Неточные совпадения
А они у меня ее отняли, в воспитательный дом отдали, — и узнать-то было нельзя, где она — так и не видала ее и не
знаю, жива
ли она… чать, уж где быть в живых!
— Да, могу благодарить моего создателя, — сказала Марья Алексевна: — у Верочки большой талант учить на фортепьянах, и я за счастье почту, что она вхожа будет в такой дом; только учительница-то моя не совсем здорова, — Марья Алексевна говорила особенно громко, чтобы Верочка услышала и поняла появление перемирия, а сама, при всем благоговении, так и впилась глазами в гостей: — не
знаю, в силах
ли будет выйти и показать вам пробу свою на фортепьянах. — Верочка, друг мой, можешь ты выйти, или нет?
Та
ли это Жюли, которую
знает вся аристократическая молодежь Петербурга? Та
ли это Жюли, которая отпускает штуки, заставляющие краснеть иных повес? Нет, это княгиня, до ушей которой никогда не доносилось ни одно грубоватое слово.
— Вы сами задерживаете меня. Я хотела сказать, что даже она, — понимаете
ли, даже она! — умела понять и оценить мои чувства, даже она,
узнавши от матери о вашем предложении, прислала своего отца сказать мне, что не восстанет против моей воли и не обесчестит нашей фамилии своим замаранным именем.
Казалось
ли только так Верочке, или в самом деле так было, кто
знает?
Для Лопухова до сих пор остается загадкою, зачем Марье Алексевне понадобилось
знать, велел
ли Филипп Эгалите креститься в папскую веру.
— У вас есть и кондитерская недалеко? Не
знаю, найдется
ли готовый пирог из грецких орехов, — на мой вкус, это самый лучший пирог, Марья Алексевна; но если нет такого, — какой есть, не взыщите.
— Да, милая Верочка, шутки шутками, а ведь в самом деле лучше всего жить, как ты говоришь. Только откуда ты набралась таких мыслей? Я-то их
знаю, да я помню, откуда я их вычитал. А ведь до ваших рук эти книги не доходят. В тех, которые я тебе давал, таких частностей не было. Слышать? — не от кого было. Ведь едва
ли не первого меня ты встретила из порядочных людей.
— До свиданья, маменька; не
знаю, скоро
ли; если не будете сердиться, до завтра.
— Если бы ты был глуп, или бы я был глуп, сказал бы я тебе, Дмитрий, что этак делают сумасшедшие. А теперь не скажу. Все возражения ты, верно, постарательнее моего обдумал. А и не обдумывал, так ведь все равно. Глупо
ли ты поступаешь, умно
ли — не
знаю; но, по крайней мере, сам не стану делать той глупости, чтобы пытаться отговаривать, когда
знаю, что не отговорить. Я тебе тут нужен на что-нибудь, или нет?
— Данилыч, а ведь я ее спросила про ихнее заведенье. Вы, говорю, не рассердитесь, что я вас спрошу: вы какой веры будете? — Обыкновенно какой, русской, говорит. — А супружник ваш? — Тоже, говорит, русской. — А секты никакой не изволите содержать? — Никакой, говорит: а вам почему так вздумалось? — Да вот почему, сударыня, барыней
ли, барышней
ли, не
знаю, как вас назвать: вы с муженьком-то живете
ли? — засмеялась; живем, говорит.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов не
знал, что ему делать. Нудить жалко, испортишь все веселое свиданье неловким концом. Он осторожно встал, пошел по комнате, не попадется
ли книга. Книга попалась — «Chronique de L'Oeil de Boeuf» — вещь, перед которою «Фоблаз» вял; он уселся на диван в другом конце комнаты, стал читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
— Теперь надобно мне рассказать вам самую трудную вещь изо всего, о чем придется нам когда-нибудь говорить, и не
знаю, сумею
ли рассказать ее хорошенько.
Он вознегодовал на какого-то модерантиста, чуть
ли не на меня даже, хоть меня тут и не было, и
зная, что предмету его гнева уж немало лет, он воскликнул: «да что вы о нем говорите? я приведу вам слова, сказанные мне на днях одним порядочным человеком, очень умной женщиной: только до 25 лет человек может сохранять честный образ мыслей».
Что ж это, в самом деле? да, как будто не нужно?. «как будто», а кто
знает? нет, нельзя оставить «миленького» одного, мало
ли что может случиться? да, наконец, пить захочет, может быть, чаю захочет, ведь он деликатный, будить не станет, значит, и нельзя не сидеть подле него.
Что за чудо? Лопухов не умел вспомнить ничего, чем бы мог оскорбить его, да это и не было возможно, при их уважении друг к другу, при горячей дружбе. Вера Павловна тоже очень усердно вспоминала, не она
ли чем оскорбила его, и тоже не могла ничего отыскать, и тоже
знала, по той же причине, как у мужа, что это невозможно с ее стороны.
Вот он и говорит: «А
знаете, что я по вашему сложению вижу: что вам вредно пить; у вас от этого чуть
ли грудь-то уж не расстроена.
Вы меня
знаете, не скромная
ли я теперь; кто теперь слышал от меня что-нибудь, кроме самого хорошего?
Идиллия нынче не в моде, и я сам вовсе не люблю ее, то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало
ли, до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я
знаю, что эти вещи, которые не по моему личному вкусу, очень хорошие вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я
знаю даже, что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не
знаю, как оно разыграется, но для вас, бежать или оставаться — одинаково опасно, а для тех, о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва
ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь
ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого
знает, нет, и все
знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало
ли что такое.
И действительно, он не навязывал: никак нельзя было спастись от того, чтоб он, когда находил это нужным, не высказал вам своего мнения настолько, чтобы вы могли понять, о чем и в каком смысле он хочет говорить; но он делал это в двух — трех словах и потом спрашивал: «Теперь вы
знаете, каково было бы содержание разговора; находите
ли вы полезным иметь такой разговор?» Если вы сказали «нет», он кланялся и отходил.
Но если я
знаю, то мало
ли чего я
знаю такого, чего тебе, проницательный читатель, вовеки веков не
узнать.
А вот чего я действительно не
знаю, так не
знаю: где теперь Рахметов, и что с ним, и увижу
ли я его когда-нибудь.
Приехала Мерцалова, потужила, поутешила, сказала, что с радостью станет заниматься мастерскою, не
знает, сумеет
ли, и опять стала тужить и утешать, помогая в разборке вещей.
Вы не
знаете, в состоянии
ли она заменить вас в мастерской: ведь ее способность к этому еще не испытана.
Ты хочешь
знать, испытал
ли я верность этого замечания на себе?
У него был огромный подряд, на холст
ли, на провиант
ли, на сапожный
ли товар, не
знаю хорошенько, а он, становившийся с каждым годом упрямее и заносчивее и от лет, и от постоянной удачи, и от возрастающего уважения к нему, поссорился с одним нужным человеком, погорячился, обругал, и штука стала выходить скверная.
— Жаль, что мы незнакомы с вами, — начал он: — медику нужно доверие; а может быть, мне и удастся заслужить ваше. Они не понимают вашей болезни, тут нужна некоторая догадливость. Слушать вашу грудь, давать вам микстуры — совершенно напрасно. Нужно только одно:
знать ваше положение и подумать вместе, можно
ли что-нибудь сделать. Вы будете помогать мне в этом?
— Вам не угодно отвечать. Я не имею права продолжать расспросов. Но я могу просить у вас дозволения рассказать вам о себе самом то, что может послужить к увеличению доверия между нами? Да? благодарю вас. От чего бы то ни было, но вы страдаете? Я также. Я страстно люблю женщину, которая даже не
знает и никогда не должна
узнать, что я люблю ее. Жалеете
ли вы меня?
Угодно вам на этом условии дать мне средство
узнать, действительно
ли ваше положение так безвыходно, как вам кажется?
— Я не
знаю, угодно
ли будет вам выслушать мое мнение, и не
знаю, будет
ли оно сочтено вами за беспристрастное.
Но она любила мечтать о том, как завидна судьба мисс Найтингель, этой тихой, скромной девушки, о которой никто не
знает ничего, о которой нечего
знать, кроме того, за что она любимица всей Англии: молода
ли она? богата
ли она, или бедна? счастлива
ли она сама, или несчастна? об этом никто не говорит, этом никто не думает, все только благословляют девушку, которая была ангелом — утешителем в английских гошпиталях Крыма и Скутари, и по окончании войны, вернувшись на родину с сотнями спасенных ею, продолжает заботиться о больных…
— Мне хочется сделать это; может быть, я и сделаю, когда-нибудь. Но прежде я должен
узнать о ней больше. — Бьмонт остановился на минуту. — Я думал, лучше
ли просить вас, или не просить, кажется, лучше попросить; когда вам случится упоминать мою фамилию в разговорах с ними, не говорите, что я расспрашивал вас о ней или хочу когда-нибудь познакомиться с ними.
Что это за люди такие? желал бы я
знать, и желал бы я
знать, не просто
ли они хорошие люди, которым никто не мешает видеться, когда и сколько им угодно, которым никто не мешает повенчаться, как только им вздумается, и которым поэтому не из — за чего бесноваться.
— Некоторую — да; но все-таки было бы гораздо вернее, если б испытание было полнее и многостороннее. Она все-таки не
знает по опыту характера отношений, в которые вступает: от этого свадьба для нее все-таки страшный риск. Так для нее; но от этого и для порядочного человека, за которого она выходит, то же. Он вообще может судить, будет
ли он доволен: он близко
знает женщин разного характера, он испытал, какой характер лучше для него. Она — нет.