Неточные совпадения
Труд без знания бесплоден, наше счастье невозможно без счастья
других. Просветимся —
и обогатимся; будем счастливы —
и будем братья
и сестры, — это дело пойдет, — поживем, доживем.
Смелая, бойкая была песенка,
и ее мелодия была веселая, — было в ней две — три грустные ноты, но они покрывались общим светлым характером мотива, исчезали в рефрене, исчезали во всем заключительном куплете, — по крайней мере, должны были покрываться, исчезать, — исчезали бы, если бы дама была в
другом расположении духа; но теперь у ней эти немногие грустные ноты звучали слышнее
других, она как будто встрепенется, заметив это, понизит на них голос
и сильнее начнет петь веселые звуки, их сменяющие, но вот она опять унесется мыслями от песни к своей думе,
и опять грустные звуки берут верх.
— Верочка, — тихо
и робко сказал он: —
друг мой…
По должности он не имел доходов; по дому — имел, но умеренные:
другой получал бы гораздо больше, а Павел Константиныч, как сам говорил, знал совесть; зато хозяйка была очень довольна им,
и в четырнадцать лет управления он скопил тысяч до десяти капитала.
Выручив рублей полтораста, она тоже пустила их в оборот под залоги, действовала гораздо рискованнее мужа,
и несколько раз попадалась на удочку: какой-то плут взял у нее 5 руб. под залог паспорта, — паспорт вышел краденый,
и Марье Алексевне пришлось приложить еще рублей 15, чтобы выпутаться из дела;
другой мошенник заложил за 20 рублей золотые часы, — часы оказались снятыми с убитого,
и Марье Алексевне пришлось поплатиться порядком, чтобы выпутаться из дела.
Неделю гостила смирно, только все ездил к ней какой-то статский, тоже красивый,
и дарил Верочке конфеты,
и надарил ей хороших кукол,
и подарил две книжки, обе с картинками; в одной книжке были хорошие картинки — звери, города; а
другую книжку Марья Алексевна отняла у Верочки, как уехал гость, так что только раз она
и видела эти картинки, при нем: он сам показывал.
Утром Марья Алексевна подошла к шкапчику
и дольше обыкновенного стояла у него,
и все говорила: «слава богу, счастливо было, слава богу!», даже подозвала к шкапчику Матрену
и сказала: «на здоровье, Матренушка, ведь
и ты много потрудилась»,
и после не то чтобы драться да ругаться, как бывало в
другие времена после шкапчика, а легла спать, поцеловавши Верочку.
А через два дня после того, как она уехала, приходил статский, только уже
другой статский,
и приводил с собою полицию,
и много ругал Марью Алексевну; но Марья Алексевна сама ни в одном слове не уступала ему
и все твердила: «я никаких ваших делов не знаю.
Впрочем, такой случай только один
и был; а
другие бывали разные, но не так много.
А Верочка, наряженная, идет с матерью в церковь да думает: «к
другой шли бы эти наряды, а на меня что ни надень, все цыганка — чучело, как в ситцевом платье, так
и в шелковом.
Марья Алексевна на
другой же день подарила дочери фермуар, оставшийся невыкупленным в закладе,
и заказала дочери два новых платья, очень хороших — одна материя стоила: на одно платье 40 руб., на
другое 52 руб., а с оборками да лентами, да фасоном оба платья обошлись 174 руб.; по крайней мере так сказала Марья Алексевна мужу, а Верочка знала, что всех денег вышло на них меньше 100 руб., — ведь покупки тоже делались при ней, — но ведь
и на 100 руб. можно сделать два очень хорошие платья.
После первого акта вошел в ложу хозяйкин сын,
и с ним двое приятелей, — один статский, сухощавый
и очень изящный,
другой военный, полный
и попроще.
В то время как она, расстроенная огорчением от дочери
и в расстройстве налившая много рому в свой пунш, уже давно храпела, Михаил Иваныч Сторешников ужинал в каком-то моднейшем ресторане с
другими кавалерами, приходившими в ложу. В компании было еще четвертое лицо, — француженка, приехавшая с офицером. Ужин приближался к концу.
— Бюст очень хорош, — сказал Сторешников, ободрявшийся выгодными отзывами о предмете его вкуса,
и уже замысливший, что может говорить комплименты Жюли, чего до сих пор не смел: — ее бюст очарователен, хотя, конечно, хвалить бюст
другой женщины здесь — святотатство.
Я не ипокритка
и не обманщица, мсье Сторешни́к: я не хвалюсь
и не терплю, чтобы
другие хвалили меня за то, что у меня плохо.
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы просят отдыха,
и у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще
и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали
друг другу, — что ж это значит?
Особенно это: «с супругой!» — Тот круг, сплетни о котором спускались до Марьи Алексевны, возвышался лишь до действительно статского слоя общества, а сплетни об настоящих аристократах уже замирали в пространстве на половине пути до Марьи Алексевны; потому она так
и поняла в полном законном смысле имена «муж
и жена», которые давали
друг другу Серж
и Жюли по парижскому обычаю.
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах,
и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала
и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так
и впилась глазами в гостей: — не знаю, в силах ли будет выйти
и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка,
друг мой, можешь ты выйти, или нет?
— Милое дитя мое, вы удивляетесь
и смущаетесь, видя человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно,
и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше
других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату
и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
— То-то, батюшка, я уж
и сначала догадывалась, что вы что-нибудь неспросту приехали, что уроки-то уроками, а цель у вас
другая, да я не то полагала; я думала, у вас ему
другая невеста приготовлена, вы его у нас отбить хотите, — погрешила на вас, окаянная, простите великодушно.
— Часов в двенадцать, — сказала Верочка. Это для Жюли немного рано, но все равно, она велит разбудить себя
и встретится с Верочкою в той линии Гостиного двора, которая противоположна Невскому; она короче всех, там легко найти
друг друга,
и там никто не знает Жюли.
— Итак (после паузы), вы подобно мне полагаете, что никто
другой не в состоянии помочь вам, — выслушайте же, что я могу
и хочу сделать для вас; если предлагаемое мною пособие покажется вам достаточно, я выскажу условия, на которых согласна оказать его.
Он согласен,
и на его лице восторг от легкости условий, но Жюли не смягчается ничем,
и все тянет,
и все объясняет… «первое — нужно для нее, второе — также для нее, но еще более для вас: я отложу ужин на неделю, потом еще на неделю,
и дело забудется; но вы поймете, что
другие забудут его только в том случае, когда вы не будете напоминать о нем каким бы то ни было словом о молодой особе, о которой»
и т. д.
Марья Алексевна, конечно, уже не претендовала на отказ Верочки от катанья, когда увидела, что Мишка — дурак вовсе не такой дурак, а чуть было даже не поддел ее. Верочка была оставлена в покое
и на
другое утро без всякой помехи отправилась в Гостиный двор.
Жюли стала объяснять выгоды: вы избавитесь от преследований матери, вам грозит опасность быть проданной, он не зол, а только недалек, недалекий
и незлой муж лучше всякого
другого для умной женщины с характером, вы будете госпожею в доме.
Я не привыкла к богатству — мне самой оно не нужно, — зачем же я стану искать его только потому, что
другие думают, что оно всякому приятно
и, стало быть, должно быть приятно мне?
Я не была в обществе, не испытывала, что значит блистать,
и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению
других, оно приятно?
Я хочу делать только то, чего буду хотеть,
и пусть
другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы
и сама хочу быть свободна.
Даже в истории народов: этими случаями наполнены томы Юма
и Гиббона, Ранке
и Тьерри; люди толкаются, толкаются в одну сторону только потому, что не слышат слова: «а попробуйте — ко, братцы, толкнуться в
другую», — услышат
и начнут поворачиваться направо кругом,
и пошли толкаться в
другую сторону.
Сторешников слышал
и видел, что богатые молодые люди приобретают себе хорошеньких небогатых девушек в любовницы, — ну, он
и добивался сделать Верочку своею любовницею:
другого слова не приходило ему в голову; услышал он
другое слово: «можно жениться», — ну,
и стал думать на тему «жена», как прежде думал на тему «любовница».
Самолюбие было раздражено вместе с сладострастием. Но оно было затронуто
и с
другой стороны: «она едва ли пойдет за вас» — как? не пойдет за него, при таком мундире
и доме? нет, врешь, француженка, пойдет! вот пойдет же, пойдет!
— Осел! подлец! убил! зарезал! Вот же тебе! — муж получил пощечину. — Вот же тебе! —
другая пощечина. — Вот как тебя надобно учить, дурака! — Она схватила его за волоса
и начала таскать. Урок продолжался немало времени, потому что Сторешников, после длинных пауз
и назиданий матери, вбежавший в комнату, застал Марью Алексевну еще в полном жару преподавания.
— Мне жаль вас, — сказала Верочка: — я вижу искренность вашей любви (Верочка, это еще вовсе не любовь, это смесь разной гадости с разной дрянью, — любовь не то; не всякий тот любит женщину, кому неприятно получить от нее отказ, — любовь вовсе не то, — но Верочка еще не знает этого,
и растрогана), — вы хотите, чтобы я не давала вам ответа — извольте. Но предупреждаю вас, что отсрочка ни к чему не поведет: я никогда не дам вам
другого ответа, кроме того, какой дала нынче.
— Я заслужу, заслужу
другой ответ, вы спасаете меня! — он схватил ее руку
и стал целовать.
Если судить по ходу дела, то оказывалось: Верочка хочет того же, чего
и она, Марья Алексевна, только, как ученая
и тонкая штука, обрабатывает свою материю
другим манером.
Но теперь чаще
и чаще стали
другие случаи: порядочные люди стали встречаться между собою. Да
и как же не случаться этому все чаще
и чаще, когда число порядочных людей растет с каждым новым годом? А со временем это будет самым обыкновенным случаем, а еще со временем
и не будет бывать
других случаев, потому что все люди будут порядочные люди. Тогда будет очень хорошо.
Раз пять или шесть Лопухов был на своем новом уроке, прежде чем Верочка
и он увидели
друг друга. Он сидел с Федею в одном конце квартиры, она в
другом конце, в своей комнате. Но дело подходило к экзаменам в академии; он перенес уроки с утра на вечер, потому что по утрам ему нужно заниматься,
и когда пришел вечером, то застал все семейство за чаем.
И учитель узнал от Феди все, что требовалось узнать о сестрице; он останавливал Федю от болтовни о семейных делах, да как вы помешаете девятилетнему ребенку выболтать вам все, если не запугаете его? на пятом слове вы успеваете перервать его, но уж поздно, — ведь дети начинают без приступа, прямо с сущности дела;
и в перемежку с
другими объяснениями всяких
других семейных дел учитель слышал такие начала речей: «А у сестрицы жених-то богатый!
Когда он был в третьем курсе, дела его стали поправляться: помощник квартального надзирателя предложил ему уроки, потом стали находиться
другие уроки,
и вот уже два года перестал нуждаться
и больше года жил на одной квартире, но не в одной, а в двух разных комнатах, — значит, не бедно, — с
другим таким же счастливцем Кирсановым.
Они должны были в том году кончить курс
и объявили, что будут держать (или, как говорится в Академии: сдавать) экзамен прямо на степень доктора медицины; теперь они оба работали для докторских диссертаций
и уничтожали громадное количество лягушек; оба они выбрали своею специальностью нервную систему
и, собственно говоря, работали вместе; но для диссертационной формы работа была разделена: один вписывал в материалы для своей диссертации факты, замечаемые обоими по одному вопросу,
другой по
другому.
— «Значит, расстаемся
друзьями?» — Обнялись еще раз,
и отлично.
«Однако ж он вовсе не такой дикарь, он вошел
и поклонился легко, свободно», — замечается про себя на одной стороне стола. — «Однако ж если она
и испорченная девушка, то, по крайней мере, стыдится пошлостей матери», замечается на
другой стороне стола.
Жених почувствовал, что левою рукою, неизвестно зачем, перебирает вторую
и третью сверху пуговицы своего виц-мундира, ну, если дело дошло до пуговиц, значит, уже нет иного спасения, как поскорее допивать стакан, чтобы спросить у Марьи Алексевны
другой.
Впрочем, скорее всего, действительно, девушка гордая, холодная, которая хочет войти в большой свет, чтобы господствовать
и блистать, ей неприятно, что не нашелся для этого жених получше; но презирая жениха, она принимает его руку, потому что нет
другой руки, которая ввела бы ее туда, куда хочется войти.
Читатель, ты, конечно, знаешь вперед, что на этом вечере будет объяснение, что Верочка
и Лопухов полюбят
друг друга? — разумеется, так.
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха,
другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами
и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче
других с Верочкой.
Но у меня есть
другое — желание: мне хотелось бы, чтобы женщины подружились с моею невестою, — она
и о них заботится, как заботится о многом, обо всем.
«Как это так скоро, как это так неожиданно, — думает Верочка, одна в своей комнате, по окончании вечера: — в первый раз говорили
и стали так близки! за полчаса вовсе не знать
друг друга и через час видеть, что стали так близки! как это странно!»
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни,
и написаны
другие книги,
другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего,
и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в полях, когда приходит пора цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить
и почему надобно жить обманом
и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет,
и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем,
и добрым,
и деликатным,
и мягким, — а она говорит все-таки: «
и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Но
другие не принимают их к сердцу, а ты приняла — это хорошо, но тоже не странно: что ж странного, что тебе хочется быть вольным
и счастливым человеком!