материалы для
своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу, другой по другому.
Она настаивала, чтобы вечера вовсе не было, но вечер устроился, маленький, без выставки, стало быть, неотяготительный для нее, и она, — чего никак не ожидала, — забыла
свое горе: в эти годы горевать так не хочется, бегать, хохотать и веселиться так хочется, что малейшая возможность забыть заставляет забыть
на время горе.
Что это? учитель уж и позабыл было про
свою фантастическую невесту, хотел было сказать «не имею
на примете», но вспомнил: «ах, да ведь она подслушивала!» Ему стало смешно, — ведь какую глупость тогда придумал! Как это я сочинил такую аллегорию, да и вовсе не нужно было! Ну вот, подите же, говорят, пропаганда вредна — вон, как
на нее подействовала пропаганда, когда у ней сердце чисто и не расположено к вредному; ну, подслушала и поняла, так мне какое дело?
Другим результатом-то, что от удешевления учителя (то есть, уже не учителя, а Дмитрия Сергеича) Марья Алексевна еще больше утвердилась в хорошем мнении о нем, как о человеке основательном, дошла даже до убеждения, что разговоры с ним будут полезны для Верочки, склонят Верочку
на венчанье с Михаилом Иванычем — этот вывод был уже очень блистателен, и Марья Алексевна
своим умом не дошла бы до него, но встретилось ей такое ясное доказательство, что нельзя было не заметить этой пользы для Верочки от влияния Дмитрия Сергеича.
Но
на этом слове Марья Алексевна уже прекратила
свое слушание: «ну, теперь занялись ученостью, — не по моей части, да и не нужно.
В последнее время Лопухову некогда было видеться с
своими академическими знакомыми. Кирсанов, продолжавший видеться с ними,
на вопросы о Лопухове отвечал, что у него, между прочим, вот какая забота, и один из их общих приятелей, как мы знаем, дал ему адрес дамы, к которой теперь отправлялся Лопухов.
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию
на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь поссорились бы, — не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в
свою комнату и
на него не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А черт их знает, надо глядеть в оба.
— Приятно беседовать с таким человеком, особенно, когда, услышав, что Матрена вернулась, сбегаешь
на кухню, сказав, что идешь в
свою спальную за носовым платком, и увидишь, что вина куплено
на 12 р. 50 коп., — ведь только третью долю выпьем за обедом, — и кондитерский пирог в 1 р. 50 коп., — ну, это, можно сказать, брошенные деньги,
на пирог-то! но все же останется и пирог: можно будет кумам подать вместо варенья, все же не в убыток, а в сбереженье.
— Так, так, Верочка. Всякий пусть охраняет
свою независимость всеми силами, от всякого, как бы ни любил его, как бы ни верил ему. Удастся тебе то, что ты говоришь, или нет, не знаю, но это почти все равно: кто решился
на это, тот уже почти оградил себя: он уже чувствует, что может обойтись сам собою, отказаться от чужой опоры, если нужно, и этого чувства уже почти довольно. А ведь какие мы смешные люди, Верочка! ты говоришь: «не хочу жить
на твой счет», а я тебя хвалю за это. Кто же так говорит, Верочка?
— Ах, как весело будет! Только ты, мой миленький, теперь вовсе не говори со мною, и не гляди
на меня, и
на фортепьяно не каждый раз будем играть. И не каждый раз буду выходить при тебе из
своей комнаты. Нет, не утерплю, выйду всегда, только
на одну минуточку, и так холодно буду смотреть
на тебя, неласково. И теперь сейчас уйду в
свою комнату. До свиданья, мой милый. Когда?
Имея всего рублей 160 в запасе, Лопухов рассудил с
своим приятелем, что невозможно ему с Верочкою думать теперь же обзаводиться
своим хозяйством, мебелью, посудою; потому и наняли три комнаты с мебелью, посудой и столом от жильцов мещан: старика, мирно проводившего дни
свои с лотком пуговиц, лент, булавок и прочего у забора
на Среднем проспекте между 1–ю и 2–ю линиею, а вечера в разговорах со
своею старухою, проводившею дни
свои в штопанье сотен и тысяч всякого старья, приносимого к ней охапками с толкучего рынка.
Когда Марья Алексевна, услышав, что дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась в
свою комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама в лицо скажет матери — ведь драться
на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться
на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Хозяйка начала
свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим, квартира
на улицу отнимается, и переводится он
на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах первого двора,
на которые может упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить
на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь
на несколько минут сообщением скорби
своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала в комнату Верочки, бросилась в ящики туалета, в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
Конечно, вы остались бы довольны и этим, потому что вы и не думали никогда претендовать
на то, что вы мила или добра; в минуту невольной откровенности вы сами признавали, что вы человек злой и нечестный, и не считали злобы и нечестности
своей бесчестьем для себя, доказывая, что иною вы не могли быть при обстоятельствах вашей жизни.
Вдвоем они получили уже рублей 80 в месяц;
на эти деньги нельзя жить иначе, как очень небогато, но все-таки испытать им нужды не досталось, средства их понемногу увеличивались, и они рассчитывали, что месяца еще через четыре или даже скорее они могут уже обзавестись
своим хозяйством (оно так и было потом).
Порядок их жизни устроился, конечно, не совсем в том виде, как полушутя, полусерьезно устраивала его Вера Павловна в день
своей фантастической помолвки, но все-таки очень похоже
на то. Старик и старуха, у которых они поселились, много толковали между собою о том, как странно живут молодые, — будто вовсе и не молодые, — даже не муж и жена, а так, точно не знаю кто.
— А это точно, Петровна, что
на правду похоже. Значит, всегда в
своем виде.
— А и это
на правду похоже, Петровна: отчего же
на чужих-то жен зарятся? Оттого, что их в наряде видят, а
свою в безобразии. Так в писании говорится, в притчах Соломоних. Премудрейший царь был.
— И надобно, чтоб они были хорошие мастерицы
своего дела; ведь нужно, чтобы дело шло собственным достоинством, ведь все должно быть основано
на торговом расчете.
Начав поздравлять Лопухова с женою, такою красавицею, она опять разгорячилась: «Нет, мы должны праздновать вашу свадьбу»; велела подать завтрак
на скорую руку, подать шампанское, Верочка была должна выпить полстакана за
свою свадьбу, полстакана за
свою мастерскую, полстакана за саму Жюли.
В азарт она не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и гор,
на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за
своим огородом...
Петровна
на четыре целые дня приобрела большую важность в
своей мелочной лавочке. Эта лавочка целые три дня отвлекала часть публики из той, которая наискось. Петровна для интересов просвещения даже несколько пренебрегла в эти дни
своим штопаньем, утоляя жажду жаждущих знания.
На кровати женщина, — да, это Марья Алексевна, только добрая! зато какая она бледная, дряхлая в
свои 45 лет, какая изнуренная!
Жених уже был накануне у Прибытковой
на съезжей, узнал от задержавших ее будочников имя франта, пришел к нему, вызвал его
на дуэль; до вызова франт извинялся в
своей ошибке довольно насмешливым тоном, а, услышав вызов, расхохотался.
К Вере Павловне они питают беспредельное благоговение, она даже дает им целовать
свою руку, не чувствуя себе унижения, и держит себя с ними, как будто пятнадцатью годами старше их, то есть держит себя так, когда не дурачится, но, по правде сказать, большею частью дурачится, бегает, шалит с ними, и они в восторге, и тут бывает довольно много галопированья и вальсированья, довольно много простой беготни, много игры
на фортепьяно, много болтовни и хохотни, и чуть ли не больше всего пения; но беготня, хохотня и все нисколько не мешает этой молодежи совершенно, безусловно и безгранично благоговеть перед Верою Павловною, уважать ее так, как дай бог уважать старшую сестру, как не всегда уважается мать, даже хорошая.
Каждый из них — человек отважный, не колеблющийся, не отступающий, умеющий взяться за дело, и если возьмется, то уже крепко хватающийся за него, так что оно не выскользнет из рук: это одна сторона их свойств: с другой стороны, каждый из них человек безукоризненной честности, такой, что даже и не приходит в голову вопрос: «можно ли положиться
на этого человека во всем безусловно?» Это ясно, как то, что он дышит грудью; пока дышит эта грудь, она горяча и неизменна, — смело кладите
на нее
свою голову,
на ней можно отдохнуть.
Но все это они представляют себе как-то по —
своему: и нравственность и комфорт, и чувственность и добро понимают они
на особый лад, и все
на один лад, и не только все
на один лад, но и все это как-то
на один лад, так что и нравственность, и комфорт, и добро, и чувственность, — все это выходит у них как будто одно и то же.
А как же это странно, вы не поверите, что, когда он
на меня любуется и целует, мне вовсе не было стыдно, а только так приятно, и так легко дышится; отчего ж это, Вера Павловна, что я
своих девушек стыжусь, а его взгляда мне не стыдно?
Пока актриса оставалась
на сцене, Крюковой было очень хорошо жить у ней: актриса была женщина деликатная, Крюкова дорожила
своим местом — другое такое трудно было бы найти, — за то, что не имеет неприятностей от госпожи, Крюкова привязалась и к ней; актриса, увидев это, стала еще добрее.