Неточные совпадения
Поэтому возникли прогрессисты, отвергнувшие прежнее предположение: «А может быть, и
не было никакого тела? может быть, пьяный, или просто озорник, подурачился, — выстрелил, да и убежал, — а то, пожалуй, тут же стоит в хлопочущей толпе да подсмеивается над тревогою,
какую наделал».
Видно, что молодая дама
не любит поддаваться грусти; только видно, что грусть
не хочет отстать от нее,
как ни отталкивает она ее от себя.
— Нет,
не нужно, нельзя! Это было бы оскорблением ему. Дай руку. Жму ее — видишь,
как крепко! Но прости!
Он долго
не мог отыскать свою шляпу; хоть раз пять брал ее в руки, но
не видел, что берет ее. Он был
как пьяный; наконец понял, что это под рукою у него именно шляпа, которую он ищет, вышел в переднюю, надел пальто; вот он уже подходит к воротам: «кто это бежит за мною? верно, Маша… верно с нею дурно!» Он обернулся — Вера Павловна бросилась ему на шею, обняла, крепко поцеловала.
Я хватаюсь за слово «знаю» и говорю: ты этого
не знаешь, потому что этого тебе еще
не сказано, а ты знаешь только то, что тебе скажут; сам ты ничего
не знаешь,
не знаешь даже того, что тем,
как я начал повесть, я оскорбил, унизил тебя.
Автору
не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том,
какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий.
Теперь этот дом отмечен
каким ему следует нумером, а в 1852 году, когда еще
не было таких нумеров, на нем была надпись: «дом действительного статского советника Ивана Захаровича Сторешникова».
По должности он
не имел доходов; по дому — имел, но умеренные: другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч,
как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им, и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику и дольше обыкновенного стояла у него, и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь и ты много потрудилась», и после
не то чтобы драться да ругаться,
как бывало в другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
А через два дня после того,
как она уехала, приходил статский, только уже другой статский, и приводил с собою полицию, и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове
не уступала ему и все твердила: «я никаких ваших делов
не знаю.
Конечно, дело понятное и
не для таких бывалых людей,
как Марья Алексевна с мужем.
Платья
не пропали даром: хозяйкин сын повадился ходить к управляющему и, разумеется, больше говорил с дочерью, чем с управляющим и управляющихой, которые тоже, разумеется, носили его на руках. Ну, и мать делала наставления дочери, все
как следует, — этого нечего и описывать, дело известное.
Только и сказала Марья Алексевна, больше
не бранила дочь, а это
какая же брань? Марья Алексевна только вот уж так и говорила с Верочкою, а браниться на нее давно перестала, и бить ни разу
не била с той поры,
как прошел слух про начальника отделения.
— Верочка, ты на меня
не сердись. Я из любви к тебе бранюсь, тебе же добра хочу. Ты
не знаешь, каковы дети милы матерям. Девять месяцев тебя в утробе носила! Верочка, отблагодари, будь послушна, сама увидишь, что к твоей пользе. Веди себя,
как я учу, — завтра же предложенье сделает!
— Знаю: коли
не о свадьбе, так известно о чем. Да
не на таковских напал. Мы его в бараний рог согнем. В мешке в церковь привезу, за виски вокруг налоя обведу, да еще рад будет. Ну, да нечего с тобой много говорить, и так лишнее наговорила: девушкам
не следует этого знать, это материно дело. А девушка должна слушаться, она еще ничего
не понимает. Так будешь с ним говорить,
как я тебе велю?
— А вы, Павел Константиныч, что сидите,
как пень? Скажите и вы от себя, что и вы
как отец ей приказываете слушаться матери, что мать
не станет учить ее дурному.
— Верочка, слушайся во всем матери. Твоя мать умная женщина, опытная женщина. Она
не станет тебя учить дурному. Я тебе
как отец приказываю.
Действительно, все время,
как они всходили по лестнице, Марья Алексевна молчала, — а чего ей это стоило! и опять, чего ей стоило, когда Верочка пошла прямо в свою комнату, сказавши, что
не хочет пить чаю, чего стоило Марье Алексевне ласковым голосом сказать...
Едва Верочка разделась и убрала платье, — впрочем, на это ушло много времени, потому что она все задумывалась: сняла браслет и долго сидела с ним в руке, вынула серьгу — и опять забылась, и много времени прошло, пока она вспомнила, что ведь она страшно устала, что ведь она даже
не могла стоять перед зеркалом, а опустилась в изнеможении на стул,
как добрела до своей комнаты, что надобно же поскорее раздеться и лечь, — едва Верочка легла в постель, в комнату вошла Марья Алексевна с подносом, на котором была большая отцовская чашка и лежала целая груда сухарей.
Чай, наполовину налитый густыми, вкусными сливками, разбудил аппетит. Верочка приподнялась на локоть и стала пить. — «
Как вкусен чай, когда он свежий, густой и когда в нем много сахару и сливок! Чрезвычайно вкусен! Вовсе
не похож на тот спитой, с одним кусочком сахару, который даже противен. Когда у меня будут свои деньги, я всегда буду пить такой чай,
как этот».
Ты
не помнишь,
как мы с твоим отцом жили, когда он еще
не был управляющим!
Ты, Верочка, ученая, а я неученая, да я знаю все, что у вас в книгах написано; там и то написано, что
не надо так делать,
как со мною сделали.
Да в книгах-то у вас написано, что коли
не так жить, так надо все по — новому завести, а по нынешнему заведенью нельзя так жить,
как они велят, — так что ж они по новому-то порядку
не заводят?
Эх, Верочка, ты думаешь, я
не знаю,
какие у вас в книгах новые порядки расписаны? — знаю: хорошие.
Я бы ничего
не имела возразить, если бы вы покинули Адель для этой грузинки, в ложе которой были с ними обоими; но променять француженку на русскую… воображаю! бесцветные глаза, бесцветные жиденькие волосы, бессмысленное, бесцветное лицо… виновата,
не бесцветное, а,
как вы говорите, кровь со сливками, то есть кушанье, которое могут брать в рот только ваши эскимосы!
— Ты напрасно думаешь, милая Жюли, что в нашей нации один тип красоты,
как в вашей. Да и у вас много блондинок. А мы, Жюли, смесь племен, от беловолосых,
как финны («Да, да, финны», заметила для себя француженка), до черных, гораздо чернее итальянцев, — это татары, монголы («Да, монголы, знаю», заметила для себя француженка), — они все дали много своей крови в нашу! У нас блондинки, которых ты ненавидишь, только один из местных типов, — самый распространенный, но
не господствующий.
Я ношу накладной бюст,
как ношу платье, юбку, рубашку
не потому, чтоб это мне нравилось, — по — моему, было бы лучше без этих ипокритств, — а потому, что это так принято в обществе.
Но женщина, которая столько жила,
как я, — и
как жила, мсье Сторешни́к! я теперь святая, схимница перед тем, что была, — такая женщина
не может сохранить бюста!
— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулаком по столу: — вы клевещете! Вы низкие люди! она
не любовница его! он хочет купить ее! Я видела,
как она отворачивалась от него, горела негодованьем и ненавистью. Это гнусно!
— Садись ко мне на колени, моя милая Жюли. — Он стал ласкать ее, она успокоилась. —
Как я люблю тебя в такие минуты! Ты славная женщина. Ну, что ты
не соглашаешься повенчаться со мною? сколько раз я просил тебя об этом! Согласись.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом стену
не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли. Видишь,
как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы
не будете ждать Жюли и меня на ваш завтрашний ужин: вы видите,
как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история
не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Явился Сторешников. Он вчера долго
не знал,
как ему справиться с задачею, которую накликал на себя; он шел пешком из ресторана домой и все думал. Но пришел домой уже спокойный — придумал, пока шел, — и теперь был доволен собой.
— Я говорю с вами,
как с человеком, в котором нет ни искры чести. Но, может быть, вы еще
не до конца испорчены. Если так, я прошу вас: перестаньте бывать у нас. Тогда я прощу вам вашу клевету. Если вы согласны, дайте вашу руку, — она протянула ему руку: он взял ее, сам
не понимая, что делает.
— Маменька, прежде я только
не любила вас; а со вчерашнего вечера мне стало вас и жалко. У вас было много горя, и оттого вы стали такая. Я прежде
не говорила с вами, а теперь хочу говорить, только когда вы
не будете сердиться. Поговорим тогда хорошенько,
как прежде
не говорили.
— А под
каким же предлогом мы приехали? фи,
какая гадкая лестница! Таких я и в Париже
не знала.
Какие-то посторонние люди, — сцены
не будет, — почему ж
не выйти? Верочка отперла дверь, взглянула на Сержа и вспыхнула от стыда и гнева.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши в комнату Верочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мне знать,
как говорить с вами, прошу вас, расскажите,
как и зачем вы были вчера в театре? Я уже знаю все это от мужа, но из вашего рассказа я узнаю ваш характер.
Не опасайтесь меня. — Выслушавши Верочку, она сказала: — Да, с вами можно говорить, вы имеете характер, — и в самых осторожных, деликатных выражениях рассказала ей о вчерашнем пари; на это Верочка отвечала рассказом о предложении кататься.
— Ваша дочь нравится моей жене, теперь надобно только условиться в цене и, вероятно, мы
не разойдемся из — за этого. Но позвольте мне докончить наш разговор о нашем общем знакомом. Вы его очень хвалите. А известно ли вам, что он говорит о своих отношениях к вашему семейству, — например, с
какою целью он приглашал нас вчера в вашу ложу?
— Хорошо — с; ну, а вот это вы назовете сплетнями. — Он стал рассказывать историю ужина. Марья Алексевна
не дала ему докончить:
как только произнес он первое слово о пари, она вскочила и с бешенством закричала, совершенно забывши важность гостей...
— Да, ваша мать
не была его сообщницею и теперь очень раздражена против него. Но я хорошо знаю таких людей,
как ваша мать. У них никакие чувства
не удержатся долго против денежных расчетов; она скоро опять примется ловить жениха, и чем это может кончиться, бог знает; во всяком случае, вам будет очень тяжело. На первое время она оставит вас в покое; но я вам говорю, что это будет
не надолго. Что вам теперь делать? Есть у вас родные в Петербурге?
— Верочка
не знала,
как и отвечать на это, она только странно раскрыла глаза.
Жюли протянула руку, но Верочка бросилась к ней на шею, и целовала, и плакала, и опять целовала, А Жюли и подавно
не выдержала, — ведь она
не была так воздержана на слезы,
как Верочка, да и очень ей трогательна была радость и гордость, что она делает благородное дело; она пришла в экстаз, говорила, говорила, все со слезами и поцелуями, и заключила восклицанием...
План Сторешникова был
не так человекоубийствен,
как предположила Марья Алексевна: она, по своей манере, дала делу слишком грубую форму, но сущность дела отгадала, Сторешников думал попозже вечером завезти своих дам в ресторан, где собирался ужин; разумеется, они все замерзли и проголодались, надобно погреться и выпить чаю; он всыплет опиуму в чашку или рюмку Марье Алексевне...
Как величественно сидит она,
как строго смотрит! едва наклонила голову в ответ на его поклон. «Очень рада вас видеть, прошу садиться». — Ни один мускул
не пошевелился в ее лице. Будет сильная головомойка, — ничего, ругай, только спаси.
Он согласен, и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли
не смягчается ничем, и все тянет, и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю, и дело забудется; но вы поймете, что другие забудут его только в том случае, когда вы
не будете напоминать о нем
каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой» и т. д.
Кокетство, — я говорю про настоящее кокетство, а
не про глупые, бездарные подделки под него: они отвратительны,
как всякая плохая подделка под хорошую вещь, — кокетство — это ум и такт в применении к делам женщины с мужчиною.
Она в ярких красках описывала положение актрис, танцовщиц, которые
не подчиняются мужчинам в любви, а господствуют над ними: «это самое лучшее положение в свете для женщины, кроме того положения, когда к такой же независимости и власти еще присоединяется со стороны общества формальное признание законности такого положения, то есть, когда муж относится к жене
как поклонник актрисы к актрисе».
— Я
не знаю, — ведь я вчера поутру, когда вставала,
не знала, что мне захочется полюбить вас; за несколько часов до того,
как полюбила вас,
не знала, что полюблю, и
не знала,
как это я буду чувствовать, когда полюблю вас.
Сторешников слышал и видел, что богатые молодые люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, — ну, он и добивался сделать Верочку своею любовницею: другого слова
не приходило ему в голову; услышал он другое слово: «можно жениться», — ну, и стал думать на тему «жена»,
как прежде думал на тему «любовница».